Кожа
Если куколка не чувствует себя бабочкой, она становится прахом.
Посвящается Стрижу и Ёлле
- Макс такой чудесный! - Элла блеснула глазами в насмешливый взгляд Алисы и мечтательно погладила салфетку. Ткань, несмотря на кажущуюся грубость, была мягкой, редкие ворсинки, непослушными прядками косы, выбивались из полотна и дразнили пальцы. Кофейня была маленькой, уютной. Между столиками плыли и окутывали посетителей затейливым кружевом теплые ароматы кофе, ванили, шоколада. Изредка с улицы вслед за хриплыми колокольчиками и шершавым шумом городских будней влетал, хлопая в двери, звонкий апрельский ветер. Элла чувствовала себя чашкой горячего кофе, внутри было тепло и пряно, хотелось согреть весь мир своим чувством, напоить им всех.
- И чем он так замечателен? Элла, не нравится он мне. По-моему, ты опрометчиво переехала к нему.
- Алиса я знаю его! Всего-всего. Представляешь, ему нравится, что у меня тонкие ноги, - Элла засветилась тихой радостью, - и вообще ему нравится, что я такая худенькая.
Алиса отметила это "худенькая": подруга была так похожа на птицу из тонких веточек, что было боязно к ней прикоснуться - вдруг хрупкая конструкция рассыплется, и Элла, стесняясь своей худобы, обычно отзывалась о себе "тощая".
- Дорогая, какая ты у него по счету жена? Он попросту манипулирует тобой. Опыт, милая, это просто его опыт быть очаровательным.
- Я же говорю: Макс - писатель. Гениальный писатель! Поэтому он щедро влюбляется, и женщины тоже любят его.
Элла пребывала в том блаженном состоянии, в котором лицо сияет глазами и румянцем, на губах тенью вальсирует светлая улыбка. Ей казалось, она где-то в другом, горнем, мире и лишь иногда, встрепенувшись на мгновенье, спускается к смертным сверкнуть своей любовью, как звезда по застывшему небу за горизонт.
Алиса слушала Эллу и у нее создавалось впечатление, что та читает обрывки снов с неверной глади темного озера, осторожно касаясь воды, Элла пытается удержать серебристые буквы, но лунное зеркало бьется на множество призрачных осколков. Если сама Алиса беззастенчиво и легко влюблялась и так же пританцовывая, выходила из романов, то Элла любила как и купалась в реке: зябко поеживаясь, мелкими шагами, останавливаясь в задумчивости - не вернуться ли на берег? - боязливо заходила в воду по колено, чтобы, замерев на миг, вздохнуть и навзничь упасть в воду. Вот и сейчас она свободно парила в черной воде, ловила юрких рыбок, которые по ее мнению, отвечали образу ее избранника... Но стайки золотых искорок чешуи и вуалей хвостов на берегу превращались в месиво зловонных рыбьих трупов. Оттого и гладил Алису ледяной рукой иррациональный страх, хотелось выудить Эллу из ее бреда и убежать домой, разжечь камин и, завернувшись в мохнатое одеяло, отогреться у огня.
-Ладно, Элла, давай сменим тему, - Алиса тонким ноготком легонько царапнула запястье Эллы - скажи-ка, что за невозможно узкие брюки на тебе? Я чуть не упала, когда увидела тебя в этих безумных кожаных колготках и на шпильках.
- Это мне Макс сшил!
- Не пойму, что за кожа, - Алиса прищурилась, левая бровь при этом по-кошачьи изогнувшись, приподнялась, - тонкая, эластичная... м-м-м... нет, не могу определить... - она мягко наклонилась, оттянула брючину, потерла кожу между пальцев.
- Из хомячков! Макс сказал, что если не ограничивать хомячков в корме, то они отъедаются и становятся мамонтами!
- Отъезжаю на лопатках... ха-ха-ха-мячковые штаны! - зарыдала в хохоте, плеснула локонами по загорелым плечам Алиса, - а твоя любовь разве не в курсе, что хомячки не столько едят, сколько делают нычки по углам? - и снова ее бархатный смех бамбуковыми колокольцами разбежался по кофейне, прячась в плюшевые диванчики.
- А может, может, из котят? Они же со своими желудками "чуть больше наперстка" те еще обжоры! - веселилась Элла.
