Кошечкин домик.
Оригинал взят у u_mom в Кошечкин домик.
У нас во дворе жила старая бабка. А учитывая, что вырвал я эту бабку из своего детства, хотя некоторые франты не любят вырванных из детства бабок, ибо как можно назвать пятидесятилетнюю женщину бабкой? Господи всеблагий - да можно! Вот я сейчас взял и назвал. Бабка, которую с большим фонетическим трудом можно было называть цветущей пятидесятилетней женщиной была подвержена главному пороку современности - одиночеству и отчуждённости. Эти пороки вопили из каждого уголка её пальто, которое выженное солнцем и выветренное метелями она носила круглый год. Впрочем, если ей было пятьдесят и она была одинока, то возможно она была старой вдовушкой. Дряхлой, горбатой и вонючей. Ссади она всегда катила хозяйственную сумку тележку на скрипучих как её голос колёсиках. Она жила на первом этаже и каждый раз когда она подскрипывала своими костьми к подъезду - громко всхлопывали крыльями её курносые визави. Голуби. Потому что в окно первого этажа бились все её тридцать восемь грёбанных кошечек. Попутный ветерок, его пускай даже лёгкое дуновение, способное пощекотать соцветие сирени и в тот же момент унестись к последнему морю, доносил до нас, малолетней шантропы, настоящий запах счастья и гармонии. Зассаного до смрада кошкиного домика. С воплями дранных голодных домочадцев. Один раз и она вопила как мартовская кошка. Местный забулдыга по кличке маэстро, гнувший турники во время подъём-переворотов, полоснул ей хлебным мачете от уха к низу.
И вот странно же. Я не верю в глупых и уродливых женщин. Та ведь тоже наверняка считала себя красивой и умной, приумножая количество взаимоисключающего вздора в этой галактике. Сороковые, самый наверно их конец. Она наверняка бегала на танцплощадку в сшитом матерью из трофейного отреза платье в клеточку или какую-нибудь ягодку.
Танцевала Утёсова с Бернесом, подцокивая каблучками по тупиковой брусчатке на рассвете. Когда беснуются на набережных поливальные машины, к примеру. Нашла небось себе офицерика. Или инженеришку. А может быть, когда господь бог ухмыльнулся, прикурил папироску или стряхнул пепел в канцелярскую корзину своего промысла, моргнул, чихнул. Почему это господь не чихает? Напрасно, если он или его младшие товарищи могут попустить создание ядерного атома, то чихнуть ему как расплюнуть. Чихнул он вот так и не заметил как она физика нашла. Или спекулянта. А может быть даже - студента из школы дипломатии. Зажили они, короче. Она ему каждый день к завтраку оладьи с вареньем. Рубашки гладит. Гладит каждый день и не понимает как это она раньше не гладила. Какая же дура, вдумчиво держа утюг думает она каждую рубашку, к примеру. И каждый день что-то новое! Новое открытие, новая эмоция, новый стимул бартолиновых, тогда ещё не пересохших, желез. Год, два, три. Нет, три пожалуй много. Нарушением стилистики этого повествования станет маленький чирий на жопе возлюбленного. Кому маленький чирий, а кому и конец белого света. Как цунами или огненный полтергейст барабашка в сгнившей избе.
