Записки инопланетянина
Тихо вокруг.... точнее, было бы тихо, если бы не жужжали компьютеры и прочие дивайсы. Но тем не менее этот шум воспринимается как тишина, как отсутствие шума, производимого человеком. Наверно такое же испытывал бы космонавт, находясь в кабине своего корабля или бродя по его пустым бесконечным коридорам. Самое удачное окружение для мыслей, которые боятся дневного света и всяких звуков. Очень часто теперь, и на яву, и во сне, у меня возникают ощущения вот такого раздумчивого полета. Меня окружает пустота, та самая бездна, которая сводила с ума жалких человеческих существ в романах Лема, посягнувших на владение космосом, заявивших о себе как о Тех, чье имя может быть написано рядом с Именем Творца.
Я использую эту метафору, чтобы в полной мере представить себе свое место сейчас в том, что все называют жизнью. Ведь мой корабль может лететь вечность. Этого с головой хватит, чтобы разувериться во всех даже самых светлых и упрямых верах.
Бесконечная черная бездна, в которой повисли причудливые разноцветные огоньки, некоторые из них как будто запутались в мутной взвеси туманностей, - вот и все, что видно мне на большом экране Главного навигационного компьютера. Огоньки - это далекие галактики и ближайшие звезды, до которых, если верить опять-таки компьютеру, в среднем сотни световых лет полета. Даже если хватит топлива в реакторе, мне явно не хватит жизни, чтобы преодолеть даже сотую часть отделяющего меня от этих переливающихся светлячков расстояния.
Мой полет начался очень торжественно и оптимистично, но вот на расстоянии уже в сто тысяч километров начали заползать в сознание смутные страхи. Где-то месяцев тридцать назад случился последний приступ тупого животного отчаяния, когда зубами я пытался разгрысть клемы отсека основного компьютера, чтобы остановить эту идиотскую пытку полетом в никуда, чтобы взорвать реактор или хотя бы разгермитизировать корабль. Но даже это попытка оказалась напрасной. Истерика прошла, и сейчас я сижу на полу, оперевшись в холодную металлическую стену спиной и не чувствую ничего. До ближайшего плотного тела три дня лету и, как показывает компьютер, это всего лишь небольшой астероид. До Земли - двадцать восемь лет. Но это дорога не назад домой, а в кошмарное будущее, где обо мне и думать забыли не только как о личности, но даже как о представителе Хомо Сапиенс. Это было бы просто жестоко лететь на встречу своей ностальгии, где я буду тыкаться носом, как слепой котенок, в непонятные бесформенные мнемические образования, назначение которых также стало непонятным по прошествии стольких лет. Впереди - все та же бесконечность, и у нее есть один плюс: он заключается в свойстве самой бесконечности... Я думаю, было бы куда хуже осознавать, что летишь прямиком на какую-то чудовищных размеров стену и каждую секунду ждать страшного удара. Единственное, что в ней есть неудобного, - ее невозможно представить. И невозможность ее осмысления порождает благоговейный страх перед ней. Не тот страх, которым боятся собаку или татаро-чечена с очень острым ножом, а очень смутный и постоянный, как звон в ушах, которого не слышишь пока возишься с агрегатами и гремишь канистрами, инструментами (наверно слишком громко гремишь, громче, чем можно было бы), а когда пытаешься заснуть в своем коконе, он вдруг проявляется и понимаешь, что же именно мешало все это время, что заставляло оглядываться на темный проход или ни с того ни с сего идти куда-то, придумав себе срочное дело (не забыл я перевести подачу растворов в рабочие емкости с ручного режима на автоматический после замены той шестеренки?). И мысли о том, что ждет (а ждет ли?) впереди как-то сами собой уходят на привычные, годами проторенные пути. Это всегда одно и то же - имплицированная и сформулированная в терминах "хочу" и "очень хочу" метареальность, которая в последнее время начинает выходить из под контроля и жить собственной жизнью, иногда с удивлением, а иногда с подозрением оглядываясь на меня пустыми глазницами экзистенции. У меня складывается такое ощущение, что эта черотова метареальность уже давно не хочет меня, или не понимает, кто я.
