Новая книга о психоаналитической технике
Полгода назад в русском переводе появилась довольно-таки новая книга американского психоаналитика турецкого (Кипр) происхождения Вамика Джемаля Волкана: «Расширение психоаналитической техники. Руководство по психоаналитическому лечению» Книга впервые опубликована на английском языке в 2010 году лондонско-стамбульским издательством «Oa Publishing» (2-е издание в 2011).
В книге можно найти много чего интересного, и я буду знакомить с ее содержанием читателей моего ЖЖ. Начну с главы пятой: «Первоначальная терапевтическая коммуникация». Приведу выдержки, касающиеся только двух тем из затронутых в данной главе:
(1) самые ранние формы интерпретации
(2) влияние поведения пациента и аналитика на дистанцию между ними
Первая тема. «Когда Артур лег на кушетку, он начал аналитическую сессию с рассказа о том, как ему показалось, что с одной из четырех шин на его машине что-то случилось, и о том, как он три раза осматривал шины, чтобы удостовериться, что он без проблем доберется до офиса аналитика. У Артура было хорошее тестирование реальности. Он признавал, что эта шина по-прежнему волновала его, хотя он знал, что все в порядке. Аналитик ничего не сказал. Это не удивило Артура, поскольку два месяца назад аналитик объяснил ему, что он будет говорить, если у него будет что сказать, а в остальных случаях он будет хранить молчание и внимательно слушать.
После небольшой паузы Артур стал говорить о том, что происходило с ним после диагностических сессий. Это было похоже на выпуск новостей по событиям последних двух месяцев. За две недели до прихода на первую аналитическую сессию он сдавал экзамен, состоявший из четырех частей. Он был уверен в трех частях из четырех, но считал, что плохо справился с четвертой, и боялся провала. Когда он садился в машину, чтобы ехать к офису аналитика, он подумал, что ему будет неловко рассказывать аналитику о своем возможном провале на экзамене. Когда аналитик услышал это, он, впервые на сессии, заговорил; он сказал Артуру, что, по его мнению, три хорошие шины его автомобиля могут представлять три успешно пройденные части экзамена, а шина, которая казалась ему плохой, представляет ту часть экзамена, которую Артур прошел не лучшим образом.
Озвучив связь между шинами и экзаменом, аналитик дал связывающую интерпретацию. Питер Джиовачини первым описал связывающие интерпретации, и я впоследствии развил эту тему.<…> Джиовачини применил понятие дневного остатка по Фрейду к клиническому сеттингу, утверждая: “Интерпретация помогает установить причинную связь, отсылая нас к дневному остатку, который мог послужить стимулом для потока ассоциаций пациента или его поведения, которое не объясняется иными причинами”.<…>
За два месяца между диагностическим интервью Артура и его первой аналитической сессией аналитик задавался вопросом, не страдал ли Артур кастрационнной тревожностью. Слушая его во время первой сессии на кушетке, аналитик спрашивал себя, не воспринимал ли Артур инструктора, проводившего экзамен из четырех частей, как своего, порой садистического, отца. Развивая эту мысль, аналитик подумал, что пациент боялся быть кастрированным инструктором и потому в качестве защиты мог быть неуспешен. Т.е. Артур мог сам себя “кастрировать”, чтобы избежать “кастрации” со стороны инструктора. Затем аналитик подумал, что и на него Артур мог реагировать точно так же, “кастрируя” себя лопнувшей шиной перед тем, как лечь к нему на кушетку.
Аналитик знал, что такая интерпретация была бы преждевременной; если бы он сказал Артуру об этом сейчас, это только усилило бы его тревожность, поскольку он был не готов узнать о своей тенденции к мазохистическому подчинению авторитетным мужчинам. Кроме того, еще не было установлено сотрудничество между анализантом и аналитиком. Анализанта следует подготовить перед тем, как он услышит объяснения бессознательных психических процессов, связанных с психическими конфликтами, и, таким образом, также подготовить к дискомфортным чувствам, их сопровождающим, - как правило, это тревожность, стыд и унижение. Поэтому аналитик начинает со связывающих интерпретаций, которые сообщают пациенту следующее:
1. Я с вами;
2. Я вас внимательно слушаю и нахожу связи между двумя (или более) рассказанными вами историями;
3. Я показываю вам, чем мы будем интересоваться во время нашей совместной работы. Я не проявляю глубокой заинтересованности во всех тех внешних событиях, о которых вы мне рассказываете. Вместо этого мы будем выбирать из рассказанного некое внешнее событие (например, неудачную сдачу одной из четырех частей экзамена), которое резонирует с вашим внутренним миром и позже «оживает» в другом внешнем событии (например, в представлении о том, что одна из четырех шин лопнула). Происходит переплетение внешних и внутренних событий. Нас будет интересовать, какого рода внутренние бессознательные феномены отражаются и воплощаются во внешних событиях;
4. Мы будем уделять внимание символам (например, шина) и задаваться вопросом об их целях;
5. У того, о чем вы говорите, лежа на кушетке, есть более глубокий смысл;
6. Я учу вас приносить на сессии - и, стало быть, мне - свой внешний мир и его символические представления. В том, что вы по пути ко мне вспомнили свою ситуацию на экзамене, есть определенный смысл. Вы будете что-то переживать в отношениях со мной, это называется техническим термином трансферные проявления.