Когда напуганную заливистым женским смехом тишину удалось выманить на осторожное шуршание пенки в кофейных чашках, Элла заговорщицки подмигнула: "А хочешь, Макс тебе сошьет что-нибудь? Хочешь - настоящие индейские мокасины?"
Алиса была грациозной и при ее небольшом росте, удивительно длинноногой, любой наряд подчеркивал изящество линий ее гибкого тела; в слегка за тридцать ей едва ли можно было дать больше двадцати лет. Она питала слабость к обуви, особенно ценила удобство и нетривиальность одежды для ножек. Индейские мокасины как нельзя лучше отвечали этим критериям и отлично вписывались в ее гардероб, выдержанный в хулиганском стиле: комбинезоны, майки, байкерские куртки, всевозможные кепки, банданы, смешные сумки-рюкзачки. И конечно, Алиса согласилась.
Вечером, нежась в ванне, слушая как ароматная пена прохладными губами шепчет коже сладострастные признания, Алиса вспоминала встречу с Эллой и не могла отмахнуться от назойливой мухи тягостного подозрения. Макс вызывал у нее содрогание, было в нем что-то даже не порочное, зловещее. Смыв с тела городскую суету, промокнув пушистым полотенцем отголоски будничного дня, Алиса села в подобострастно подставившее пухлые руки подлокотников кресло с чашкой чая и стала перебирать цветные лоскутки подружкиных восторгов. И чем сильнее она хотела увидеть в них мягкое одеяло, которое греет Эллу, тем больнее царапало нервы ощущение беды. Рассказ о Максе был россыпью ярких стеклышек, которые при ближайшем рассмотрении оказывались смертельно острыми, ранили в кровь и ледяными иглами животного ужаса впивались в солнечное сплетение.
Чтобы стряхнуть с себя липкую морось тревоги Алиса решила прибегнуть к старинному женскому способу - командировке в нирвану. Творя таинство любви к своему телу, воздавая ему дань благовения пред его совершенством, женщины очищают свои души от той скверны, которая налипает на них от жизни в мужском грубом мире.
Алиса выдавливала немного крема в углубления на ладонях, будто специально придуманных, чтобы собирать в них невесомые как облака поцелуи. Пока нежный крем впитывал тепло ее рук, она прислушивалась к тонкому запаху неги, потом осторожно, чтобы не спугнуть чудо окунала пальцы в мусс и едва касаясь замеревшей в ожидании кожи пробегалась ими по плечам, груди, животу, оставляя влажные россыпи ванильных лепестков. Как полуденный ветер восхищенным вздохом сметает с розового мрамора утренние цветы, так и Алиса втирала крем. Подушечки пальцев ласково скользили по хрупкой косточке плеча, рисовали тень ключиц, туманом окутывали гордую шею, обвивали атласными лентами все еще девичьи руки, волнами набегали на дерзкую грудь, чтобы затем порхнуть по гладкому животу испуганной птицей. Потом Алиса по-кошачьи выгнулась, и ее руки запели песнь спине на жалейке позвоночника, заструились по-меж упругих ягодиц и бедер, шелково обнимая стройные лодыжки, просочились пряным виноградом сквозь пальцы, горностаевым ковром побаловали ступни... Пока благодарная кожа расслабленно млела, к Алисе на цыпочках подкралась крамольная мысль, что ни один мужчина не может доставить женщине столько блаженства, сколько она сама, умащивая себя кремами. И током по нервам! - щебет Эллы как благовейно Макс втирает в ее тело душистые масла. Не для того, чтобы снять усталость, не для того, чтобы настроить тело Эллы на любовный лад - это был какой-то пугающий ритуал. Алиса попыталась отмахнуться от внезапно накатившего страха. Элла была беззаботно счастлива, похорошела собой. Алиса вспомнила как изменилась подруга: поправилась, но будучи высокой осталась стройной , перестала быть угловатой, неловкость и ломкость движений уступили место плавным жестам и походке. Хм... почему Макс заставляет Эллу придерживаться диеты, сам готовит низкокалорийные блюда? Ведь Элла по природе своей астенична, хоть сколько-нибудь полной она никогда не будет... Алиса вспомнила битву за сюжет татуировки, которую Элла решила набить между лопаток. Естественно, энтомолог, коим Элла решила стать еще в нежно-сопливом детстве, влюбившись в мсье Паганеля, мог выбрать только какую-нибудь козявку с щекотливыми лапками. Алиса предложила богомола - элегантно и оригинально. Элла же возмутилась: " Я сама как богомол, особенно после походов, и еще его на спину?"- и нанесла изображение куколки . И была выкупана в море гнева - "Какая-то загогулина, неправильная какая-то то ли улитка, то ли ракушка! Ощущение, что взяли кусок глины и грязными руками вмесили угловатые камни, небрежно сцепили цементом!"- вопила Алиса, тыча пальцем Эллу между лопаток. Та же ойкала и оправдывалась: "Бог из глины вылепил человека. И эта страшнючка станет бабочкой. Крылья-витражи: горьким шоколадом - перемычки, и мозаика из карамели, белого шоколада и фруктовой пастилы." Алиса погладила бедро, где пригрелась вытатуированная кошечка: "Да-а-а, битва тогда удалась на славу."
