(no subject)
[Тык]
...Ева вопила, как труба архангела, возвещающая о конце света. Тучи, чернее, чем само ночное небо, поглотили полную луну, ветер, всегда хорошо улавливающий настроения Жизни, выл и метался вдоль набережной, холодные блестящие волны били по каменной оправе реки. "Живи!!!" - крик Евы раздавался сразу везде: над лицемерным благочестием человеческих домов, в толще холодной воды, За-Оборотом, летел и вверх, и вниз, проникая в каждое, даже застывшее сердце - "Не умирай! Живи!!"
...Мать позвонила, и так безнадежно горько плакала в трубку, что Кейллу затошнило от страха. То ли кто-то умер, то ли тяжело заболел - поначалу понять решительно не получалось, но детский страх от осознания того, что совершается какое-то бесчинство, а ты не можешь помешать, зашевелился в животе, словно гигантский паразит, доедающий последние твои силы.
-Оставь их, забудь, что они есть, - советовал ей Гвион, - С людьми тебе больше не жить никогда. Пусть идут своей дорогой, ты теперь нашей крови, что тебе до них?
Но с тех пор, как Вейга окончательно поглотила Гора, Кей чувствовала себя осиротевшей, остывающей; камень Горы прорастал и в ее собственное сердце. Иногда она замечала, что забывает дышать, иногда - что уже пару дней не спит, и вообще бросила бы есть и пить, не будь рядом Евы.
-Холодно! - жаловалась Кейлла, а Ева укутывала питомицу в одеяльца, поила имбирным чаем, - даже она не понимала, что камень тянет корни из сердца, и чаем его не залить...
Постепенно Кей начала понимать, что сидом ей не стать никогда. Гвион не говорил не слова, - зато говорили другие, кто шепотом, а кто и в открытую, - что Белая Форель убила Вейга, как до того убила Эммаус-колледж: сожрала, не оставив даже косточек! За бедняжкой закрепилась слава упыря, обитатели Горы избегали смотреть ей в глаза, ничего не брали из ее рук, в ее присутствии старались не говорить ни о чем важном. Были, конечно, и исключения, целых три: Гвион, Ева и Дидель. Каждый из этой троицы по первому требованию умер бы за Кейллу, - но помочь ей научиться жить и они не могли. Дидель-ангел жил так, словно часть его всегда пребывала в Небесном Чертоге, Ева - так, будто она некоронованная владычица всего, на что падал ее взор, а Гвион - он был пламенем в наглухо заваренном шаре из стекла, пламенем, кормящим себя собою же, притягивающим и дающим надежду, однако не способным никого согреть... Кейлла, в тоске бродившая по галереям Горы, все яснее понимала, что она действительно урод, чудовище, приносящее несчастье, жадная, неуживчивая, неспособная принять с благодарностью то, что ей дают, не Форель, а Харибда, разевающая бездонную пасть и заглатывающая всех и вся.
-Что мне делать? - а Гвион говорил со вздохом: ты стихия по натуре своей, Форелька, угораздило же родиться человеком! Ты могла бы многое, - но не в твоем хрупком теле, конечно же, не в нем...
-Почему ты не заберешь меня? - Кейлла дразнила Гору, как умела. - Старая дряхлая Гора! Ешь меня, ну!
Но и Гора предпочитала с ней не связываться.
-Бабушка! Ау! - Кей плакала и все еще не теряла надежду услышать отклик. - Куда ты делась? Приди, забери меня отсюда!
...В октябре ей приснился странный сон: она, огромная серебряная рыба, неслась вперед сквозь мутную речную воду, и так было легко и весело мчаться, преодолевая сопротивление воды, таща за собой бурун пены! - весело до того момента, как река выпустила Кейллу-рыбу в море, и из глубины, из темноты и леса водорослей ей навстречу зазмеился серебристый живой ремень с алой короной на плоской голове - Кей узнала его сразу - Король Сельдей! На этом месте сон оборвался, и что там должно было произойти между барракудой и Сельдяным Королем, осталось загадкой.
