Перевал
***
...Грозу над Бреннером я сначала увидела.
Я хочу сказать, что приближение грозы люди обычно слышат: гром гремит. Тогда они поднимают глаза к небу, замечают сгустившиеся тучи, иногда успевают как раз застать следующую молнию, и озабоченно бегут поближе к зонтику. Не так получилось у меня.
Окошко нашего случайного жилья - узкое окошко мансарды - выходило в анфиладу холмов и предгорий, замыкавшуюся на горизонте далекой розовато-серой горной грядой. Небо надо мною было уже не солнечным, но еще высоким, не преддождевым, когда я усаживалась на широкий подоконник с книжкой. Муж мой спал, против обыкновения, совсем тихо, спрятав лицо в подушку, странное светлое время между днем и вечером тянулось без размеряющих его звуков и событий, лишь сердито гудел черный жук возле спутниковой антенны чуть выше уровня глаз, попытался было пролететь мимо меня в комнату, обиделся на шлепок книжкой и исчез, затих. Не ехали машины, не били часы, нигде не лилась вода, не говорили люди. Тишина.
Ах, какая странная вещь для нас - тишина. Мы ни живем, ни работаем в тихих местах вселенной. Постоянный автомобильный шум, гудение ламп и компьютеров, детский смех и разноязыкая речь, полицейские сирены и стук каблуков, лай и мяв, звон телефонов, писк сигнализаций, радиопесни и новости, чпоканье клавиатур, стук дверей, в общем, "Лай, хохот, пенье, свист и хлоп, людская молвь и конский топ...."(с) Когда этот акустический вал уменьшает напор хотя бы вдвое, нам кажется, что тихий вечер снизошел к нам с небес. А если удается урезать разнообразие источников шума, это уже вообще рай на земле.
Я помню, видела в Вади Кельт одну даму. Дама сидела на берегу ручья, опустив ноги в воду, на скользкий камешек, и наслаждалась. Дело было в субботу летом, и вокруг дамы, метра за 2-3 во всех направлениях, вопили и стояли на головах малолетние отдыхающие. Детей было так густо, что на каждый куст этого симпатичного оазиса их приходилось человек по пять, и еще по парочке на квадратный метр обживали ручеек. Кроме ора и плеска, который происходил от детей, у взрослых на площадке чуть повыше трещали мангалы, звенели бутылки, и разговаривали там друг с другом одновременно человек сто. А сидящая на берегу дама, болтая ногой в водичке, обратилась к мужу с восхищением: "Как хорошо! Тишина и спокойствие!" (На иврите это звучит красиво: "Шекет ве шалва!")
Один раз в год, рано утром в Судный день, когда дети еще спят, и велосипеды отдыхают у стены, словно усталые цирковые пони, можно услышать в стране Израиля нашу фирменную тишину. Только шорох пустых пакетов, влекомых ветром по асфальту, иногда разрывает ее ровный голос. (Не знаю, откуда именно в судный день на улицах появляется столько пустых пакетов.) Тишина гудит под небесами гулким инфразвуком, тревожным, зовущим, словно белые лучи, упирающиеся в небо и землю, становятся органными трубами, и дрожат воспоминанием о вознесшемся звуке. И в этом гуде мерещатся мне далекие бесплотные голоса тех, кто больше не говорит со мной по эту сторону небес, о ком тоскую я бессмысленно и безответно все дни года...
Но в мансарду, где сидела я с книжкой на подоконнике, вошла совсем другая тишина: земная, простая тишина-хозяйка, тишина дрожащих цветов в садах и на балконах, тишина сверчка, поющего чуть ли не в соседней деревне, что километров за пять, тишина, в которой любой звук - всего лишь гость, и которая отдыхает от этих гостей ежедневно, а не спускается на землю по лучам светила раз в год, когда трепещущий перед высшим судом мир сникает и дает ей дорогу...