Вместо того чтобы читать Артуру лекции и явным образом обучать его этим вещам, аналитик в приведенном выше примере демонстрирует их в связывающей интерпретации».
Вторая тема. «Прежде чем начать связывать или углублять представленный материал, аналитик должен обратить внимание на поведение, указывающее на то, что пациент еще только пытается вовлечься в постижение себя и в рабочие отношения. Например, пациентка по имени Ребекка, похоже, ничего не получала от анализа на протяжении первых месяцев. Спустя несколько месяцев после того, как она стала лежать на моей кушетке, я заметил, что у нее что-то было во рту; время от времени мне казалось, что она что-то жует. На протяжении нескольких следующих сессий я уделил этому моменту внимание и удостоверился, что у нее действительно было что-то во рту. Я поделился с ней своим наблюдением. Она рассказала, что перед тем, как войти в мой кабинет, она часто сует в рот конфетку Life Saver. После того как на протяжении нескольких недель мы с ней обсуждали смысл названия конфеты, Ребекка попыталась лечь на кушетку без конфеты. Во время этих сессий ее затопляли воспоминания о ее вторгающейся матери. <…> Я подумал:<…> “Ребекка бессознательно воспринимает анализ как слияние со мной, и это пугает ее. Но ей, напротив, необходимо заново это пережить и справиться с этим терапевтически”. Другие пациенты могут ставить одну ногу на пол, играть с подушкой или, в случае более обсессивных пациентов, класть на подушку и/или кушетку, перед тем как лечь, полотенце или бумажную салфетку.<…>
В случае Ребекки я сказал: “Когда вы прекратили класть в рот конфету Life Saver, ваше сознание заполнилось воспоминаниями о вашей обнаженной матери, поглощающей вас. Если такие воспоминания всплывают в наших отношениях, их повторение будет отличаться от изначальных событий, поскольку мы оба наблюдаем происходящее и облекаем этот опыт в слова. Более того, я не буду подталкивать вас к исследованию неприятных чувств. Если я стану это делать, дайте мне знать. То, что человеку кажется ужасным в его детстве, может быть преодолено во взрослой жизни, если понять смысл пугающих событий. Когда враг не виден, он страшнее. Мы вместе с вами, и с удобной вам скоростью, постараемся увидеть вашего врага”. После этого Ребекка никогда не приходила на сессии с конфетой Life Saver во рту. Я идентифицировал барьер и устранил его, в то же время внимательно следя за тем, чтобы это было нашим общим действием, сотрудничеством, используя язык местоимения “мы”. При этом я признал старания самой Ребекки, объяснил связь этого процесса с ее страхами и заверил ее в том, что она не одна.<…>
Рассмотрим пример пациента, который на каждую сессию приносит с собой бутылку воды и каждый раз ставит ее на пол рядом с кушеткой перед тем, как улечься. Кроме того, аналитик заметила, что, когда пациент начинает нервничать, он поворачивается и смотрит на бутылку. Аналитик думает - но пока не говорит - следующее: “Мой пациент переживает сильное напряжение. Я также знаю, что у него есть не выраженная с детства ярость. Возможно, он боится выражать свое напряжение и ярость в моем кабинете, как если бы они могли привести к пожару”. Однако аналитик надеется, что в итоге пациент поделится с ней своими “жгучими” чувствами, и задается вопросом, можно ли их будет потушить водой. Ей нужно найти способ дать пациенту понять, что лучше не приносить воду на сессии.