А наутро позвонила зареванная мать. Кей слушала и превращалась обратно, из недо-сида - в инвалида, из барракуды - в испуганную слабую девочку.
-Приезжай, - ревела в трубку слабая, глупая, ограниченная женщина, которую Кейлла привыкла звать матерью. - Приезжай и полюбуйся, что ты натворила!..
-Не сходи с ума, - устало посоветовал Гвион. -Не езди.
-А что там стряслось?
-У твоего брата родился сын. По сравнению с этим мальчиком даже ты, Чучелко, показалась бы Еленой Троянской!
-Он...
-Да. Он болен. Не проживет долго.
-И зачем она меня зовет! - воскликнула Кейлла, но Гвион отрезал: -Ты знаешь, зачем. Обвинить тебя в случившейся беде. Можешь выстроить перед этой ослицей ряд нобелевских лауреатов по медицине, они могут до изнеможения доказывать, что дело в наследственном заболевании, но виноватой все равно будешь ты. Не езди.
На том и порешили. Прошла неделя, за ней вторая. У Кей все валилось из рук. Перед ее мысленным взглядом шевелился в своей кроватке маленький жалкий кулечек, попискивал, призывая на помощь, но не плакал - не мог. У него не было носа, а единственный глаз, слепой и маленький, разместился на левом виске.
-Ну и пусть! - говорила Кейлла Горе. -Пусть Тим и его фифа на своей шкуре почувствуют, как я жила - я ведь как-то жила!
...Камень, прорастающий в сердце, ледяная хищная рыба в грязной реке, ветер, разносящий по бревнышку дома, вместо того, чтобы крутить лопасти мельниц - холод-равнодушие-смерть.
...Когда перед ней приоткрылось видение, как Тим накрывает сына подушкой, с силой вжимает маленькую уродливую головку в кровать, и на красивом лице брата горит, пробиваясь сквозь омерзение, печать зла и смерти, - тогда она не выдержала.
-Не смогу жить с этим, - сказала Кейлла Еве. -Не знаю, что делать, но просто не могу. Ты понимаешь?
-Дда, - ответила Жизнь, одним движением ладони гася очаг и притягивая к себе пальто.
Гвион был в отлучке, а более никто не заступил бы им дорогу. Впервые за пять человеческих лет Кейлла оставила Сид, почти желая, чтобы за его порогом к ней вернулось ее уродство, и с ним - маленький упрямый язычок пламени, освещавший ее всю трудную одинокую юность, - однако ничего такого не случилось. Не то перерождение зашло слишком далеко, не то еще не иссякли силы умершего ради нее Вейга, но Форель видела во всех темных блестящих поверхностях себя последних лет: высокую, изящную, миловидную, с волосами, спускающимися до земли. Еве же все сложности сосуществования с людьми казались незначительными - ее волей, никто вообще не обращал на нее внимания.
...Дверь родительского дома открыл отец. Кей не могла не поразиться, до чего он постарел, обрюзг, оплыл, как грязная свеча из парафина - и это за неполные девять лет!
-Да, мисс?
-Ты не узнаешь меня, папа?
Он не узнавал, ни внешность, ни голос, ни взгляд. Ему она никогда не была настолько интересна, чтобы запоминать. "Щенок", - фыркнула Кей, точь-в-точь как бабушка когда-то. Зато эмоций от встречи с лихвой додала ей мать.
-Кейлла! - мать узнала ее тотчас. -Ты?!
В душе робко шаркнула ножкой девочка-уродец, но Кей вызвала в памяти видение серебряной рыбы с рядами острых длинных зубов. Такого соседства девочка не выдержала.
-Да! - зло кивнула Кей. - Она самая.
-Ты так изменилась... - пробормотала потрясенная женщина, осторожно касаясь плеча дочери..
"Знала бы ты!.. Хотя нет, все едино не поймешь..."
-Я была на лечении.
-А рука! Откуда она?..