Тишина и радовала, и беспокоила меня с непривычки, мне нравилось, когда шелестели страницы книги, но этот звук казался настолько громким, что я стала бояться, как бы он не разбудил мужа. Стоило мне задуматься об этом, как я стала слышать ровное дыхание спящего, и это размеренное прерывание тишины успокоило меня окончательно, я расправила страницу, и вдруг поняла, что читаю не то, что на ней напечатано. Там, в дурацком гарднеровском детективе, кто-то куда-то бежал и что-то прятал, а глаза мои прочли - из мерцающего воздуха над страницей - совсем другие, знакомые и соблазнительные слова...
"- Слушай беззвучие, - говорила Маргарита Мастеру, и песок шуршал под ее босыми ногами, - слушай и наслаждайся тем, чего тебе не давали в жизни, - тишиной... "
Я подняла глаза от книги, когда прохладный ветер принес запах луговой травы, и внезапно увидела на краю неба маленькое, серое с синевой, пятно, в котором потонул зубчатый рисунок перевала. И в этом пятне, в полном беззвучии, возникали и исчезали горящие ломаные линии, словно юное необученное божество тренировалось в прописях, и никак не выходило у него заданное "мене текел уфарсин"...
- Гроза, - изумленно сказала я вслух.
Муж спал.
Я была совсем одна, выброшенная из мира звука, бури и страсти, далеко-далеко от немой игрушечной грозы над едва прорисованной в тумане горной грядой. Я почувствовала себя хитрым ломтиком картошки, прилипшим к бортику сковородки, и потому избежавшим обжаривания.
Пиротехническая кулинария мироздания вершилась, не таясь от меня, но допуск у меня был - read only. Мне показывали кино.
***
В эту секунду я поняла, что добралась до главной Точки путешествия. Каждое путешествие, даже самое длинное, по большому счету вершится ради каких-то пяти-десяти минут, задуманных судьбой лично для тебя, часто совершенно неэффектных и неинтересных в пересказе или фотографировании. Точка счастья, или Точка постижения, или Точка решения, изменения, догадки, смирения, или Точка ухода во Внутреннюю Монголию... Название ничего не меняет. Важно ее не упустить, тогда она запомнится навсегда, и сделает свое дело...
Я поняла намек, задержала дыхание и ушла в астрал.
Вы умеете уходить в астрал?
В астрал уходил даже Ходжа Насреддин, влекомый Молчащим Дервишем. Все книжки реанимированных полны описаниями воспарения души. В общем, это классика, а раз описано в литературе, то у квалифицированного медитанта нет проблем.
Я ушла в астрал и покинула телесную оболочку. Я глядела сверху теперь на меня, сидящую на подоконнике мансарды притулившегося на крутом склоне домика, среди тихих зеленых предгорий, в самом сердце Европы, среди бескрайних просторов высоты, тишины, цветочного шелеста и гудения жуков...
Как занесло меня сюда, каким совпадением случайностей занесло меня ИМЕННО СЮДА, потому ли, что была такая жара внизу, в долине, потому ли, что Илюшке не понравился Иннсбрук, потому ли, что я затормозила перед поворотом, пропуская встречный грузовик, и, не разогнавшись еще, успела прочесть маленькую табличку "zimmer frei"?... Именно эту табличку, именно на этом деревянном заборе...
Но именно тут уже приготовлено было для меня кресло в последнем ряду партера, и я смотрю немое кино, а вокруг меня тишина и покой, тишина и покой зеленого цвета с цветочными вкраплениями... Я сижу на подоконнике, вытянув ноги вдоль окна, ветер листает страницы ненужной книжки, и ничего, кроме сонного любимого дыхания, не доказывает, что лента фильма вообще движется, если только не смотреть на серо-синее пятно на краю горизонта...
