"засушительный ветр"
В начале царствования Николая Павлыча Филарет Амфитеатров ( тогда еще еп. Рязанский, а затем митр. Киевский) писал Филарету Дроздову: "На духовные училища смотрю я как на прекрасное растение, которое, благодатию Божиею и милостию монаршею - имеется ввиду Александр Павлы было согреваемо и поливаемо, начинало только расцветать и обещало обильный плод, но вдруг засуха. Бог весть, откуда повеял засушительный ветр, и когда он перестанет, и что будет с сим растением".
Семинарии и академии находились под неусыпным святительским надзором. В Московскую Академию митрополит обязательно приезжал на экзамены, где ответ перед ним держали лучшие ученики. Он проверял не только уровень знаний учащихся, но и уровень подготовки, ответственность за которою ложилась на профессоров и самого ректора. А в это время Петербургскую Академию по- солдафонски окормлял обер-прокурор Протасов. В богословии он не разбирался, но как человек военный, он ввел в стенах бурсы военный режим. Даже на богослужениях воспитанники в форменной одежде должны были выстраиваться по росту. Но и в Московской Академиии их держали во всякой строгости. Так "филаретовский дух" в Москве, а обер-прокурорский в Петербурге сформировали не одно поколение священнослужителей и преподавателей.
Приведу здесь кусочек из воспоминаний Ф.А. Гилярова. Он приходился племянником Н. П. Гилярова-Платонова, и были они не только земляками (из Коломны), но и даже в некотором дальнем родстве с Дроздовыми.
Лучшим ученикам всех отделений назначалось чтò отвечать. Билетов , как на экзаменах частных, тут не было. Вы чувствуете, что билеты не соответствовали бы этому серьезному, почти религиозному торжественному представлению. Это было не идейно, а мелкотравчато-вещественно. Группе лучших учеников, человек в 5-6, назначался целый отдел из учебного предмета. А там кому-чтò достанется из этого отдела: должен каждый отлично приготовить всё. Ученики все в сборе, профессора и начальства тоже; являлась и публика, большей частью в священнослужительских рясах. Московские иереи, иные весьма известные и авторитетные, затерты в толпе учеников, составляющих два крыла, простирающихся от экзаменационного стола почти до самого алтаря. Долго ждут в томительном тоскливом молчании.
Наконец с парадного входа дают знать: "приехал!"
Все замерло, оцепенело; жизнь обнаруживается только в учащенном биении пульса и колыхании непослушного сердца. "Идет!" - пронеслось шепотом по всей зале, и, как сухой осенний лист при легком дуновении ветерка навстречу восходящему дневному светилу, зашелестели шелковые рясы ожидающих. Раздалось торжественное стройное пение семинарского хора, и точно ветер пробежал по спелым колосьям ржи: склонились головы всех присутствовавших. Низенькая, крайне-худая фигура в белом клобуке с блестящими алмазами едва видна из задних рядов плотной толпы. Садится митрополит; садятся по его приглашению и все педагоги; но ученики и публика остаются на ногах. Не садится и ректор: экзамен начнется из догматического богословия, преподаваемого ректором. Что это? - Важный, величественный, недоступный для нас смертных, ректор склоняет колени и кладет перед митрополитом земной поклон, не фальсифицированный какой-либо, а истовый, стоя на обоих коленях и приложившись клобуком к самому полу вплотную. Подымается ректор и остается на ногах во все время экзамена по его предмету. Твердо, четко, без поправки, без запинки, льется речь отвечающего. Но вот ветер пробегает по всей человеческой ниве; стоящие одесную и ошуюю стола скашивают головы и тела свои по направлению к столу. "Что это значит?" - Митрополит едва слышным голосом делает возражение отвечающему. Но не слышит этого затерявшийся в толпе учеников поп-магистр, ради такого возражения и явившийся среди публики. Жаль его, потому что такие возражения Филарета по богословской науке считались перлами. Незаписанные, они устно разносились по всей учебно-богословской среде московского духовенства. Экзаменующийся "богослов" отвечает по своему разумению на возражения митрополита. Снова ветер пробегает по зрелой ниве, и наливные и пустые колосья снова склоняются наискось к столу; но большинству удается при гробовом молчании расслышать только слова: "как же апостол Павел говорит?"... Ученик пытается ответить, иногда удачно, иногда нет. Тут наступает страшная минута для ректора. - "Ты что скажешь?"..., - доносится слабый голос до вновь заколыхавшейся нивы. Ректор отвечает большей частью удовлетворительно, ибо и сам он, думаю, еще больше, чем назначенные ученики, готовился к такой страшной минуте. Но иногда в ответ на неудачное объяснение ректора до волнующейся нивы доносится слабый, но металлически-холодный голос владыки: "Дурак!".
В ответ на такую краткую, но сильную характеристику, ректор коленопреклоняется, как бы прося прощения.
Мне не удалось самому быть свидетелем такой сцены, быть может, по кратковременности моего пребывания в Семинарии: я присутствовал только на двух публичных экзаменах. Но близкие мне лица уверяли меня в том, как пòслухи- очевидцы.
Митрополит на экзаменах говорил "вы", равно и преподавателям духовного ведомства, которые были вицмундирах. "Ты" относилось только к белому и черному духовенству.
Ректор не был застрахован при ответах учеников и по другим предметам, хотя бы и не его преподавания. Ученик не ответил на возражения. - " А ты что скажешь?", - обращается митрополит к профессору. Если тот удовлетворительно разрешит возражение, тем дело и кончается; но если не, митрополит скажет: "Не так. Ты что скажешь?" Обращается тогда он уже и к высшей инстанции, к ректору. И здесь при неудовлетворительном ответе раздается : "Дурак!"
Ф.А. Гиляров. Воспоминания. "Русский Архив", 1904, (5 -8).