Иногда мне кажется, что появись вдруг передо мной в одном из коридоров человек, я убил бы его, от неожиданности расплескав на него кислоту. Этой кислотой я промываю трубы, по которым подается охлаждающая жидкость в радиатор Центрального Процессора. Было бы невежливо и даже негостеприимно вот так вот встретить долгожданного гостя. Да и хлопот потом с этой кислотой не оберешься... И куда девать тело? Все свободное пространство на корабле подчинено принципу эргономичности и поставить... положить останки просто некуда! Неужели бы пришлось положить его рядом со входом в реакторную шахту? Там вроде есть неглубокая ниша, и я не часто туда хожу. Чинить там особо нечего, и если сломается что-нибудь, об этом узнают разве что астраномы по необъяснимой вспышке только через каких-нибудь тридцать лет.
Я так серьезно увлекся проблемой утилизации ненужного больше тела Незнакомца (или Незнакомки?), что совсем забыл о том, что его или ее в любом случае пришлось бы умертвить после праздничного ужина и оживленной беседы, потому что ни кислорода, ни пищи нам в двоем не хватило бы. Поэтому еще пять или шесть лет назад я развесил по всему кораблю объявления со всеми возможными в таких случаях объяснениями, извинениями и просьбой зайти попозже, когда будет хотя бы приблизительно известна цель этой экспедиции. Только так можно будет расчитать остатки жизненных ресурсов на два организма. После этого у своих объявлений я частенько слышу какие-то шорохи, неуверенное топтанье чьих-то ног, вздохи - то ли сожаления, то ли облегчения. После чего все снова стихает.
Ради чего все это? Какой простой и все же невозможный вопрос... Глядя в бесконечные дали космоса, поражаешься этой немилосердной к маленькому и по сути беспомощному человеческому разуму Непонятности, Неопредеоенности. Иногда бывает красиво, особенно при рождении Сверхновой или когда начинает поглащать далекий квазар. Тогда цифры на экране Главного навигационного компьютера начинают скакать, словно ужаленные невидимыми лучами, пересчитывая траекторию полета с учетом повысившейся плотности гравитационного поля и сместившихся поэтому со своих привычных орбит звезд, но так и не отвечая на мой вопрос: для чего? Сколько шансов у меня найти в радиусе хотя бы двадцати световых лет (при условии, что моя скорость далека от световой!..) хотя бы один кислородный мир? И какова вероятность, что эта планета окажется обитаемой?? И уж сколько шансов у меня быть понятым этой чужой формой жизни??? А потом.... я стану старым и беспомощным. И нужно будет ложиться в вечный анабиоз, полностью доверившись программе управления полетом. А ведь это все равно что прямо сейчас выпрыгнуть в Пространство. Если б только шлюз открыть...
Чтобы немного отвлечься от работы и тяжелых мыслей, я придумал себе игру. Что-то вроде воображаемого друга, какие бывают у маленьких детей. И стал после этого искать ему физическое воплощение, некую форму. Я обшарил весь корабль в поисках подходящего субстрата, но ничего, кроме надувного чучела Чужого не нашел. Как оно оказалось на моем корабле, где каждый грамм был на счету? Я даже стартовал на голодный желудок... Но Чужой не Друг, и даже не ДРУГой, однако за не имением лучшего, я стал считать худшее лучшим. Единственная проблема, которая возникла после этой инициации, стала для меня полной неожиданностью: мой друг, Чужой, стал пожирать тех немногих, что еще топчутся перед моими объявлениями, и я стал слышать эхо их душераздирающих воплей через бесконечный лабиринт коридоров, шахт и тонелей, замирая, как примитивное насекомое в инстинктивном оцепенении и обливаясь холодным потом. Сколько раз я хотел броситься сломя голову к ним на помощь, но не мог даже сдвинуться с места! Только через несколько мучительно долгих минут, как смолкали последние отзвуки того, что еще совсем не так давно - только что!!! - было человеческим голосом, у меня повлялсиь силы разве что сползти по стенке в свою любимую позу - оперевшись в нее спиной и обхватив голову руками. И переписывать заново эти чертовы объявления, потому что отмыть их от крови и слизи просто невозможно, - такая морока! Лишнее напоминание о бесмысленности и очевидной обреченности всего этого проекта длиною в жизнь.