Странно, в наших палестинах мы живем каким-то иным способом, наш день короче, наши пчелы кричат басом, наши дома не гасят звуки, а порождают эхо детских голосов... Моя мама говорит: "В могиле отдохну" (тьфу-тьфу-тьфу, до ста двадцати), мы верим, что покой бывает за облаками и радугами, а он - вот он, потрогать рукой занавеску на окне мансарды, на этом свете, под этим небом...
"...Смотри, вон впереди твой вечный дом, который тебе дали в награду. Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он подымается к самой крыше. Вот твой дом, вот твой вечный дом... Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься и кто тебя не встревожит... Они будут тебе играть, они будут петь тебе, ты увидишь, какой свет в комнате, когда горят свечи... Ты будешь засыпать, надевши свой засаленный и вечный колпак, ты будешь засыпать с улыбкой на губах... Сон укрепит тебя, ты станешь рассуждать мудро... А прогнать меня ты уже не сумеешь... Беречь твой сон буду я... "
Я-физическое тело сижу на подоконнике, завязнув в покое, как в киселе (только не смотреть на горизонт!), и время не идет, каждый новый вдох-выдох похож на предыдущий, муж спит глубоко и сладко, у него расправилось и помолодело лицо, подумать только, такое бывает на земле, это возможно, я не стану, не стану его будить никогда...
А на горизонте беззвучно бушует гроза. Далеко, не беспокоя. Туда просто можно не смотреть.
Но если можно подняться вот так над землей, высоко в небо, и выше неба, и на все посмотреть сверху...
Ну вот, здрасте. Тебе что, вид сверху не нравится?
Почему. Нравится.
Я только загляну, подумала я-астральный дух. Я только загляну один разочек за этот горизонт, нет, за более высокий, главный, круглый такой горизонт. Я хочу увидеть тот бок глобуса, который наливается сейчас огнем. Так же беззвучно для меня, как гроза, взрываются там снаряды, и маленький мальчик, раскинув руки... Нет! Я не верю, что Абадонна беспристрастен. Мне нужно... Мне важно... Да что ж это такое! - я толкалась с живой, обиженной высотой, и не могла подняться выше, как ни старалась. "Подумай хорошо!" - кричали мне вслед, - "Куда ты рвешься, а главное, откуда?"
Тут я рассердилась, вспомнила, что, пока жива, обладаю свободой воли, и спикировала в мансарду. Когда дух вернулся в тело, небо уже темнело и медленно падало на крышу. Серо-синий ком тумана, надвигаясь с горизонта, рос на глазах и поблескивал огненными нитями. Встревоженная местная метеовласть решила, как видно, проявить лояльность, и начать праздник самостоятельно, еще до прибытия высокого гостя: пошел ленивый, медленный, тяжелый дождь. Первые капли вымыли столько пыли из малоподвижного воздуха, что стали почти сухими комками. Дождь был какой-то сухой, падал крайне неохотно. Но у него уже не было выбора.
Я высунула руку подальше из окна, надеясь поймать каплю, и в эту секунду услышала глухой громовой раскат.
***
Муж мой проснулся и сел на постели.
- Гроза? - спросил он.
Я испытала физическое удовольствие от звука человеческого голоса.
- Вставай, - сказала я, - я есть хочу.
- Промокнем.
- Ты ж как раз под дождь хотел.
- Ну да. Я не боюсь.
- И я не боюсь. Тепло.
- А завтра мы куда?
- Туда. Через Бреннер.
- А домой позвони? Что там в Хайфе?
- Да они не говорят ничего, гады.
***
"...- Какая поездка? В 2006?... Конечно, помню. Это когда я сидела в мансарде на окне и смотрела в грозу на перевале..."
Гроза на перевале. Таков был седьмой день перед восьмой ночью нашего двухнедельного отпуска. "Эта ночь легла, как тот перевал, за которым..." За которым не было ничего такого уж обнадеживающего. Но, лишенные телевизора и газет, о начале наземной операции в Ливане мы узнали только через несколько дней...