-Пересадила!
-И глаз тоже?!
-И глаз, мама, да.
-А кто был твоим донором? - мать помогла снять пальто, погладила мягкие светлые волосы.
"Туата де Дананн. Муж. Мой".
-Он умер.
-Умер? После того, как отдал тебе глаз и руку?..
"Нет. Я все взяла сама. Он думал, что смертная жена сделает его жизнь более вкусной, но не знал, что я опаснее его. А потом умер".
Ева побрезговала заходить в парную вонь человеческой норы - она напоминала ей свое собственное детство, если первые годы жизни гомункула допустимо так назвать. Ева осталась на лужайке, оббежала дом, следуя за Кейллой внутри, никем не замечаемая, прижала нос к оконному стеклу. В комнате, которая когда-то принадлежала самой Кей, стояла белая кроватка, в ней, укутанный по самый отсутствующий нос, барахтался тот самый племянник, над кроваткой возвышался молодой мужчина в халате и с подушкой в руках.
-Отойди от него! - велела Кейлла, в гневе даже не обратив внимания, что она, оказывается, одного с братом роста. -Не трогай его, мерзавец!
Мортимер вытаращился на вбежавшую фею, голосом напоминавшую сестру-урода, которая сгинула где-то в Ирландии пять лет назад. Кей выхватила малыша из-под испачканного одеяла, - похоже, что мальчика минимум на двое суток бросили в одиночестве. Прижимая страшную головку к своему плечу, она отпрыгнула к окну, где в быстро расползающихся сумерках угадывался силуэт Евы.
-Подлец, - с ненавистью сказала Кейлла. -Предатель. Жалкий трус!
Тим убедился наконец, что перед ним сестра и никто иной.
-Посмотри на него! - с такой же ненавистью предложил он. -Посмотри, он же и не человек даже! Если ты, уродка, хотела так жить, дело твое, хотя я никогда не понимал, почему ты просто не накинешь петлю на люстру и не прекратишь разом свои мучения, - но мне такой подарок на всю жизнь не нужен!..
Мать, стоя в дверном проеме, лила слезы, - да, плачь, мама! Двое уродов у тебя было, только одного ты родила, а второго - воспитала, свела его, как пса особо ценной уродливой породы, с такой же уродливой сукой, а отвечать за весь этот бедлам будет малюсенький одинокий мальчик, которого вынуждена спасать из рук убийц примчавшаяся из-за океана тетя!
-Отдай, -Тим не решался подойти, но адский огонь подсвечивал изнутри его лицо, не оставляя надежды на благополучный исход.
Кей поняла, что здесь, в ее комнате, кто-то должен сейчас умереть.
Она подняла ребенка к своим губам и успела проговорить:-Пусть я! - прежде чем с поцелуем перелить все, что у нее еще оставалось, ему.
Зрение сразу размылось, сместилось, - теперь у нее вновь был один глаз, едва не дотянувший до переносицы, и двухпалая левая рука с трудом удерживала вес совсем не тяжелого ребенка, прелестного мальчика, смотревшего на тетю двумя здоровыми глазами - тепло, разумно и печально.
-Ведьма! - истерически взвизгнул Тим, выдергивая сына из ее рук. Кей уцепилась за кроватку, подтянула себя вперед, и, шатаясь, направилась к двери. Она и забыла, насколько тяжело жить инвалидом!
Все, почти все. Осталось дотянуть до двери.
...Мать распахнула перед нею двери, не думая даже подать дочери пальто. Последнее, что Кейлла увидела в ее тусклых глазах - ужас. Все не по-настоящему у тебя, мама: ни настоящей любви, ни настоящей преданности, ни страха настоящего, ни жертвы, ни жизни ты не знаешь и никогда не узнаешь!
Кей вывалилась из отчего дома, как истекающее кровью животное, которое кидается с обрыва, оставляя позади волчью стаю. Было уже совсем темно, поднялся мокрый ветер. Кей наткнулась на руки Евы, поддержавшие ее снизу.