- А не лететь ты не мог! - опять я слышу из динамика Главного Куратора из центра управления космическими полетами. Раз в неделю я выстаиваю длинную очередь в радиоэфире перед дверью в радиорубку, переминаясь с ноги на ногу и тревожно прислушиваясь - не сожрал ли опять кого Чужой? - в надежде, что услышу что-нибудь новое от мудрейшего из мудрейших. Но все мои часы ожиданий в многокилометровой очереди оканчиваются только одним и тем же ответом, который я уже успел как всегда забыть, иначе какой мне смысл снова дожидаться радиоаудиенции? Ведь в космосе все подчинено принципу целесообразности...
Недавно я обнаружил прямо по курсу небольшое газовое облако, которое однако крайне быстро расширялось и принимало просто фантастические, даже для космоса, размеры. Я был вынужден долго объяснять компьютеру необходимость предпринятия задуманных мною действий. В конце концов, задавленный аргументами, он дал свое согласие и частично перевел корабль на ручное управление при условии, что я все время своей вылазки буду связан с кораблем мощным тросом. Я влез в тесный не по размеру скафандр и с замиранием в животе стал дожидаться полной разгермитизации в переходном отсеке.
Открывшиеся наконец передо мной двери открывали не только долгожданные просторы великого Ничто, но и приближали меня к давно лелеямой мечте. Такое чувство наверно может испытывать только заблудившийся в пустыне путник при виде оазиса или сумасшедший, освобождающийся из плена разума. Я вылетел и медленно приблизился к краю огромного уже не облака, а целой туманности, и погрузился в нее. Моему взгляду открылась до дурноты бесконечная (все здесь измеряется этими неопределенными понятими!) плоскость шахматной доски, каждая клетка которой была размером не меньше Австралии. Параллели тянулись в недостижимую точку схода, и я, как с горки, падал следом, не переставая медленно вращаться.
Я медленно парил в этом шахматном полупространстве и не имею представления, сколько я провел в этом полете. Неожиданно я почувствовал толчок в плечо. С изумлением я обнаружил, что казавшиеся недавно далекими клетки оказались прямо передо мной. Я каснулся черного квадрата рукой и ощутил его надежную твердость. Осторожно перенося тяжесть обретаемого вес тела на ноги, я попытался встать. Передо мной простиралась абсолютно ровная и однообразная шахматная равнина. Я сделал шаг, потом второй. Не удержавшись я пробежал несколько клеток. Вокруг ничего не менялось. Клетки двигались мне на встречу, в глазах рябило от их ритмичного чередования, но ничего при этом не менялось!!! Я засмеялся, неудержимо, глупо, как будто на моих глазах грузовик сбил переходящего дорогу клоуна, и он нелепо задергал руками и ногами, обезглавленный, затянутый в шахматное трико. Тогда я побежал по диагонали. По диагонали легче, она отчетливо видна в этом шахматном хаосе, она манит и кажется, что облегчает движение. Внезапно я остановился, потрясенный неожиданной догадкой. Обернулся. С самых фиолетово-багряных небес за мной тянулся трос, отбрасывая дугообразную тень. Все то же.... не то... вперед, вперед! Я побежал дальше. Дальше! Мимо черных клеток. Мимо белых клеток. Мимо бело-черных и черно-белых клеток. Мимо, мимо, но главное - вперед! И вот где-то там далеко впереди, но отчетливо, наметилась какя-то посторонняя точка. Она медленно - очень медленно! - приближалась пока наконец не стала видна во всех подробностях. От удивления я перешел на шаг. Подошел ближе и остановился. Я задыхался. Пот заливал глаза, грудь готова была прорвать скафандр, в висках стучала кровь, а я все смотрел и не мог понять... не мог поверить тому, что видел. Передо мной в одной из белых клеток стояла самая обычная домашняя скрипучая кровать. Рядом с ней стояла тумбочка, а подле нее - стол со стулом. И на столе горела лампа, освещавшая приятным желтым светом большую толстую тетрадь в клетку. Рядом лежала шариковая ручка. Обессиленный, я сел на кровать, ожидая услышать привычное скрипенье. Но его не последовало. Ах да, шлем... Я отстегнул зажимы, снял тяжелый прозрачный шар и поставил его на крышку стола. Такой вот прозаичный натюрморт. Ватная тишина окутала меня и лишь где-то, словно за стенкой, время от времени слышалось чье-то приглушенное неловкое покашливание. Я посидел и с давно забытым чувством возвращения домой отстегнул трос.