...Грозу над Бреннером я сначала увидела.
Я хочу сказать, что приближение грозы люди обычно слышат: гром гремит. Тогда они поднимают глаза к небу, замечают сгустившиеся тучи, иногда успевают как раз застать следующую молнию, и озабоченно бегут поближе к зонтику. Не так получилось у меня.
Окошко нашего случайного жилья - узкое окошко мансарды - выходило в анфиладу холмов и предгорий, замыкавшуюся на горизонте далекой розовато-серой горной грядой. Небо надо мною было уже не солнечным, но еще высоким, не преддождевым, когда я усаживалась на широкий подоконник с книжкой. Муж мой спал, против обыкновения, совсем тихо, спрятав лицо в подушку, странное светлое время между днем и вечером тянулось без размеряющих его звуков и событий, лишь сердито гудел черный жук возле спутниковой антенны чуть выше уровня глаз, попытался было пролететь мимо меня в комнату, обиделся на шлепок книжкой и исчез, затих. Не ехали машины, не били часы, нигде не лилась вода, не говорили люди. Тишина.
Ах, какая странная вещь для нас - тишина. Мы ни живем, ни работаем в тихих местах вселенной. Постоянный автомобильный шум, гудение ламп и компьютеров, детский смех и разноязыкая речь, полицейские сирены и стук каблуков, лай и мяв, звон телефонов, писк сигнализаций, радиопесни и новости, чпоканье клавиатур, стук дверей, в общем, "Лай, хохот, пенье, свист и хлоп, людская молвь и конский топ...."(с) Когда этот акустический вал уменьшает напор хотя бы вдвое, нам кажется, что тихий вечер снизошел к нам с небес. А если удается урезать разнообразие источников шума, это уже вообще рай на земле.
Я помню, видела в Вади Кельт одну даму. Дама сидела на берегу ручья, опустив ноги в воду, на скользкий камешек, и наслаждалась. Дело было в субботу летом, и вокруг дамы, метра за 2-3 во всех направлениях, вопили и стояли на головах малолетние отдыхающие. Детей было так густо, что на каждый куст этого симпатичного оазиса их приходилось человек по пять, и еще по парочке на квадратный метр обживали ручеек. Кроме ора и плеска, который происходил от детей, у взрослых на площадке чуть повыше трещали мангалы, звенели бутылки, и разговаривали там друг с другом одновременно человек сто. А сидящая на берегу дама, болтая ногой в водичке, обратилась к мужу с восхищением: "Как хорошо! Тишина и спокойствие!" (На иврите это звучит красиво: "Шекет ве шалва!")
Один раз в год, рано утром в Судный день, когда дети еще спят, и велосипеды отдыхают у стены, словно усталые цирковые пони, можно услышать в стране Израиля нашу фирменную тишину. Только шорох пустых пакетов, влекомых ветром по асфальту, иногда разрывает ее ровный голос. (Не знаю, откуда именно в судный день на улицах появляется столько пустых пакетов.) Тишина гудит под небесами гулким инфразвуком, тревожным, зовущим, словно белые лучи, упирающиеся в небо и землю, становятся органными трубами, и дрожат воспоминанием о вознесшемся звуке. И в этом гуде мерещатся мне далекие бесплотные голоса тех, кто больше не говорит со мной по эту сторону небес, о ком тоскую я бессмысленно и безответно все дни года...
Но в мансарду, где сидела я с книжкой на подоконнике, вошла совсем другая тишина: земная, простая тишина-хозяйка, тишина дрожащих цветов в садах и на балконах, тишина сверчка, поющего чуть ли не в соседней деревне, что километров за пять, тишина, в которой любой звук - всего лишь гость, и которая отдыхает от этих гостей ежедневно, а не спускается на землю по лучам светила раз в год, когда трепещущий перед высшим судом мир сникает и дает ей дорогу...