Хотя единого верного способа обращаться с этими вопросами не существует, любая коммуникация должна быть уважительной к пациенту и должна поощрять любознательность. Для этого аналитик говорит с позиции эго, а не суперэго, которое выискивает огрехи и вызывает унижение, и не с позиции ид, обитающего в глубоких чувствах. Если сказать: “Перестаньте приносить бутылку с водой. Вы ведете себя как напуганный ребенок. Вы ставите барьер между мной и собой”, - это будет высказыванием с позиции суперэго. Если аналитик скажет: “В вас есть ярость, но полгаллона воды ее не потушит”, - это будет высказыванием с позиции ид. А если аналитик скажет: “Я заметила, что вы приносите на наши сессии бутылку с водой. Меня это заинтересовало. В этом должен быть какой-то смысл. Я хочу поделиться с вами своей заинтересованностью и спросить, не любопытно ли и вам узнать об этом побольше. Позвольте мне рассказать вам, что пришло мне в голову. Вода тушит огонь. Есть вероятность, что вы ощущаете некое внутреннее напряжение как огонь внутри вас. Если то, что пришло мне в голову, верно, то мы можем попытаться общаться без бутылки воды между нами. Должна вам сказать, что я буду пытаться двигаться с вашей скоростью, исследуя тревожащие вас чувства и мысли”. Читателю следует обратить внимание, что аналитик скорее “разговаривает с” пациентом, чем “спрашивает” его, например: “Что вы думаете по поводу того, что вы приносите с собой на сессии бутылку воды?”.<…>
Иногда сам аналитик своими действиями устанавливает дистанцию между собой и пациентом. Самым распространенным барьером является записная книжка, в которой ведутся записи во время сессии. Хотя записи часто могут быть полезны, записная книжка и процесс ведения записей может использоваться и защитным образом. Однако, как это произошло со мной, аналитик в начале своей карьеры может использовать эту практику для защитных целей, а потом инкорпорировать ее как рутинную часть аналитической работы и идентичности. Я знаю одного успешного аналитика, который регулярно включал в аналитический сеттинг свою собаку; знаю и тех, кто вяжет, сидя за изголовьем пациента. Вместо того чтобы диктовать, что приемлемо, а что нет, аналитикам следует уделять внимание любым вероятным барьерам между собой и пациентами и оценивать, могут ли эти барьеры стать препятствием для терапевтической работы. Когда начинающий аналитик ощущает некий паттерн или даже желание выстроить границу, ему следует поговорить с уважаемым им супервизором или учителем, чтобы лучше понять смысл и последствия таких действий».
В книге можно найти много чего интересного, и я буду знакомить с ее содержанием читателей моего ЖЖ. Начну с главы пятой: «Первоначальная терапевтическая коммуникация». Приведу выдержки, касающиеся только двух тем из затронутых в данной главе:
(1) самые ранние формы интерпретации
(2) влияние поведения пациента и аналитика на дистанцию между ними
Первая тема. «Когда Артур лег на кушетку, он начал аналитическую сессию с рассказа о том, как ему показалось, что с одной из четырех шин на его машине что-то случилось, и о том, как он три раза осматривал шины, чтобы удостовериться, что он без проблем доберется до офиса аналитика. У Артура было хорошее тестирование реальности. Он признавал, что эта шина по-прежнему волновала его, хотя он знал, что все в порядке. Аналитик ничего не сказал. Это не удивило Артура, поскольку два месяца назад аналитик объяснил ему, что он будет говорить, если у него будет что сказать, а в остальных случаях он будет хранить молчание и внимательно слушать.
После небольшой паузы Артур стал говорить о том, что происходило с ним после диагностических сессий. Это было похоже на выпуск новостей по событиям последних двух месяцев. За две недели до прихода на первую аналитическую сессию он сдавал экзамен, состоявший из четырех частей. Он был уверен в трех частях из четырех, но считал, что плохо справился с четвертой, и боялся провала. Когда он садился в машину, чтобы ехать к офису аналитика, он подумал, что ему будет неловко рассказывать аналитику о своем возможном провале на экзамене. Когда аналитик услышал это, он, впервые на сессии, заговорил; он сказал Артуру, что, по его мнению, три хорошие шины его автомобиля могут представлять три успешно пройденные части экзамена, а шина, которая казалась ему плохой, представляет ту часть экзамена, которую Артур прошел не лучшим образом.