Я использую эту метафору, чтобы в полной мере представить себе свое место сейчас в том, что все называют жизнью. Ведь мой корабль может лететь вечность. Этого с головой хватит, чтобы разувериться во всех даже самых светлых и упрямых верах.
Бесконечная черная бездна, в которой повисли причудливые разноцветные огоньки, некоторые из них как будто запутались в мутной взвеси туманностей, - вот и все, что видно мне на большом экране Главного навигационного компьютера. Огоньки - это далекие галактики и ближайшие звезды, до которых, если верить опять-таки компьютеру, в среднем сотни световых лет полета. Даже если хватит топлива в реакторе, мне явно не хватит жизни, чтобы преодолеть даже сотую часть отделяющего меня от этих переливающихся светлячков расстояния.
Мой полет начался очень торжественно и оптимистично, но вот на расстоянии уже в сто тысяч километров начали заползать в сознание смутные страхи. Где-то месяцев тридцать назад случился последний приступ тупого животного отчаяния, когда зубами я пытался разгрысть клемы отсека основного компьютера, чтобы остановить эту идиотскую пытку полетом в никуда, чтобы взорвать реактор или хотя бы разгермитизировать корабль. Но даже это попытка оказалась напрасной. Истерика прошла, и сейчас я сижу на полу, оперевшись в холодную металлическую стену спиной и не чувствую ничего. До ближайшего плотного тела три дня лету и, как показывает компьютер, это всего лишь небольшой астероид. До Земли - двадцать восемь лет. Но это дорога не назад домой, а в кошмарное будущее, где обо мне и думать забыли не только как о личности, но даже как о представителе Хомо Сапиенс. Это было бы просто жестоко лететь на встречу своей ностальгии, где я буду тыкаться носом, как слепой котенок, в непонятные бесформенные мнемические образования, назначение которых также стало непонятным по прошествии стольких лет. Впереди - все та же бесконечность, и у нее есть один плюс: он заключается в свойстве самой бесконечности... Я думаю, было бы куда хуже осознавать, что летишь прямиком на какую-то чудовищных размеров стену и каждую секунду ждать страшного удара. Единственное, что в ней есть неудобного, - ее невозможно представить. И невозможность ее осмысления порождает благоговейный страх перед ней. Не тот страх, которым боятся собаку или татаро-чечена с очень острым ножом, а очень смутный и постоянный, как звон в ушах, которого не слышишь пока возишься с агрегатами и гремишь канистрами, инструментами (наверно слишком громко гремишь, громче, чем можно было бы), а когда пытаешься заснуть в своем коконе, он вдруг проявляется и понимаешь, что же именно мешало все это время, что заставляло оглядываться на темный проход или ни с того ни с сего идти куда-то, придумав себе срочное дело (не забыл я перевести подачу растворов в рабочие емкости с ручного режима на автоматический после замены той шестеренки?). И мысли о том, что ждет (а ждет ли?) впереди как-то сами собой уходят на привычные, годами проторенные пути. Это всегда одно и то же - имплицированная и сформулированная в терминах "хочу" и "очень хочу" метареальность, которая в последнее время начинает выходить из под контроля и жить собственной жизнью, иногда с удивлением, а иногда с подозрением оглядываясь на меня пустыми глазницами экзистенции. У меня складывается такое ощущение, что эта черотова метареальность уже давно не хочет меня, или не понимает, кто я.
Иногда мне кажется, что появись вдруг передо мной в одном из коридоров человек, я убил бы его, от неожиданности расплескав на него кислоту. Этой кислотой я промываю трубы, по которым подается охлаждающая жидкость в радиатор Центрального Процессора. Было бы невежливо и даже негостеприимно вот так вот встретить долгожданного гостя. Да и хлопот потом с этой кислотой не оберешься... И куда девать тело? Все свободное пространство на корабле подчинено принципу эргономичности и поставить... положить останки просто некуда! Неужели бы пришлось положить его рядом со входом в реакторную шахту? Там вроде есть неглубокая ниша, и я не часто туда хожу. Чинить там особо нечего, и если сломается что-нибудь, об этом узнают разве что астраномы по необъяснимой вспышке только через каких-нибудь тридцать лет.