Через пару месяцев Алиса получила e-mail от Эллы: "...вот, наконец, свершилось! Я еду в экспедицию. Работы будет - мамочки...и я счастлива как тридцать три слона. Буду помимо основных исследований заниматься бабочками Glasswing. Помнишь, я тебе про этих бабочек с прозрачными крыльями рассказывала? Присмотри, пожалуйста, за Максом, он же бытовой аскет, особенно когда пишет. А я тебе какую-нибудь южноамериканскую бабочку привезу в коробочке с веревочкой..."
Алиса вспомнила последнюю встречу с подругой. Та показала несколько фотографий, на которых тонкие руки были искусно вплетены в веревки.
- Как ты на ЭТО согласилась? - подпрыгнула от возмущения Алиса
- Не сразу. Услышав впервые, была неприятно удивлена, пробежал такой холодок по спине: "Ой!". Но Макс не возвращался больше к этой теме, и я совсем забыла про макраме по телу. Потом, когда приехала к нему, Макс предложил попробовать. Я испугалась и конечно, отказалась. А потом задумалась: если Макс так открыто об этом говорит, значит, он не считает это неким отклонением от нормы. Ведь мы продукты этого социума, его запретов, его рамок. И даже совершая какие-то действия, идущие вразрез с общепринятыми принципами "что такое хорошо, что такое плохо" мы, за редким исключением, отдаем себе отчет, что сейчас нарушаем какие-то запреты. И опасаясь, что поставят в угол, - Элла хитро подмигнула - мы не афишируем свои поступки.
- Элла! О чем ты говоришь? Как ты могла пойти на такое? Ограничение свободы? Насилие в конце концов? - Алису била мелкая дрожь от возмущения - ты понимаешь, что Макс - извращенец?
- Это не имеет никакого отношения к сексу! Это просто красиво! А ограничение свободы..это палка о двух концах. Довести до крайности, почти до абсолюта и там, за краем, увидеть обратную сторону, противоположность. Когда ты связан, когда ты не можешь пошевелиться, когда скован ДОБРОВОЛЬНО, когда ТЫ контролируешь ситуацию, когда знаешь, что одно твое слово - и тебя расплетут..тогда чувствуешь себя СВОБОДНО. Да, это абсурд, но иногда надо потерять, чтобы найти. Скованность освобождает мышцы, дает им возможность расслабиться, а расслабленное тело дает толчок к полному расслаблению. Да, можно достичь этого состояния в процессе медитации, а можно вот так..
- Да бред ты несешь! - Алиса была готова схватить свою блаженную подругу за плечи и трясти ее так сильно и долго, пока весь мусор, который нанес Макс в ее голову, не вытряхнется кучкой грязного тлена, - обыкновенный шизофреничный бред!
- Ты боишься? Боишься доверить свое тело? Для меня этот эксперимент не был ни катарсисом, ни откровением. Это было просто хулиганство. Мне нравится шокировать почтенную публику, свое чопорное окружение этими фото. Во-первых, этот опыт рушит их представления обо мне. Во-вторых, он их возмущает. А когда спрашиваешь, что именно их разгневало - ничего не могут сказать в ответ. Потому что - Элла засмеялась - сказать что фотография голой спины порнографическая - означает признаться либо в ханжестве, либо - о, Боже! - в тайном вожделении.
Горячее солнце заглядывало на террасу, кошачьими языками лучей настойчиво лизало плечи. Разомлевший как горячий яблочный пирог июньский полдень настраивал на добродушный лад. Спорить не хотелось, хотелось любоваться резным орнаментом молодой листвы на фоне снова помолодевшего неба, расшитым золотыми пайетками солнечных зайчиков.