Озвучив связь между шинами и экзаменом, аналитик дал связывающую интерпретацию. Питер Джиовачини первым описал связывающие интерпретации, и я впоследствии развил эту тему.<…> Джиовачини применил понятие дневного остатка по Фрейду к клиническому сеттингу, утверждая: “Интерпретация помогает установить причинную связь, отсылая нас к дневному остатку, который мог послужить стимулом для потока ассоциаций пациента или его поведения, которое не объясняется иными причинами”.<…>
За два месяца между диагностическим интервью Артура и его первой аналитической сессией аналитик задавался вопросом, не страдал ли Артур кастрационнной тревожностью. Слушая его во время первой сессии на кушетке, аналитик спрашивал себя, не воспринимал ли Артур инструктора, проводившего экзамен из четырех частей, как своего, порой садистического, отца. Развивая эту мысль, аналитик подумал, что пациент боялся быть кастрированным инструктором и потому в качестве защиты мог быть неуспешен. Т.е. Артур мог сам себя “кастрировать”, чтобы избежать “кастрации” со стороны инструктора. Затем аналитик подумал, что и на него Артур мог реагировать точно так же, “кастрируя” себя лопнувшей шиной перед тем, как лечь к нему на кушетку.
Аналитик знал, что такая интерпретация была бы преждевременной; если бы он сказал Артуру об этом сейчас, это только усилило бы его тревожность, поскольку он был не готов узнать о своей тенденции к мазохистическому подчинению авторитетным мужчинам. Кроме того, еще не было установлено сотрудничество между анализантом и аналитиком. Анализанта следует подготовить перед тем, как он услышит объяснения бессознательных психических процессов, связанных с психическими конфликтами, и, таким образом, также подготовить к дискомфортным чувствам, их сопровождающим, - как правило, это тревожность, стыд и унижение. Поэтому аналитик начинает со связывающих интерпретаций, которые сообщают пациенту следующее:
1. Я с вами;
2. Я вас внимательно слушаю и нахожу связи между двумя (или более) рассказанными вами историями;
3. Я показываю вам, чем мы будем интересоваться во время нашей совместной работы. Я не проявляю глубокой заинтересованности во всех тех внешних событиях, о которых вы мне рассказываете. Вместо этого мы будем выбирать из рассказанного некое внешнее событие (например, неудачную сдачу одной из четырех частей экзамена), которое резонирует с вашим внутренним миром и позже «оживает» в другом внешнем событии (например, в представлении о том, что одна из четырех шин лопнула). Происходит переплетение внешних и внутренних событий. Нас будет интересовать, какого рода внутренние бессознательные феномены отражаются и воплощаются во внешних событиях;
4. Мы будем уделять внимание символам (например, шина) и задаваться вопросом об их целях;
5. У того, о чем вы говорите, лежа на кушетке, есть более глубокий смысл;
6. Я учу вас приносить на сессии - и, стало быть, мне - свой внешний мир и его символические представления. В том, что вы по пути ко мне вспомнили свою ситуацию на экзамене, есть определенный смысл. Вы будете что-то переживать в отношениях со мной, это называется техническим термином трансферные проявления.
Вместо того чтобы читать Артуру лекции и явным образом обучать его этим вещам, аналитик в приведенном выше примере демонстрирует их в связывающей интерпретации».
Вторая тема. «Прежде чем начать связывать или углублять представленный материал, аналитик должен обратить внимание на поведение, указывающее на то, что пациент еще только пытается вовлечься в постижение себя и в рабочие отношения. Например, пациентка по имени Ребекка, похоже, ничего не получала от анализа на протяжении первых месяцев. Спустя несколько месяцев после того, как она стала лежать на моей кушетке, я заметил, что у нее что-то было во рту; время от времени мне казалось, что она что-то жует. На протяжении нескольких следующих сессий я уделил этому моменту внимание и удостоверился, что у нее действительно было что-то во рту. Я поделился с ней своим наблюдением. Она рассказала, что перед тем, как войти в мой кабинет, она часто сует в рот конфетку Life Saver. После того как на протяжении нескольких недель мы с ней обсуждали смысл названия конфеты, Ребекка попыталась лечь на кушетку без конфеты. Во время этих сессий ее затопляли воспоминания о ее вторгающейся матери. <…> Я подумал:<…> “Ребекка бессознательно воспринимает анализ как слияние со мной, и это пугает ее. Но ей, напротив, необходимо заново это пережить и справиться с этим терапевтически”. Другие пациенты могут ставить одну ногу на пол, играть с подушкой или, в случае более обсессивных пациентов, класть на подушку и/или кушетку, перед тем как лечь, полотенце или бумажную салфетку.<…>