Я так серьезно увлекся проблемой утилизации ненужного больше тела Незнакомца (или Незнакомки?), что совсем забыл о том, что его или ее в любом случае пришлось бы умертвить после праздничного ужина и оживленной беседы, потому что ни кислорода, ни пищи нам в двоем не хватило бы. Поэтому еще пять или шесть лет назад я развесил по всему кораблю объявления со всеми возможными в таких случаях объяснениями, извинениями и просьбой зайти попозже, когда будет хотя бы приблизительно известна цель этой экспедиции. Только так можно будет расчитать остатки жизненных ресурсов на два организма. После этого у своих объявлений я частенько слышу какие-то шорохи, неуверенное топтанье чьих-то ног, вздохи - то ли сожаления, то ли облегчения. После чего все снова стихает.
Ради чего все это? Какой простой и все же невозможный вопрос... Глядя в бесконечные дали космоса, поражаешься этой немилосердной к маленькому и по сути беспомощному человеческому разуму Непонятности, Неопредеоенности. Иногда бывает красиво, особенно при рождении Сверхновой или когда начинает поглащать далекий квазар. Тогда цифры на экране Главного навигационного компьютера начинают скакать, словно ужаленные невидимыми лучами, пересчитывая траекторию полета с учетом повысившейся плотности гравитационного поля и сместившихся поэтому со своих привычных орбит звезд, но так и не отвечая на мой вопрос: для чего? Сколько шансов у меня найти в радиусе хотя бы двадцати световых лет (при условии, что моя скорость далека от световой!..) хотя бы один кислородный мир? И какова вероятность, что эта планета окажется обитаемой?? И уж сколько шансов у меня быть понятым этой чужой формой жизни??? А потом.... я стану старым и беспомощным. И нужно будет ложиться в вечный анабиоз, полностью доверившись программе управления полетом. А ведь это все равно что прямо сейчас выпрыгнуть в Пространство. Если б только шлюз открыть...
Чтобы немного отвлечься от работы и тяжелых мыслей, я придумал себе игру. Что-то вроде воображаемого друга, какие бывают у маленьких детей. И стал после этого искать ему физическое воплощение, некую форму. Я обшарил весь корабль в поисках подходящего субстрата, но ничего, кроме надувного чучела Чужого не нашел. Как оно оказалось на моем корабле, где каждый грамм был на счету? Я даже стартовал на голодный желудок... Но Чужой не Друг, и даже не ДРУГой, однако за не имением лучшего, я стал считать худшее лучшим. Единственная проблема, которая возникла после этой инициации, стала для меня полной неожиданностью: мой друг, Чужой, стал пожирать тех немногих, что еще топчутся перед моими объявлениями, и я стал слышать эхо их душераздирающих воплей через бесконечный лабиринт коридоров, шахт и тонелей, замирая, как примитивное насекомое в инстинктивном оцепенении и обливаясь холодным потом. Сколько раз я хотел броситься сломя голову к ним на помощь, но не мог даже сдвинуться с места! Только через несколько мучительно долгих минут, как смолкали последние отзвуки того, что еще совсем не так давно - только что!!! - было человеческим голосом, у меня повлялсиь силы разве что сползти по стенке в свою любимую позу - оперевшись в нее спиной и обхватив голову руками. И переписывать заново эти чертовы объявления, потому что отмыть их от крови и слизи просто невозможно, - такая морока! Лишнее напоминание о бесмысленности и очевидной обреченности всего этого проекта длиною в жизнь.