- Элла, это же больно, - Алиса пристально рассматривала фото в том оцепенении, в какое впадала в детстве, когда видела стрекозу или паука: в висках бился страх, он волнами расходился по телу, звенел в ушах, и приковывал взгляд к СТРАШНОМУ, - смотри, у тебя веревки впились в кожу..
- Нет, не больно. Сначала щекотно, потом чуть-чуть, как после утренней сигареты онемели кончики пальцев. А больно не было..туго, и знакомо..не знаю чем знакомо.. Может, память о спелености младенческой всколыхнулась в глубинах подсознания?
Алиса еще раз прочитала письмо, просмотрела свое расписание, выбрав в ворохе дел, встреч свободный кусочек времени вписала в него "навестить Макса".
Дом поразил Алису отсутствием в нем даже намека на Эллу. Обычно Элла оставляла какие-то следы - нет, не банальные носовые платки с монограммой, она метила территорию затейливо сложенной визиткой "не-помню-кого", задумчивыми шариками конфетных фантиков и прочей бесполой ерунды. Макс оказался гостеприимным, совершенно не похожим на ушедшего в творчество гения. Он расцветил дежурное чаепитие комплиментами по поводу миниатюрности Алисы. Комплименты были не столь отвратительны как пакетированный чай: в них не было ни слащавой вычурности, похожей на пластмассовый вкус "заменителей, идентичных натуральным", ни липкой подоплеки протухшей как прогорклое масло похоти. Восхищение было чистым, искренним.
Макс шутливо сетовал на изрядно пополневшую Эллу, рассказывал как очаровала она его не только своей хрупкостью, но и тинейджерским мироощущением. При этом он не испытывал неприязни к пампушкам, они его не интересовали как женщины "секс с ними технически сложен, особенно для меня". Макс так любил себя от пяток до курчавой макушки, что непринужденно иронизировал над своими ста килограммами и размерами гениталий. В общем, он был вполне мил и забавен. Хорошо поставленный голос, вкусный, глубокий, искрился жизнелюбием и оптимизмом. Улыбка была по-мальчишески задорной, ему хотелось симпатизировать. Мягкие жесты, свободные, плавные движения - не мужчина, а пушистое облако-кот. Вот только взгляд.. Почему-то ярко-голубые глаза в оправе русых ресниц замораживали, они были чужими на этом лице с пухлыми детскими щеками. Нет, это был не оценивающий взгляд мужчины, даже не изучающий взгляд хирурга.. Взгляд Макса откровенно резал душу, аккуратно и бесстрастно, как отрез ткани на ленточки.
Алиса продолжала получать электронные письма от Эллы. Казалось, что подруга скучает по дому, поэтому в письмах ни слова о работе, лишь размышления "...Каждая королева становится бабушкой: тихой, ласковой, вспоминающей. Торжественные балы под хрустальным небом в
роскошных платьях багряного шелка, золотой парчи..." Наступала осень и это описание буйства красок в тишине увядающих лесов было как нельзя яркой иллюстрацией тоски Эллы по дому. Иногда среди писем попадался e-mail от Макса, в котором он беззаботно чирикал о своей жизни в манере тех или иных писателей и поэтов, творчество которых нравилось Алисе.
Тем временем Макс сшил обещанные мокасины, и Алиса последние сухие и солнечные дни щеголяла в них, ножки в мягкой обуви засыпали от удовольствия.. Однажды возвращаясь с прогулки, она попала под дождь и окончательно промокла воюя с мокрыми воротами: руки были заняты зонтом и нечаянной посылкой от Макса. Высушив волосы, Алиса развернула сверток, в нем была новенькая книга Макса. Страницы шуршали в унисон дождю и огню в камине, рассказы были как Макс: обворожительны и пугающи, чем сильнее мохнатые лапки омерзения щекотали подреберье, тем невозможнее было оторваться. Один раз Алиса швырнула книгу "...кожа была настолько ухожена, что безо всякой выделки годилась для шитья. Тела было так много, что можно было сшить, не можно - нужно! было сшить из нее целый гардероб для женщины..."
Теплый чай с лимонным пирогом вернул из ледяного подвала ужаса в уютную гостиную. Алиса вспомнила про брошеную грязную пару обуви, и пошла мыть и чистить чумазых сироток. И...в ярком свете на стельке хорошо была видна куколка Шашечницы Аталии.
