Память
Лучше всего память раскрепощается в бане и под пиво. Но туда ведь ничего не возьмёшь: ни бумажки с ручкой, ни айпада. Так что потери неминуемы.
В первый раз я задумался о памяти лет в пять. Забеспокоился. Ведь можно что-то забыть. И стал припоминать весь свой тогдашний мир: бабушка... Таврический сад... детский сад... Юля Слепова... злая воспитательница Анна Николаевна... добрая воспитательница Роза Юльевна... мама... папа... брат Слава... скоро в школу... Школа представлялась мне в виде комодика с ящичками. Каждый ящичек - это класс. В нём сидят ученики. Можно открыть ящичек и посмотреть, чем занимается нужный класс.
И я повторял эту последовательность каждый раз, когда у меня возникали мысли о том, что память не вечна. Сейчас я могу путать цепочку, но первые два пункта точно всегда были такими: бабушка и Таврический сад.
Впервые я понял, что захочу потом вспоминать то, что сейчас происходит,- в семь лет. Это был 1981 год. У меня откуда-то появился игрушечный пистолетик, и я вообразил, что это видео-камера. Я тогда понятия не имел о видео. Но знал, что такое кино и телевидение. И вот я нажимал спусковой крючок и воображал, что записываю то, что происходит вокруг.
То время было важным для меня, тогда происходило много событий, которые повлияли на всю последующую жизнь. Но конкретно те «кадры», снятые на пистолетик, я стал с жадностью вспоминать через три года. Вы когда-нибудь встречали ностальгию у десятилетнего? Я и сам фигею.
Бабушки нет уже двенадцать лет. Первый год после её смерти она снилась мне каждую ночь. Снилось, как будто произошла ошибка, и она на самом деле жива. Я встречал её снова и снова. Каждый день. Потом реже. Но даже сейчас в моменты полузабытья я вижу её, знаю, что она ждёт.
В то лето мы последний раз ездили отдыхать все вместе: мне исполнилось семь, а моему брату ещё было двенадцать. Мы не ладили, и со следующего лета нас решили возить отдыхать порознь. Сейчас я не могу понять, что было не так. Помню только, что я всегда делал всё то же самое, что и он. Повторял за ним. Не понимая сути, не понимая цели. Просто ради самого процесса. Перерисовывал его тетрадки, которые он приносил из школы с ящичками-классами. Стремился стать своим для его друзей, которые приходили к нему. И тогда меня со скандалом выставляли из комнаты, и я сидел, подслушивал под дверью. Срисовывал его рисунки. Сейчас, разбирая старые домашние архивы, мы часто сами не можем определить, какая бумажка или тетрадка исписана им, а какая мною - даже почерки у нас в определённое время оказались одинаковы.
Как-то раз мы ездили с папой вдвоём на электричке куда-то в пригород. И там в магазине папа купил мне игрушечный будильник. Ну, были такие: жестяной корпус красный в белый горошек; без механизма; пластмассовые стрелки можно было вращать ручками с обратной стороны. Я не был избалован игрушками, поэтому подарок был для меня ценным. Я крутил его в руках, то и дело вынимая из кармана пальтишка. Но когда мы садились назад в электричку, мне показалось, что я положил его мимо кармана - как раз в щель между поездом и платформой. Показалось. По крайней мере, я на это понадеялся. Но когда поезд тронулся, папа посмотрел на часы и сказал: «Ровно пять. А на твоих сколько?» И я зашарил по карманам. Разумеется, там не было ничего, кроме варежек и картонной коробки от игрушки. И мне было не столько жалко потерянный будильник, сколько стыдно перед папой, что я не смог сохранить его подарок, потеряв его в тот же день. Папа вздохнул и, скомкав коробку, выбросил её в урну: «Чтоб не напоминала».
Спустя тридцать лет всё произошло с зеркальной симметрией: в нашей автомобильной поездке папа потерял второй ключ от машины - где-то в Австрии. Точно так же, как я, положил его мимо кармана, садясь в машину на заправке. И я было раздосадовался. Но тут трижды прокричал петух…
К своему берегу уже не вернуться. Остаётся только память о нём. И иные берега.