В случае Ребекки я сказал: “Когда вы прекратили класть в рот конфету Life Saver, ваше сознание заполнилось воспоминаниями о вашей обнаженной матери, поглощающей вас. Если такие воспоминания всплывают в наших отношениях, их повторение будет отличаться от изначальных событий, поскольку мы оба наблюдаем происходящее и облекаем этот опыт в слова. Более того, я не буду подталкивать вас к исследованию неприятных чувств. Если я стану это делать, дайте мне знать. То, что человеку кажется ужасным в его детстве, может быть преодолено во взрослой жизни, если понять смысл пугающих событий. Когда враг не виден, он страшнее. Мы вместе с вами, и с удобной вам скоростью, постараемся увидеть вашего врага”. После этого Ребекка никогда не приходила на сессии с конфетой Life Saver во рту. Я идентифицировал барьер и устранил его, в то же время внимательно следя за тем, чтобы это было нашим общим действием, сотрудничеством, используя язык местоимения “мы”. При этом я признал старания самой Ребекки, объяснил связь этого процесса с ее страхами и заверил ее в том, что она не одна.<…>
Рассмотрим пример пациента, который на каждую сессию приносит с собой бутылку воды и каждый раз ставит ее на пол рядом с кушеткой перед тем, как улечься. Кроме того, аналитик заметила, что, когда пациент начинает нервничать, он поворачивается и смотрит на бутылку. Аналитик думает - но пока не говорит - следующее: “Мой пациент переживает сильное напряжение. Я также знаю, что у него есть не выраженная с детства ярость. Возможно, он боится выражать свое напряжение и ярость в моем кабинете, как если бы они могли привести к пожару”. Однако аналитик надеется, что в итоге пациент поделится с ней своими “жгучими” чувствами, и задается вопросом, можно ли их будет потушить водой. Ей нужно найти способ дать пациенту понять, что лучше не приносить воду на сессии.
Хотя единого верного способа обращаться с этими вопросами не существует, любая коммуникация должна быть уважительной к пациенту и должна поощрять любознательность. Для этого аналитик говорит с позиции эго, а не суперэго, которое выискивает огрехи и вызывает унижение, и не с позиции ид, обитающего в глубоких чувствах. Если сказать: “Перестаньте приносить бутылку с водой. Вы ведете себя как напуганный ребенок. Вы ставите барьер между мной и собой”, - это будет высказыванием с позиции суперэго. Если аналитик скажет: “В вас есть ярость, но полгаллона воды ее не потушит”, - это будет высказыванием с позиции ид. А если аналитик скажет: “Я заметила, что вы приносите на наши сессии бутылку с водой. Меня это заинтересовало. В этом должен быть какой-то смысл. Я хочу поделиться с вами своей заинтересованностью и спросить, не любопытно ли и вам узнать об этом побольше. Позвольте мне рассказать вам, что пришло мне в голову. Вода тушит огонь. Есть вероятность, что вы ощущаете некое внутреннее напряжение как огонь внутри вас. Если то, что пришло мне в голову, верно, то мы можем попытаться общаться без бутылки воды между нами. Должна вам сказать, что я буду пытаться двигаться с вашей скоростью, исследуя тревожащие вас чувства и мысли”. Читателю следует обратить внимание, что аналитик скорее “разговаривает с” пациентом, чем “спрашивает” его, например: “Что вы думаете по поводу того, что вы приносите с собой на сессии бутылку воды?”.<…>
Иногда сам аналитик своими действиями устанавливает дистанцию между собой и пациентом. Самым распространенным барьером является записная книжка, в которой ведутся записи во время сессии. Хотя записи часто могут быть полезны, записная книжка и процесс ведения записей может использоваться и защитным образом. Однако, как это произошло со мной, аналитик в начале своей карьеры может использовать эту практику для защитных целей, а потом инкорпорировать ее как рутинную часть аналитической работы и идентичности. Я знаю одного успешного аналитика, который регулярно включал в аналитический сеттинг свою собаку; знаю и тех, кто вяжет, сидя за изголовьем пациента. Вместо того чтобы диктовать, что приемлемо, а что нет, аналитикам следует уделять внимание любым вероятным барьерам между собой и пациентами и оценивать, могут ли эти барьеры стать препятствием для терапевтической работы. Когда начинающий аналитик ощущает некий паттерн или даже желание выстроить границу, ему следует поговорить с уважаемым им супервизором или учителем, чтобы лучше понять смысл и последствия таких действий».