Посвящается Стрижу и Ёлле
- Макс такой чудесный! - Элла блеснула глазами в насмешливый взгляд Алисы и мечтательно погладила салфетку. Ткань, несмотря на кажущуюся грубость, была мягкой, редкие ворсинки, непослушными прядками косы, выбивались из полотна и дразнили пальцы. Кофейня была маленькой, уютной. Между столиками плыли и окутывали посетителей затейливым кружевом теплые ароматы кофе, ванили, шоколада. Изредка с улицы вслед за хриплыми колокольчиками и шершавым шумом городских будней влетал, хлопая в двери, звонкий апрельский ветер. Элла чувствовала себя чашкой горячего кофе, внутри было тепло и пряно, хотелось согреть весь мир своим чувством, напоить им всех.
- И чем он так замечателен? Элла, не нравится он мне. По-моему, ты опрометчиво переехала к нему.
- Алиса я знаю его! Всего-всего. Представляешь, ему нравится, что у меня тонкие ноги, - Элла засветилась тихой радостью, - и вообще ему нравится, что я такая худенькая.
Алиса отметила это "худенькая": подруга была так похожа на птицу из тонких веточек, что было боязно к ней прикоснуться - вдруг хрупкая конструкция рассыплется, и Элла, стесняясь своей худобы, обычно отзывалась о себе "тощая".
- Дорогая, какая ты у него по счету жена? Он попросту манипулирует тобой. Опыт, милая, это просто его опыт быть очаровательным.
- Я же говорю: Макс - писатель. Гениальный писатель! Поэтому он щедро влюбляется, и женщины тоже любят его.
Элла пребывала в том блаженном состоянии, в котором лицо сияет глазами и румянцем, на губах тенью вальсирует светлая улыбка. Ей казалось, она где-то в другом, горнем, мире и лишь иногда, встрепенувшись на мгновенье, спускается к смертным сверкнуть своей любовью, как звезда по застывшему небу за горизонт.
Алиса слушала Эллу и у нее создавалось впечатление, что та читает обрывки снов с неверной глади темного озера, осторожно касаясь воды, Элла пытается удержать серебристые буквы, но лунное зеркало бьется на множество призрачных осколков. Если сама Алиса беззастенчиво и легко влюблялась и так же пританцовывая, выходила из романов, то Элла любила как и купалась в реке: зябко поеживаясь, мелкими шагами, останавливаясь в задумчивости - не вернуться ли на берег? - боязливо заходила в воду по колено, чтобы, замерев на миг, вздохнуть и навзничь упасть в воду. Вот и сейчас она свободно парила в черной воде, ловила юрких рыбок, которые по ее мнению, отвечали образу ее избранника... Но стайки золотых искорок чешуи и вуалей хвостов на берегу превращались в месиво зловонных рыбьих трупов. Оттого и гладил Алису ледяной рукой иррациональный страх, хотелось выудить Эллу из ее бреда и убежать домой, разжечь камин и, завернувшись в мохнатое одеяло, отогреться у огня.
-Ладно, Элла, давай сменим тему, - Алиса тонким ноготком легонько царапнула запястье Эллы - скажи-ка, что за невозможно узкие брюки на тебе? Я чуть не упала, когда увидела тебя в этих безумных кожаных колготках и на шпильках.
- Это мне Макс сшил!
- Не пойму, что за кожа, - Алиса прищурилась, левая бровь при этом по-кошачьи изогнувшись, приподнялась, - тонкая, эластичная... м-м-м... нет, не могу определить... - она мягко наклонилась, оттянула брючину, потерла кожу между пальцев.
- Из хомячков! Макс сказал, что если не ограничивать хомячков в корме, то они отъедаются и становятся мамонтами!
- Отъезжаю на лопатках... ха-ха-ха-мячковые штаны! - зарыдала в хохоте, плеснула локонами по загорелым плечам Алиса, - а твоя любовь разве не в курсе, что хомячки не столько едят, сколько делают нычки по углам? - и снова ее бархатный смех бамбуковыми колокольцами разбежался по кофейне, прячась в плюшевые диванчики.
- А может, может, из котят? Они же со своими желудками "чуть больше наперстка" те еще обжоры! - веселилась Элла.
Когда напуганную заливистым женским смехом тишину удалось выманить на осторожное шуршание пенки в кофейных чашках, Элла заговорщицки подмигнула: "А хочешь, Макс тебе сошьет что-нибудь? Хочешь - настоящие индейские мокасины?"