В первый раз я задумался о памяти лет в пять. Забеспокоился. Ведь можно что-то забыть. И стал припоминать весь свой тогдашний мир: бабушка... Таврический сад... детский сад... Юля Слепова... злая воспитательница Анна Николаевна... добрая воспитательница Роза Юльевна... мама... папа... брат Слава... скоро в школу... Школа представлялась мне в виде комодика с ящичками. Каждый ящичек - это класс. В нём сидят ученики. Можно открыть ящичек и посмотреть, чем занимается нужный класс.
И я повторял эту последовательность каждый раз, когда у меня возникали мысли о том, что память не вечна. Сейчас я могу путать цепочку, но первые два пункта точно всегда были такими: бабушка и Таврический сад.
Впервые я понял, что захочу потом вспоминать то, что сейчас происходит,- в семь лет. Это был 1981 год. У меня откуда-то появился игрушечный пистолетик, и я вообразил, что это видео-камера. Я тогда понятия не имел о видео. Но знал, что такое кино и телевидение. И вот я нажимал спусковой крючок и воображал, что записываю то, что происходит вокруг.
То время было важным для меня, тогда происходило много событий, которые повлияли на всю последующую жизнь. Но конкретно те «кадры», снятые на пистолетик, я стал с жадностью вспоминать через три года. Вы когда-нибудь встречали ностальгию у десятилетнего? Я и сам фигею.
Бабушки нет уже двенадцать лет. Первый год после её смерти она снилась мне каждую ночь. Снилось, как будто произошла ошибка, и она на самом деле жива. Я встречал её снова и снова. Каждый день. Потом реже. Но даже сейчас в моменты полузабытья я вижу её, знаю, что она ждёт.
В то лето мы последний раз ездили отдыхать все вместе: мне исполнилось семь, а моему брату ещё было двенадцать. Мы не ладили, и со следующего лета нас решили возить отдыхать порознь. Сейчас я не могу понять, что было не так. Помню только, что я всегда делал всё то же самое, что и он. Повторял за ним. Не понимая сути, не понимая цели. Просто ради самого процесса. Перерисовывал его тетрадки, которые он приносил из школы с ящичками-классами. Стремился стать своим для его друзей, которые приходили к нему. И тогда меня со скандалом выставляли из комнаты, и я сидел, подслушивал под дверью. Срисовывал его рисунки. Сейчас, разбирая старые домашние архивы, мы часто сами не можем определить, какая бумажка или тетрадка исписана им, а какая мною - даже почерки у нас в определённое время оказались одинаковы.
Как-то раз мы ездили с папой вдвоём на электричке куда-то в пригород. И там в магазине папа купил мне игрушечный будильник. Ну, были такие: жестяной корпус красный в белый горошек; без механизма; пластмассовые стрелки можно было вращать ручками с обратной стороны. Я не был избалован игрушками, поэтому подарок был для меня ценным. Я крутил его в руках, то и дело вынимая из кармана пальтишка. Но когда мы садились назад в электричку, мне показалось, что я положил его мимо кармана - как раз в щель между поездом и платформой. Показалось. По крайней мере, я на это понадеялся. Но когда поезд тронулся, папа посмотрел на часы и сказал: «Ровно пять. А на твоих сколько?» И я зашарил по карманам. Разумеется, там не было ничего, кроме варежек и картонной коробки от игрушки. И мне было не столько жалко потерянный будильник, сколько стыдно перед папой, что я не смог сохранить его подарок, потеряв его в тот же день. Папа вздохнул и, скомкав коробку, выбросил её в урну: «Чтоб не напоминала».
Спустя тридцать лет всё произошло с зеркальной симметрией: в нашей автомобильной поездке папа потерял второй ключ от машины - где-то в Австрии. Точно так же, как я, положил его мимо кармана, садясь в машину на заправке. И я было раздосадовался. Но тут трижды прокричал петух…
К своему берегу уже не вернуться. Остаётся только память о нём. И иные берега.