-Пой. Ддем.
Кейлла хотела сказать, что все кончено, что она-человек уже не может сделать ничего больше, что теперь ей предстоит умереть и стать ледяной барракудой, но у нее просто не было сил перекричать ветер и слабость. Ева тянула вперед с обычной своей энергией, и девушка послушно тянулась, как в течении мутной реки, пока не учуяла впереди большую воду.
-Прощай, Жизнь! - прохрипела Кей напоследок, и рванулась туда, за парапет, в темноту: человек в ней умер, а барракуда еще не родилась, и терять было как бы и нечего. Краем сознания она уловила отчаянный крик Евы. Небо и земля исчезли, все скрыла вода, такая же холодная изнутри, какой казалась снаружи. Кей глубоко вдохнула, погружаясь вниз, как по невидимой струне, и только голос Евы раздавался над этим городом мертвых: "Не умирай! Живи!!"
***
…Кейлла уже давно запуталась, где верх, где низ, везде было одинаково темно и тихо. Её несло течением, в каком направлении? - она не понимала ни этого, ни того, почему всё ещё жива. Дышать водой оказалось труднее, нежели воздухом, однако вполне возможно и даже не очень страшно. Волосы струились и свивались, повинуясь движению воды, ничего дальше этого медленного светлого хоровода разглядеть не удавалось.
Кейлла пыталась думать о Еве, Гвионе, Горе в короне из туч, Ирландии, бабушке и Эммаусе: мысли возникали перед нею, как мелкая плывущая труха -и сразу проносились мимо, слишком мелкие, чтобы за них зацепиться. Река, укрыв, уносила Форель всё дальше, и даже Ева понимала, что более не отдаст, но Ева никогда не сдавалась.
-Не ум.Рёшь. Не разреш`шу!
Кей не чувствовала ни страха, ни гнева, ни боли, - может, это и есть смерть? Но мёртвые не дышат, это всем известно. Она же спокойно дышала водой, могла хлопать глазом и шевелиться, однако не ощущала и потребности себя спасать, видя, что от неё ничего сейчас не зависит…
Из густой темноты вывинтилась какая-то страхолюдина: неподвижный взгляд круглых белых глаз, зубы, частоколом торчащие изо рта, косматые волосы-водоросли, длинные руки с кистями-клешнями… Миг - и чудище вновь скрылось, услышав невыносимо властный приказ Жизни: «Прочь!» Кейлла тотчас забыла об этой встрече, занятая тягостной мыслью: что же нужно было изменить, дабы не оказаться здесь, в потоке тёмной воды, не плыть растопырившейся фиалкой по прихоти течения до ближайшей запруды или порога, где и найдут её, ещё более страшную, чем при рождении…
-«Зачем мне было рождаться? - поинтересовалась Кей сама у себя.- Или прав Тим, а у родителей, как всегда, не хватило духу положить конец сразу и всему?..»
Форельку, как юлу, закрутил придонный водоворот, но быстро выплюнул. Её пронесло ещё немного и мягко шлёпнуло о слой ила. Дно.
Кто-то, неразличимый за илом и тьмой, пощупал за ногу.
-«Сейчас меня будут есть,- сообразила Кейлла.- Не везёт так не везёт!»
Кто-то вертелся вокруг, мутил воду, не давая, однако, волю своему гастрономическому интересу,- девушка наугад вытянула правую руку и коснулась скользкой чешуи. Руку цапнули и сразу отпустили, не повредив. Вокруг клубился ил.
Форель подхватили за плечи и поволокли. Она смиренно свесила лапки, вися тряпичной куклой.
Бросили её столь же неожиданно, как до этого схватили, а течение охотно приняло обратно, снова унося в неведомые тёмные дали.