Алиса была грациозной и при ее небольшом росте, удивительно длинноногой, любой наряд подчеркивал изящество линий ее гибкого тела; в слегка за тридцать ей едва ли можно было дать больше двадцати лет. Она питала слабость к обуви, особенно ценила удобство и нетривиальность одежды для ножек. Индейские мокасины как нельзя лучше отвечали этим критериям и отлично вписывались в ее гардероб, выдержанный в хулиганском стиле: комбинезоны, майки, байкерские куртки, всевозможные кепки, банданы, смешные сумки-рюкзачки. И конечно, Алиса согласилась.
Вечером, нежась в ванне, слушая как ароматная пена прохладными губами шепчет коже сладострастные признания, Алиса вспоминала встречу с Эллой и не могла отмахнуться от назойливой мухи тягостного подозрения. Макс вызывал у нее содрогание, было в нем что-то даже не порочное, зловещее. Смыв с тела городскую суету, промокнув пушистым полотенцем отголоски будничного дня, Алиса села в подобострастно подставившее пухлые руки подлокотников кресло с чашкой чая и стала перебирать цветные лоскутки подружкиных восторгов. И чем сильнее она хотела увидеть в них мягкое одеяло, которое греет Эллу, тем больнее царапало нервы ощущение беды. Рассказ о Максе был россыпью ярких стеклышек, которые при ближайшем рассмотрении оказывались смертельно острыми, ранили в кровь и ледяными иглами животного ужаса впивались в солнечное сплетение.
Чтобы стряхнуть с себя липкую морось тревоги Алиса решила прибегнуть к старинному женскому способу - командировке в нирвану. Творя таинство любви к своему телу, воздавая ему дань благовения пред его совершенством, женщины очищают свои души от той скверны, которая налипает на них от жизни в мужском грубом мире.
Алиса выдавливала немного крема в углубления на ладонях, будто специально придуманных, чтобы собирать в них невесомые как облака поцелуи. Пока нежный крем впитывал тепло ее рук, она прислушивалась к тонкому запаху неги, потом осторожно, чтобы не спугнуть чудо окунала пальцы в мусс и едва касаясь замеревшей в ожидании кожи пробегалась ими по плечам, груди, животу, оставляя влажные россыпи ванильных лепестков. Как полуденный ветер восхищенным вздохом сметает с розового мрамора утренние цветы, так и Алиса втирала крем. Подушечки пальцев ласково скользили по хрупкой косточке плеча, рисовали тень ключиц, туманом окутывали гордую шею, обвивали атласными лентами все еще девичьи руки, волнами набегали на дерзкую грудь, чтобы затем порхнуть по гладкому животу испуганной птицей. Потом Алиса по-кошачьи выгнулась, и ее руки запели песнь спине на жалейке позвоночника, заструились по-меж упругих ягодиц и бедер, шелково обнимая стройные лодыжки, просочились пряным виноградом сквозь пальцы, горностаевым ковром побаловали ступни... Пока благодарная кожа расслабленно млела, к Алисе на цыпочках подкралась крамольная мысль, что ни один мужчина не может доставить женщине столько блаженства, сколько она сама, умащивая себя кремами. И током по нервам! - щебет Эллы как благовейно Макс втирает в ее тело душистые масла. Не для того, чтобы снять усталость, не для того, чтобы настроить тело Эллы на любовный лад - это был какой-то пугающий ритуал. Алиса попыталась отмахнуться от внезапно накатившего страха. Элла была беззаботно счастлива, похорошела собой. Алиса вспомнила как изменилась подруга: поправилась, но будучи высокой осталась стройной , перестала быть угловатой, неловкость и ломкость движений уступили место плавным жестам и походке. Хм... почему Макс заставляет Эллу придерживаться диеты, сам готовит низкокалорийные блюда? Ведь Элла по природе своей астенична, хоть сколько-нибудь полной она никогда не будет... Алиса вспомнила битву за сюжет татуировки, которую Элла решила набить между лопаток. Естественно, энтомолог, коим Элла решила стать еще в нежно-сопливом детстве, влюбившись в мсье Паганеля, мог выбрать только какую-нибудь козявку с щекотливыми лапками. Алиса предложила богомола - элегантно и оригинально. Элла же возмутилась: " Я сама как богомол, особенно после походов, и еще его на спину?"- и нанесла изображение куколки . И была выкупана в море гнева - "Какая-то загогулина, неправильная какая-то то ли улитка, то ли ракушка! Ощущение, что взяли кусок глины и грязными руками вмесили угловатые камни, небрежно сцепили цементом!"- вопила Алиса, тыча пальцем Эллу между лопаток. Та же ойкала и оправдывалась: "Бог из глины вылепил человека. И эта страшнючка станет бабочкой. Крылья-витражи: горьким шоколадом - перемычки, и мозаика из карамели, белого шоколада и фруктовой пастилы." Алиса погладила бедро, где пригрелась вытатуированная кошечка: "Да-а-а, битва тогда удалась на славу."