- А не лететь ты не мог! - опять я слышу из динамика Главного Куратора из центра управления космическими полетами. Раз в неделю я выстаиваю длинную очередь в радиоэфире перед дверью в радиорубку, переминаясь с ноги на ногу и тревожно прислушиваясь - не сожрал ли опять кого Чужой? - в надежде, что услышу что-нибудь новое от мудрейшего из мудрейших. Но все мои часы ожиданий в многокилометровой очереди оканчиваются только одним и тем же ответом, который я уже успел как всегда забыть, иначе какой мне смысл снова дожидаться радиоаудиенции? Ведь в космосе все подчинено принципу целесообразности...
Недавно я обнаружил прямо по курсу небольшое газовое облако, которое однако крайне быстро расширялось и принимало просто фантастические, даже для космоса, размеры. Я был вынужден долго объяснять компьютеру необходимость предпринятия задуманных мною действий. В конце концов, задавленный аргументами, он дал свое согласие и частично перевел корабль на ручное управление при условии, что я все время своей вылазки буду связан с кораблем мощным тросом. Я влез в тесный не по размеру скафандр и с замиранием в животе стал дожидаться полной разгермитизации в переходном отсеке.
Открывшиеся наконец передо мной двери открывали не только долгожданные просторы великого Ничто, но и приближали меня к давно лелеямой мечте. Такое чувство наверно может испытывать только заблудившийся в пустыне путник при виде оазиса или сумасшедший, освобождающийся из плена разума. Я вылетел и медленно приблизился к краю огромного уже не облака, а целой туманности, и погрузился в нее. Моему взгляду открылась до дурноты бесконечная (все здесь измеряется этими неопределенными понятими!) плоскость шахматной доски, каждая клетка которой была размером не меньше Австралии. Параллели тянулись в недостижимую точку схода, и я, как с горки, падал следом, не переставая медленно вращаться.
Я медленно парил в этом шахматном полупространстве и не имею представления, сколько я провел в этом полете. Неожиданно я почувствовал толчок в плечо. С изумлением я обнаружил, что казавшиеся недавно далекими клетки оказались прямо передо мной. Я каснулся черного квадрата рукой и ощутил его надежную твердость. Осторожно перенося тяжесть обретаемого вес тела на ноги, я попытался встать. Передо мной простиралась абсолютно ровная и однообразная шахматная равнина. Я сделал шаг, потом второй. Не удержавшись я пробежал несколько клеток. Вокруг ничего не менялось. Клетки двигались мне на встречу, в глазах рябило от их ритмичного чередования, но ничего при этом не менялось!!! Я засмеялся, неудержимо, глупо, как будто на моих глазах грузовик сбил переходящего дорогу клоуна, и он нелепо задергал руками и ногами, обезглавленный, затянутый в шахматное трико. Тогда я побежал по диагонали. По диагонали легче, она отчетливо видна в этом шахматном хаосе, она манит и кажется, что облегчает движение. Внезапно я остановился, потрясенный неожиданной догадкой. Обернулся. С самых фиолетово-багряных небес за мной тянулся трос, отбрасывая дугообразную тень. Все то же.... не то... вперед, вперед! Я побежал дальше. Дальше! Мимо черных клеток. Мимо белых клеток. Мимо бело-черных и черно-белых клеток. Мимо, мимо, но главное - вперед! И вот где-то там далеко впереди, но отчетливо, наметилась какя-то посторонняя точка. Она медленно - очень медленно! - приближалась пока наконец не стала видна во всех подробностях. От удивления я перешел на шаг. Подошел ближе и остановился. Я задыхался. Пот заливал глаза, грудь готова была прорвать скафандр, в висках стучала кровь, а я все смотрел и не мог понять... не мог поверить тому, что видел. Передо мной в одной из белых клеток стояла самая обычная домашняя скрипучая кровать. Рядом с ней стояла тумбочка, а подле нее - стол со стулом. И на столе горела лампа, освещавшая приятным желтым светом большую толстую тетрадь в клетку. Рядом лежала шариковая ручка. Обессиленный, я сел на кровать, ожидая услышать привычное скрипенье. Но его не последовало. Ах да, шлем... Я отстегнул зажимы, снял тяжелый прозрачный шар и поставил его на крышку стола. Такой вот прозаичный натюрморт. Ватная тишина окутала меня и лишь где-то, словно за стенкой, время от времени слышалось чье-то приглушенное неловкое покашливание. Я посидел и с давно забытым чувством возвращения домой отстегнул трос.