Тишина и радовала, и беспокоила меня с непривычки, мне нравилось, когда шелестели страницы книги, но этот звук казался настолько громким, что я стала бояться, как бы он не разбудил мужа. Стоило мне задуматься об этом, как я стала слышать ровное дыхание спящего, и это размеренное прерывание тишины успокоило меня окончательно, я расправила страницу, и вдруг поняла, что читаю не то, что на ней напечатано. Там, в дурацком гарднеровском детективе, кто-то куда-то бежал и что-то прятал, а глаза мои прочли - из мерцающего воздуха над страницей - совсем другие, знакомые и соблазнительные слова...
"- Слушай беззвучие, - говорила Маргарита Мастеру, и песок шуршал под ее босыми ногами, - слушай и наслаждайся тем, чего тебе не давали в жизни, - тишиной... "
Я подняла глаза от книги, когда прохладный ветер принес запах луговой травы, и внезапно увидела на краю неба маленькое, серое с синевой, пятно, в котором потонул зубчатый рисунок перевала. И в этом пятне, в полном беззвучии, возникали и исчезали горящие ломаные линии, словно юное необученное божество тренировалось в прописях, и никак не выходило у него заданное "мене текел уфарсин"...
- Гроза, - изумленно сказала я вслух.
Муж спал.
Я была совсем одна, выброшенная из мира звука, бури и страсти, далеко-далеко от немой игрушечной грозы над едва прорисованной в тумане горной грядой. Я почувствовала себя хитрым ломтиком картошки, прилипшим к бортику сковородки, и потому избежавшим обжаривания.
Пиротехническая кулинария мироздания вершилась, не таясь от меня, но допуск у меня был - read only. Мне показывали кино.
***
В эту секунду я поняла, что добралась до главной Точки путешествия. Каждое путешествие, даже самое длинное, по большому счету вершится ради каких-то пяти-десяти минут, задуманных судьбой лично для тебя, часто совершенно неэффектных и неинтересных в пересказе или фотографировании. Точка счастья, или Точка постижения, или Точка решения, изменения, догадки, смирения, или Точка ухода во Внутреннюю Монголию... Название ничего не меняет. Важно ее не упустить, тогда она запомнится навсегда, и сделает свое дело...
Я поняла намек, задержала дыхание и ушла в астрал.
Вы умеете уходить в астрал?
В астрал уходил даже Ходжа Насреддин, влекомый Молчащим Дервишем. Все книжки реанимированных полны описаниями воспарения души. В общем, это классика, а раз описано в литературе, то у квалифицированного медитанта нет проблем.
Я ушла в астрал и покинула телесную оболочку. Я глядела сверху теперь на меня, сидящую на подоконнике мансарды притулившегося на крутом склоне домика, среди тихих зеленых предгорий, в самом сердце Европы, среди бескрайних просторов высоты, тишины, цветочного шелеста и гудения жуков...
Как занесло меня сюда, каким совпадением случайностей занесло меня ИМЕННО СЮДА, потому ли, что была такая жара внизу, в долине, потому ли, что Илюшке не понравился Иннсбрук, потому ли, что я затормозила перед поворотом, пропуская встречный грузовик, и, не разогнавшись еще, успела прочесть маленькую табличку "zimmer frei"?... Именно эту табличку, именно на этом деревянном заборе...
Но именно тут уже приготовлено было для меня кресло в последнем ряду партера, и я смотрю немое кино, а вокруг меня тишина и покой, тишина и покой зеленого цвета с цветочными вкраплениями... Я сижу на подоконнике, вытянув ноги вдоль окна, ветер листает страницы ненужной книжки, и ничего, кроме сонного любимого дыхания, не доказывает, что лента фильма вообще движется, если только не смотреть на серо-синее пятно на краю горизонта...
