Ночь и ее причуды
ХХ. Готическая комната
Nox et solitudo plenae sunt diabolo.
Отцы Церкви
По ночам моя комната кишит чертями.
- Ах, - прошептал я, обращаясь к ночи, - Земля - благоухающий цветок, пестиком и тычинками коему служат луна и звезды!
Глаза мои смыкались от усталости, я затворил окошко, и на нем появился крест Голгофы - черный в желтом сиянии стекол.
* * *
Мало того, что в полночь - в час, предоставленный драконам и чертям, - гном высасывает масло из моего светильника!
Мало того, что кормилица под заунывное пение убаюкивает мертворожденного младенца, уложив его в шлем моего родителя.
Мало того, что слышно, как скелет замурованного ландскнехта стукается о стенку лбом, локтями и коленями.
Мало того, что мой прадед выступает во весь рост из своей трухлявой рамы и окунает латную рукавицу в кропильницу со святой водой.
А туn еще Скарбо вонзается зубами мне в шею и, думая залечить кровоточащую рану, запускает в нее свой железный палец, докрасна раскаленный в очаге.
XXI. Скарбо
Господи, боже мой, подай мне в мой смертный час молитву священнослужителя, полотняный саван, еловый гроб и сухую землю!
Молитвы г-на Ле Марешаля
- Помрешь ли осужденным или сподобившись отпущения грехов, - шептал мне в ту ночь на ухо Скарбо, - вместо савана получишь ты паутину, а паука я закопаю вместе с тобою!
- Ах, пусть у меня будет вместо савана хоть осиновый листок, чтобы меня убаюкивало в нем дыхание озера, - ответил я, а глаза у меня были совсем красные от долгих слез.
- Нет, - издевался насмешливый карлик, - ты станешь пищей жука-карапузика,что охотится по вечерам за мошкарой, ослепленной заходящим солнцем!
- Неужели тебе хочется, - взмолился я сквозь слезы, - неужели тебе хочется, чтобы кровь мою высосал тарантул со слоновьим хоботом?
- Так утешься же, - заключил он, - вместо савана у тебя будут полоски змеиной кожи с золотыми блестками, и я запеленаю тебя в них, как мумию.
А из мрачного склепа святого Бениня, куда я поставлю тебя, прислонив к стене, ты на досуге вдоволь наслушаешься, как плачут младенцы в преддвериях рая.
XXII. Дурачок
Старинный каролус был с ним,
Монета с агнцем золотым.
Из рукописей Королевской библиотеки
Луна расчесывала свои кудри гребешком из черного дерева, осыпая холмы, долины и леса целым дождем светлячков.
* * *
Гном Скарбо, сокровища которого неисчислимы, под скрип флюгера разбрасывал у меня на крыше дукаты и флорины; монеты мерно подпрыгивали, и фальшивыми уже была усеяна вся улица.
Как ухмыльнулся при этом зрелище дурачок, который каждую ночь бродит по безлюдному городу, обратив один глаз на луну! А другой-то у него выколот!
- Плевать мне на луну, - ворчал он, подбирая дьявольские кругляки, - куплю себе позорный столб и буду возле него греться на солнышке.
А луна по-прежнему сияла в небесах; теперь она укладывалась спать, а у меня в подвале Скарбо тайком чеканил на станке дукаты и флорины.
Тем временем заблудившаяся в ночных потемках улитка, выпустив два рожка, искала дорогу на сверкающих стеклах моего окна.
XXIX. Саламандра
Он бросил в очаг несколько веточек освященного остролиста, и они загорелись, потрескивая.
Ш. Нодье. Трильби
«Сверчок, друг мой! Уж не умер ли ты, что не отзываешься на мой посвист и не замечаешь отсветов огня?»
А сверчок, как ни были ласковы слова саламандры, ничего не отвечал ей - то ли он спал волшебным сном, то ли ему вздумалось покапризничать.
«Ах, спой же мне песенку, которую поешь каждый вечер, укрывшись в своей каморке из копоти и пепла, за железным щипком, украшенным тремя геральдическими лилиями!»
Но сверчок все не отвечал, и огорченная саламандра то прислушивалась - не подает ли он голос, то принималась петь вместе с пламенем, переливавшим розовыми, голубыми, красными, желтыми, белыми и лиловыми блестками.
«Умер! Друг мой сверчок умер!» И мне слышались как бы вздохи и рыдания, в то время как пламя, ставшее мертвенно-бледным, затухало в опечаленном очаге.
«Умер! F раз он умер, хочу и я умереть!» Веточки остролиста догорели, пламя ползло по уголькам, прощаясь с железным щитком, и саламандра умерла от истощения.
LV. Дождик
Где бедной птичке знать, что дождь опасен ей!
Шум ветра яростный она встречает пеньем,
А капли той порой, грозя ей наводненьем,
Как жемчуг, катятся в ее гнездо с ветвей.
Виктор Гюго
И вот пока льет дождик, маленькие угольщики Шварцвальда, лежа в шалаше на подстилках из душистых папоротников, слышат, как снаружи, словно волк, завывает ветер.
