возвращение имён
мне, кажется, не подобрать слова...
птицы, пролетающие сегодня над сквером вокруг соловецкого камня, видели бы вот что: мигающее желтым и красным пятно камня, мигающий желтым и красным, подрагивающий и шевелящийся живой знак вопроса под ним.
люди, которые хотят говорить и помнить, идут и идут, мерзнут, переговариваются, дрожат, бегают за чаем, греют руки и носы, прижимаясь к свечке. слушают. читают. стоят. соседи по очереди настойчиво отправляют греться, заботливо растирают озябшие плечи, улыбаются так, что становится теплей.
тело производит дрожь непроизвольно. очередь сопровождает тихий перезвон ламповых крышечек. огоньки захлебываются от неаккуратного движения. но думаешь о том, что вот этим, уже названным, и тем двум, имена которых, написанные черным по белому, пока молчаливо лежат в твоем кармане, им было намного хуже, и холоднее, и страшней.
вспоминается Шаламов с его _было свыше 50 градусов, градусник у нас сломан, но температура определялась, потому что плевок замерзал на лету, бригаду вывели на работу_
еще вспоминается гроссманская история о бреннере, который ко всем цифрам прибавлял шёпотом "мёртвых людей", возвращая безликим фигурам их человечность.
имена, имена, имена. мужчины и женщины, молодые и пожилые. вереницы мыслимых и немыслимых профессий. голоса, голоса, голоса. и эхом повторяется бессчётное количество раз - расстрелян. расстрелян. расстреляна. невозможно слушать, когда это произносят дети. звонкими, чистыми голосами. "колхозный конЮх. расстрелян". точка.
удивляют люди, которые заканчивают чтение лозунгом. лозунги кажутся лишними. фальшивыми какими-то.
мой дед, мой отец, мой прадед, мой дядя. вечная память.
и вдруг выходит женщина и говорит: "в моей семье нет репрессированных. мои деды - они с другой стороны. и вот я стою здесь..." и она плачет. и сквозь слезы читает. имена тех, кого убили её деды. и плачет. и дочитав, совсем уже навзрыд говорит: "простите!" и все, кто её слышит, тоже. потому что это, пожалуй, самое жуткое - оказаться на её месте, вот в этих вилах.
и казалось бы, всего два имени. но даже на них не хватает сил и дыхания. последние два слова произносишь совсем сдавлено. "вечная память" на птичьем наречии.
птицы, пролетающие сегодня над сквером вокруг соловецкого камня, видели бы вот что: мигающее желтым и красным пятно камня, мигающий желтым и красным, подрагивающий и шевелящийся живой знак вопроса под ним.
люди, которые хотят говорить и помнить, идут и идут, мерзнут, переговариваются, дрожат, бегают за чаем, греют руки и носы, прижимаясь к свечке. слушают. читают. стоят. соседи по очереди настойчиво отправляют греться, заботливо растирают озябшие плечи, улыбаются так, что становится теплей.
тело производит дрожь непроизвольно. очередь сопровождает тихий перезвон ламповых крышечек. огоньки захлебываются от неаккуратного движения. но думаешь о том, что вот этим, уже названным, и тем двум, имена которых, написанные черным по белому, пока молчаливо лежат в твоем кармане, им было намного хуже, и холоднее, и страшней.
вспоминается Шаламов с его _было свыше 50 градусов, градусник у нас сломан, но температура определялась, потому что плевок замерзал на лету, бригаду вывели на работу_
еще вспоминается гроссманская история о бреннере, который ко всем цифрам прибавлял шёпотом "мёртвых людей", возвращая безликим фигурам их человечность.
имена, имена, имена. мужчины и женщины, молодые и пожилые. вереницы мыслимых и немыслимых профессий. голоса, голоса, голоса. и эхом повторяется бессчётное количество раз - расстрелян. расстрелян. расстреляна. невозможно слушать, когда это произносят дети. звонкими, чистыми голосами. "колхозный конЮх. расстрелян". точка.
удивляют люди, которые заканчивают чтение лозунгом. лозунги кажутся лишними. фальшивыми какими-то.
мой дед, мой отец, мой прадед, мой дядя. вечная память.
и вдруг выходит женщина и говорит: "в моей семье нет репрессированных. мои деды - они с другой стороны. и вот я стою здесь..." и она плачет. и сквозь слезы читает. имена тех, кого убили её деды. и плачет. и дочитав, совсем уже навзрыд говорит: "простите!" и все, кто её слышит, тоже. потому что это, пожалуй, самое жуткое - оказаться на её месте, вот в этих вилах.
и казалось бы, всего два имени. но даже на них не хватает сил и дыхания. последние два слова произносишь совсем сдавлено. "вечная память" на птичьем наречии.