Я вот не могу понять. Идут по жизни два человека, один мужик, вторая - баба. И всё у них хорошо, замечательно. Он склонен к амикошонству, перебирая в нежных эпитетах всю флору и фауну пяти континентов. Она покрупнее его - генетика и хороший аппетит. Рука тяжёлая, стопа широкая, голос командный. Но живут душа в душу: читают на сон грядущий мандельштампа, держуться трогательно за ручки на улице, нет-нет да и сольются на эскалаторе в поглощающем всю окружающую зависть поцелуе. Глубоком. Как саргасово море, к примеру. А потом через какое-то время - оп. И баста. Точнее, факин бастерс сан оф бич. Как будто налетело вороньё и выклевало из них как из сдобной булки весь изюм. Выклевало не только изюм, но и глазницы - ибо потухшие глаза. Нет там искорки, нет. Только дымится по утрам шишка, только ноет в период поздней овуляции внизу живота, где раньше жили бабочки и готовились расправить свои шоколадные крылья. Мне кажется во влюблённых женщинах живут бабочки-шоколадницы. Только они садятся на всё всё яркое, всё всёкрасивое и на гавно. Шоколадницы любят гавно, это не секрет для тех кто кончал биофак эм-гэ-у. Вот. И начинает вроде неглупая и не уродская баба считать всех вокруг мудаками. А ведь чем старше - тем мудаков на один квадратный сантиметр гендера всё больше и больше. Потому что мудаки тоже не вне игры. И тоже считают, что бабы не бывают уродскими, глупыми и никудышными. Просто со временем число неизвестных в жизненных уровнениях неизбежно стремится к нулю. Это у стругацких неизвестное должно будоражить мысль. Современного человека будоражит удобство. И посыл мотивации не чтобы быстрее кровь бегала, а что бы спокуха. Спо-ку-ха-а-а-а-а-а-а. И то неизвестное, подобное мерцающему огоньку в чёрной бездне ночи, при ближайшем рассмотрении и становится отделом холодильника с лупоглазой креветкой. Или брелком-саламандрой на шее, кривоногой филлипинки из пип-шоу в квартале красных фонарей. Или монитором какого-нибудь модного девайса потому что - ты лучший, [... блять. Какое в пизду мерцание. Какой нахуй убыстрённый бег крови. Релакс, блять, бэйби. Очнись, ёбана. На дворе постмаркетологическое общество...]
Вот так и у бабки той. Все кругом мудаки - одна она в абрикосовом платье. Один, второй, двадцать пятый. И у каждого на жопе рано или поздно чирий. А через некоторое время - бац, так-так. И дворовые мальчишки, от силы лет шесть-семь, на твоё змеиное, растраченное в гендерных сталинградских, шипение. Кидают тебе в горбатую спину битые кирпичи. А если повезёт, то из рогатки с тонкой резинкой-венгеркой, ты получишь алюминиевой скобой в свою милосердную к кошечкам ляжку.
Тридцать восемь кошечек, хозяйственная сумка-тележка, скрип колёсиков с утра до вечера. Пальто вот. Разбитое корыто.
И одно облегчение. Господь-то всеблагий не фрайер. И чистоплотный. Приберёт за собой.
Скорблю. Скорблю со всеми теми кто не может комментировать. Айм со сорри.((((
У нас во дворе жила старая бабка. А учитывая, что вырвал я эту бабку из своего детства, хотя некоторые франты не любят вырванных из детства бабок, ибо как можно назвать пятидесятилетнюю женщину бабкой? Господи всеблагий - да можно! Вот я сейчас взял и назвал. Бабка, которую с большим фонетическим трудом можно было называть цветущей пятидесятилетней женщиной была подвержена главному пороку современности - одиночеству и отчуждённости. Эти пороки вопили из каждого уголка её пальто, которое выженное солнцем и выветренное метелями она носила круглый год. Впрочем, если ей было пятьдесят и она была одинока, то возможно она была старой вдовушкой. Дряхлой, горбатой и вонючей. Ссади она всегда катила хозяйственную сумку тележку на скрипучих как её голос колёсиках. Она жила на первом этаже и каждый раз когда она подскрипывала своими костьми к подъезду - громко всхлопывали крыльями её курносые визави. Голуби. Потому что в окно первого этажа бились все её тридцать восемь грёбанных кошечек. Попутный ветерок, его пускай даже лёгкое дуновение, способное пощекотать соцветие сирени и в тот же момент унестись к последнему морю, доносил до нас, малолетней шантропы, настоящий запах счастья и гармонии. Зассаного до смрада кошкиного домика. С воплями дранных голодных домочадцев. Один раз и она вопила как мартовская кошка. Местный забулдыга по кличке маэстро, гнувший турники во время подъём-переворотов, полоснул ей хлебным мачете от уха к низу.
И вот странно же. Я не верю в глупых и уродливых женщин. Та ведь тоже наверняка считала себя красивой и умной, приумножая количество взаимоисключающего вздора в этой галактике. Сороковые, самый наверно их конец. Она наверняка бегала на танцплощадку в сшитом матерью из трофейного отреза платье в клеточку или какую-нибудь ягодку.