Через пару месяцев Алиса получила e-mail от Эллы: "...вот, наконец, свершилось! Я еду в экспедицию. Работы будет - мамочки...и я счастлива как тридцать три слона. Буду помимо основных исследований заниматься бабочками Glasswing. Помнишь, я тебе про этих бабочек с прозрачными крыльями рассказывала? Присмотри, пожалуйста, за Максом, он же бытовой аскет, особенно когда пишет. А я тебе какую-нибудь южноамериканскую бабочку привезу в коробочке с веревочкой..."
Алиса вспомнила последнюю встречу с подругой. Та показала несколько фотографий, на которых тонкие руки были искусно вплетены в веревки.
- Как ты на ЭТО согласилась? - подпрыгнула от возмущения Алиса
- Не сразу. Услышав впервые, была неприятно удивлена, пробежал такой холодок по спине: "Ой!". Но Макс не возвращался больше к этой теме, и я совсем забыла про макраме по телу. Потом, когда приехала к нему, Макс предложил попробовать. Я испугалась и конечно, отказалась. А потом задумалась: если Макс так открыто об этом говорит, значит, он не считает это неким отклонением от нормы. Ведь мы продукты этого социума, его запретов, его рамок. И даже совершая какие-то действия, идущие вразрез с общепринятыми принципами "что такое хорошо, что такое плохо" мы, за редким исключением, отдаем себе отчет, что сейчас нарушаем какие-то запреты. И опасаясь, что поставят в угол, - Элла хитро подмигнула - мы не афишируем свои поступки.
- Элла! О чем ты говоришь? Как ты могла пойти на такое? Ограничение свободы? Насилие в конце концов? - Алису била мелкая дрожь от возмущения - ты понимаешь, что Макс - извращенец?
- Это не имеет никакого отношения к сексу! Это просто красиво! А ограничение свободы..это палка о двух концах. Довести до крайности, почти до абсолюта и там, за краем, увидеть обратную сторону, противоположность. Когда ты связан, когда ты не можешь пошевелиться, когда скован ДОБРОВОЛЬНО, когда ТЫ контролируешь ситуацию, когда знаешь, что одно твое слово - и тебя расплетут..тогда чувствуешь себя СВОБОДНО. Да, это абсурд, но иногда надо потерять, чтобы найти. Скованность освобождает мышцы, дает им возможность расслабиться, а расслабленное тело дает толчок к полному расслаблению. Да, можно достичь этого состояния в процессе медитации, а можно вот так..
- Да бред ты несешь! - Алиса была готова схватить свою блаженную подругу за плечи и трясти ее так сильно и долго, пока весь мусор, который нанес Макс в ее голову, не вытряхнется кучкой грязного тлена, - обыкновенный шизофреничный бред!
- Ты боишься? Боишься доверить свое тело? Для меня этот эксперимент не был ни катарсисом, ни откровением. Это было просто хулиганство. Мне нравится шокировать почтенную публику, свое чопорное окружение этими фото. Во-первых, этот опыт рушит их представления обо мне. Во-вторых, он их возмущает. А когда спрашиваешь, что именно их разгневало - ничего не могут сказать в ответ. Потому что - Элла засмеялась - сказать что фотография голой спины порнографическая - означает признаться либо в ханжестве, либо - о, Боже! - в тайном вожделении.
Горячее солнце заглядывало на террасу, кошачьими языками лучей настойчиво лизало плечи. Разомлевший как горячий яблочный пирог июньский полдень настраивал на добродушный лад. Спорить не хотелось, хотелось любоваться резным орнаментом молодой листвы на фоне снова помолодевшего неба, расшитым золотыми пайетками солнечных зайчиков.