Странно, в наших палестинах мы живем каким-то иным способом, наш день короче, наши пчелы кричат басом, наши дома не гасят звуки, а порождают эхо детских голосов... Моя мама говорит: "В могиле отдохну" (тьфу-тьфу-тьфу, до ста двадцати), мы верим, что покой бывает за облаками и радугами, а он - вот он, потрогать рукой занавеску на окне мансарды, на этом свете, под этим небом...
"...Смотри, вон впереди твой вечный дом, который тебе дали в награду. Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он подымается к самой крыше. Вот твой дом, вот твой вечный дом... Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься и кто тебя не встревожит... Они будут тебе играть, они будут петь тебе, ты увидишь, какой свет в комнате, когда горят свечи... Ты будешь засыпать, надевши свой засаленный и вечный колпак, ты будешь засыпать с улыбкой на губах... Сон укрепит тебя, ты станешь рассуждать мудро... А прогнать меня ты уже не сумеешь... Беречь твой сон буду я... "
Я-физическое тело сижу на подоконнике, завязнув в покое, как в киселе (только не смотреть на горизонт!), и время не идет, каждый новый вдох-выдох похож на предыдущий, муж спит глубоко и сладко, у него расправилось и помолодело лицо, подумать только, такое бывает на земле, это возможно, я не стану, не стану его будить никогда...
А на горизонте беззвучно бушует гроза. Далеко, не беспокоя. Туда просто можно не смотреть.
Но если можно подняться вот так над землей, высоко в небо, и выше неба, и на все посмотреть сверху...
Ну вот, здрасте. Тебе что, вид сверху не нравится?
Почему. Нравится.
Я только загляну, подумала я-астральный дух. Я только загляну один разочек за этот горизонт, нет, за более высокий, главный, круглый такой горизонт. Я хочу увидеть тот бок глобуса, который наливается сейчас огнем. Так же беззвучно для меня, как гроза, взрываются там снаряды, и маленький мальчик, раскинув руки... Нет! Я не верю, что Абадонна беспристрастен. Мне нужно... Мне важно... Да что ж это такое! - я толкалась с живой, обиженной высотой, и не могла подняться выше, как ни старалась. "Подумай хорошо!" - кричали мне вслед, - "Куда ты рвешься, а главное, откуда?"
Тут я рассердилась, вспомнила, что, пока жива, обладаю свободой воли, и спикировала в мансарду. Когда дух вернулся в тело, небо уже темнело и медленно падало на крышу. Серо-синий ком тумана, надвигаясь с горизонта, рос на глазах и поблескивал огненными нитями. Встревоженная местная метеовласть решила, как видно, проявить лояльность, и начать праздник самостоятельно, еще до прибытия высокого гостя: пошел ленивый, медленный, тяжелый дождь. Первые капли вымыли столько пыли из малоподвижного воздуха, что стали почти сухими комками. Дождь был какой-то сухой, падал крайне неохотно. Но у него уже не было выбора.
Я высунула руку подальше из окна, надеясь поймать каплю, и в эту секунду услышала глухой громовой раскат.
***
Муж мой проснулся и сел на постели.
- Гроза? - спросил он.
Я испытала физическое удовольствие от звука человеческого голоса.
- Вставай, - сказала я, - я есть хочу.
- Промокнем.
- Ты ж как раз под дождь хотел.
- Ну да. Я не боюсь.
- И я не боюсь. Тепло.
- А завтра мы куда?
- Туда. Через Бреннер.
- А домой позвони? Что там в Хайфе?
- Да они не говорят ничего, гады.
***
"...- Какая поездка? В 2006?... Конечно, помню. Это когда я сидела в мансарде на окне и смотрела в грозу на перевале..."
Гроза на перевале. Таков был седьмой день перед восьмой ночью нашего двухнедельного отпуска. "Эта ночь легла, как тот перевал, за которым..." За которым не было ничего такого уж обнадеживающего. Но, лишенные телевизора и газет, о начале наземной операции в Ливане мы узнали только через несколько дней...