Шли минуты и часы, вода становилось то чистой, то одной сплошной жижей, меняла вкус, меняла плотность, цвет, температуру. Временами Кей встряхивалась, обнаруживая, что спала. Её мало интересовало, куда в итоге выпадет приплыть, ведь могло оказаться и так, что это её посмертная дорога - плыть в толще глубокой реки в вечность. Таяли очертания Горы, дома с белой детской кроваткой; из-под воды казались печальными тенями Гвион, сверкающая глазами Ева, Дидель в белой ризе, Вейг, еле дышащий в оковах камня, малыш-племянник, спасённый её жертвой, и плачущие мать с отцом, и брат, молча глядящий в огонь камина, и бабушка, превращённая за длинный язык в ольху посреди поля… Кейлла охотно тоже заплакала бы, но на глубине это несподручно. Оставалось лишь свернуться, потянув ноги к груди, скрутить волосы в жгут и так плыть навстречу настоящему концу.
…Вода стала очень холодной, горьк-солёной, оседала на зубах хрустящими кристаллами. Заломило рёбра и пазухи носа. Кей съёжилась совсем, понимая, что долго не протянет. Смутно, как во сне, слышались крики, лязг металла, шелест волн о деревянные борта, хлопанье под ветром сотен парусов. Течение ускорялось, усиливалось, вода, всё ещё холодная, становилоась мягче и прозрачнее. Все звуки теперь перекрывал какой-то стук.
Кей решила, что впереди речной завод, и её вот-вот уловит водосборник…
И да!- поток с силой рванул её вперёд,- успев обхватить голову руками и зажмуриться, Форель с размаху впихнулась в непонятную трубу.
-«Помираю!»- пискнула Кей: поток толкал её вперёд, а узкая труба сдавливала, стук перерос в грохот, гремел, отдаваясь тупой болью в голове, в ушах, в груди, руки онемели, давление со всех сторон почти не позволяло сделать вдох!
-«Скорее бы!- взмолилась бедняжка. - Как тяжело!»
Она была услышана, и через пару мгновений вывалилась куда-то, на воздух и наружу.
***
-…Девочка, моя госпожа! - со смехом сообщила женщина Матери-Оленю, а та приподнялась на локтях и фыркнула: - Я знаю!
Кейлла едва переводила дух, однако её новоявленной матери всё было нипочём: Вевис вскочила с окровавленного ложа, стукнув копытами об пол, и потянулась, пробуя послушность тела, впервые разрешившегося от бремени.
Кейллу окунули в горячую воду, насухо вытерли и в мгновение ока запеленали. Она всё ещё восстанавливала дыхание, чувствуя себя маленьким шариком в пелёнке. Перед глазами возникло пугающе-красивое женское лицо - и пара оленьих рогов над ним.
«Ой!» - поразилась Кей.
-Вроде на меня похожа,- Вевис обнюхала дочь и потрясла:
- Почему молчит?
Новорожденная, охваченная нарастающей паникой, сделала глубокий вдох - и разревелась.
Кейлла горько плакала, сдавшись, наконец, своей странной судьбе, безоговорочно капитулировав перед нею… Но голос ребёнка пробудил в холодной женщине-альве материнские чувства: жёсткая обычно Вевис укрыла дочь облаком волос и силы, как наседка, и ворковала:- Уже всё, мой Оленёнок, уже не страшно!
В родильной хижине, устроенной далеко в лесу, пахло снегом и хвоей, трещал сосновыми дровами большой очаг, и Оленята, сопровождавшие Мать, с любопытством поглядывали на младеницу.
-Был уговор, что дочери я дам имя сама, - Мать-Олень почесала ухо.
-Должно было придумать заранее, ничего не приходит на ум… Подкинь ещё дров, Кюллики.
-Да, мой Оленёнок?- Вевис довольно неуклюже погладила дочь по щеке.- Мы не будем доверять это Оленю, сообразим сами. Как ты хочешь зваться?
-«Кейлла» - сообщила крошка-Кей про себя.
Мать прислушалась.
-Кёйль? Это имя?
-Да, госпожа. Сокращение от Кетиллёг.
-Звучит по-человечески!- фыркнула Мать-Олень.- Отцу точно понравится!