Танцевала Утёсова с Бернесом, подцокивая каблучками по тупиковой брусчатке на рассвете. Когда беснуются на набережных поливальные машины, к примеру. Нашла небось себе офицерика. Или инженеришку. А может быть, когда господь бог ухмыльнулся, прикурил папироску или стряхнул пепел в канцелярскую корзину своего промысла, моргнул, чихнул. Почему это господь не чихает? Напрасно, если он или его младшие товарищи могут попустить создание ядерного атома, то чихнуть ему как расплюнуть. Чихнул он вот так и не заметил как она физика нашла. Или спекулянта. А может быть даже - студента из школы дипломатии. Зажили они, короче. Она ему каждый день к завтраку оладьи с вареньем. Рубашки гладит. Гладит каждый день и не понимает как это она раньше не гладила. Какая же дура, вдумчиво держа утюг думает она каждую рубашку, к примеру. И каждый день что-то новое! Новое открытие, новая эмоция, новый стимул бартолиновых, тогда ещё не пересохших, желез. Год, два, три. Нет, три пожалуй много. Нарушением стилистики этого повествования станет маленький чирий на жопе возлюбленного. Кому маленький чирий, а кому и конец белого света. Как цунами или огненный полтергейст барабашка в сгнившей избе.
Я вот не могу понять. Идут по жизни два человека, один мужик, вторая - баба. И всё у них хорошо, замечательно. Он склонен к амикошонству, перебирая в нежных эпитетах всю флору и фауну пяти континентов. Она покрупнее его - генетика и хороший аппетит. Рука тяжёлая, стопа широкая, голос командный. Но живут душа в душу: читают на сон грядущий мандельштампа, держуться трогательно за ручки на улице, нет-нет да и сольются на эскалаторе в поглощающем всю окружающую зависть поцелуе. Глубоком. Как саргасово море, к примеру. А потом через какое-то время - оп. И баста. Точнее, факин бастерс сан оф бич. Как будто налетело вороньё и выклевало из них как из сдобной булки весь изюм. Выклевало не только изюм, но и глазницы - ибо потухшие глаза. Нет там искорки, нет. Только дымится по утрам шишка, только ноет в период поздней овуляции внизу живота, где раньше жили бабочки и готовились расправить свои шоколадные крылья. Мне кажется во влюблённых женщинах живут бабочки-шоколадницы. Только они садятся на всё всё яркое, всё всёкрасивое и на гавно. Шоколадницы любят гавно, это не секрет для тех кто кончал биофак эм-гэ-у. Вот. И начинает вроде неглупая и не уродская баба считать всех вокруг мудаками. А ведь чем старше - тем мудаков на один квадратный сантиметр гендера всё больше и больше. Потому что мудаки тоже не вне игры. И тоже считают, что бабы не бывают уродскими, глупыми и никудышными. Просто со временем число неизвестных в жизненных уровнениях неизбежно стремится к нулю. Это у стругацких неизвестное должно будоражить мысль. Современного человека будоражит удобство. И посыл мотивации не чтобы быстрее кровь бегала, а что бы спокуха. Спо-ку-ха-а-а-а-а-а-а. И то неизвестное, подобное мерцающему огоньку в чёрной бездне ночи, при ближайшем рассмотрении и становится отделом холодильника с лупоглазой креветкой. Или брелком-саламандрой на шее, кривоногой филлипинки из пип-шоу в квартале красных фонарей. Или монитором какого-нибудь модного девайса потому что - ты лучший, [... блять. Какое в пизду мерцание. Какой нахуй убыстрённый бег крови. Релакс, блять, бэйби. Очнись, ёбана. На дворе постмаркетологическое общество...]
Вот так и у бабки той. Все кругом мудаки - одна она в абрикосовом платье. Один, второй, двадцать пятый. И у каждого на жопе рано или поздно чирий. А через некоторое время - бац, так-так. И дворовые мальчишки, от силы лет шесть-семь, на твоё змеиное, растраченное в гендерных сталинградских, шипение. Кидают тебе в горбатую спину битые кирпичи. А если повезёт, то из рогатки с тонкой резинкой-венгеркой, ты получишь алюминиевой скобой в свою милосердную к кошечкам ляжку.
Тридцать восемь кошечек, хозяйственная сумка-тележка, скрип колёсиков с утра до вечера. Пальто вот. Разбитое корыто.
И одно облегчение. Господь-то всеблагий не фрайер. И чистоплотный. Приберёт за собой.
Скорблю. Скорблю со всеми теми кто не может комментировать. Айм со сорри.((((