- Элла, это же больно, - Алиса пристально рассматривала фото в том оцепенении, в какое впадала в детстве, когда видела стрекозу или паука: в висках бился страх, он волнами расходился по телу, звенел в ушах, и приковывал взгляд к СТРАШНОМУ, - смотри, у тебя веревки впились в кожу..
- Нет, не больно. Сначала щекотно, потом чуть-чуть, как после утренней сигареты онемели кончики пальцев. А больно не было..туго, и знакомо..не знаю чем знакомо.. Может, память о спелености младенческой всколыхнулась в глубинах подсознания?
Алиса еще раз прочитала письмо, просмотрела свое расписание, выбрав в ворохе дел, встреч свободный кусочек времени вписала в него "навестить Макса".
Дом поразил Алису отсутствием в нем даже намека на Эллу. Обычно Элла оставляла какие-то следы - нет, не банальные носовые платки с монограммой, она метила территорию затейливо сложенной визиткой "не-помню-кого", задумчивыми шариками конфетных фантиков и прочей бесполой ерунды. Макс оказался гостеприимным, совершенно не похожим на ушедшего в творчество гения. Он расцветил дежурное чаепитие комплиментами по поводу миниатюрности Алисы. Комплименты были не столь отвратительны как пакетированный чай: в них не было ни слащавой вычурности, похожей на пластмассовый вкус "заменителей, идентичных натуральным", ни липкой подоплеки протухшей как прогорклое масло похоти. Восхищение было чистым, искренним.
Макс шутливо сетовал на изрядно пополневшую Эллу, рассказывал как очаровала она его не только своей хрупкостью, но и тинейджерским мироощущением. При этом он не испытывал неприязни к пампушкам, они его не интересовали как женщины "секс с ними технически сложен, особенно для меня". Макс так любил себя от пяток до курчавой макушки, что непринужденно иронизировал над своими ста килограммами и размерами гениталий. В общем, он был вполне мил и забавен. Хорошо поставленный голос, вкусный, глубокий, искрился жизнелюбием и оптимизмом. Улыбка была по-мальчишески задорной, ему хотелось симпатизировать. Мягкие жесты, свободные, плавные движения - не мужчина, а пушистое облако-кот. Вот только взгляд.. Почему-то ярко-голубые глаза в оправе русых ресниц замораживали, они были чужими на этом лице с пухлыми детскими щеками. Нет, это был не оценивающий взгляд мужчины, даже не изучающий взгляд хирурга.. Взгляд Макса откровенно резал душу, аккуратно и бесстрастно, как отрез ткани на ленточки.
Алиса продолжала получать электронные письма от Эллы. Казалось, что подруга скучает по дому, поэтому в письмах ни слова о работе, лишь размышления "...Каждая королева становится бабушкой: тихой, ласковой, вспоминающей. Торжественные балы под хрустальным небом в
роскошных платьях багряного шелка, золотой парчи..." Наступала осень и это описание буйства красок в тишине увядающих лесов было как нельзя яркой иллюстрацией тоски Эллы по дому. Иногда среди писем попадался e-mail от Макса, в котором он беззаботно чирикал о своей жизни в манере тех или иных писателей и поэтов, творчество которых нравилось Алисе.
Тем временем Макс сшил обещанные мокасины, и Алиса последние сухие и солнечные дни щеголяла в них, ножки в мягкой обуви засыпали от удовольствия.. Однажды возвращаясь с прогулки, она попала под дождь и окончательно промокла воюя с мокрыми воротами: руки были заняты зонтом и нечаянной посылкой от Макса. Высушив волосы, Алиса развернула сверток, в нем была новенькая книга Макса. Страницы шуршали в унисон дождю и огню в камине, рассказы были как Макс: обворожительны и пугающи, чем сильнее мохнатые лапки омерзения щекотали подреберье, тем невозможнее было оторваться. Один раз Алиса швырнула книгу "...кожа была настолько ухожена, что безо всякой выделки годилась для шитья. Тела было так много, что можно было сшить, не можно - нужно! было сшить из нее целый гардероб для женщины..."
Теплый чай с лимонным пирогом вернул из ледяного подвала ужаса в уютную гостиную. Алиса вспомнила про брошеную грязную пару обуви, и пошла мыть и чистить чумазых сироток. И...в ярком свете на стельке хорошо была видна куколка Шашечницы Аталии.