Им жалко лань-беглянку, которую гонят все дальше и дальше фанфары грозы, и забившуюся в расщелину дуба белочку, которую пугают молнии, как пугают ее шахтерские фонари.
Им жалко птичек - трясогузку, которая только собственным крылышком может накрыть свой выводок, и соловья, потому что с розы, его возлюбленной, ветер срывает лепесток за лепестком.
Им жалко даже светлячка, которого капля дождика низвергает в пучины густого мха.
Им жалко запоздавшего путника, повстречавшего короля Пиала и королеву Вильберту, ибо это час, когда король ведет своего призрачного коня на водопой к Рейну.
Но особенно жалко им ребятишек, которые, сбившись с пути, могут прельститься тропой, протоптанной шайкой грабителей, или направиться на огонек, зажженный людоедкой.
А на другой день, на рассвете, маленькие угольщики отыскали свою хижину, сплетенную из сучьев, откуда они приманивали на манок дроздов; она рухнула на землю, а клейкие ветки, служившие для ловли птиц, валялись неподалеку в ручейке.
Алоизиюс Бертран. Гаспар из тьмы (пер. Евгений Гунст)
Nox et solitudo plenae sunt diabolo.
Отцы Церкви
По ночам моя комната кишит чертями.
- Ах, - прошептал я, обращаясь к ночи, - Земля - благоухающий цветок, пестиком и тычинками коему служат луна и звезды!
Глаза мои смыкались от усталости, я затворил окошко, и на нем появился крест Голгофы - черный в желтом сиянии стекол.
* * *
Мало того, что в полночь - в час, предоставленный драконам и чертям, - гном высасывает масло из моего светильника!
Мало того, что кормилица под заунывное пение убаюкивает мертворожденного младенца, уложив его в шлем моего родителя.
Мало того, что слышно, как скелет замурованного ландскнехта стукается о стенку лбом, локтями и коленями.
Мало того, что мой прадед выступает во весь рост из своей трухлявой рамы и окунает латную рукавицу в кропильницу со святой водой.
А туn еще Скарбо вонзается зубами мне в шею и, думая залечить кровоточащую рану, запускает в нее свой железный палец, докрасна раскаленный в очаге.
XXI. Скарбо
Господи, боже мой, подай мне в мой смертный час молитву священнослужителя, полотняный саван, еловый гроб и сухую землю!
Молитвы г-на Ле Марешаля
- Помрешь ли осужденным или сподобившись отпущения грехов, - шептал мне в ту ночь на ухо Скарбо, - вместо савана получишь ты паутину, а паука я закопаю вместе с тобою!
- Ах, пусть у меня будет вместо савана хоть осиновый листок, чтобы меня убаюкивало в нем дыхание озера, - ответил я, а глаза у меня были совсем красные от долгих слез.
- Нет, - издевался насмешливый карлик, - ты станешь пищей жука-карапузика,что охотится по вечерам за мошкарой, ослепленной заходящим солнцем!
- Неужели тебе хочется, - взмолился я сквозь слезы, - неужели тебе хочется, чтобы кровь мою высосал тарантул со слоновьим хоботом?
- Так утешься же, - заключил он, - вместо савана у тебя будут полоски змеиной кожи с золотыми блестками, и я запеленаю тебя в них, как мумию.
А из мрачного склепа святого Бениня, куда я поставлю тебя, прислонив к стене, ты на досуге вдоволь наслушаешься, как плачут младенцы в преддвериях рая.
XXII. Дурачок
Старинный каролус был с ним,
Монета с агнцем золотым.
Из рукописей Королевской библиотеки
Луна расчесывала свои кудри гребешком из черного дерева, осыпая холмы, долины и леса целым дождем светлячков.
* * *
Гном Скарбо, сокровища которого неисчислимы, под скрип флюгера разбрасывал у меня на крыше дукаты и флорины; монеты мерно подпрыгивали, и фальшивыми уже была усеяна вся улица.
Как ухмыльнулся при этом зрелище дурачок, который каждую ночь бродит по безлюдному городу, обратив один глаз на луну! А другой-то у него выколот!
- Плевать мне на луну, - ворчал он, подбирая дьявольские кругляки, - куплю себе позорный столб и буду возле него греться на солнышке.
А луна по-прежнему сияла в небесах; теперь она укладывалась спать, а у меня в подвале Скарбо тайком чеканил на станке дукаты и флорины.
Тем временем заблудившаяся в ночных потемках улитка, выпустив два рожка, искала дорогу на сверкающих стеклах моего окна.
XXIX. Саламандра
Он бросил в очаг несколько веточек освященного остролиста, и они загорелись, потрескивая.
Ш. Нодье. Трильби
«Сверчок, друг мой! Уж не умер ли ты, что не отзываешься на мой посвист и не замечаешь отсветов огня?»
А сверчок, как ни были ласковы слова саламандры, ничего не отвечал ей - то ли он спал волшебным сном, то ли ему вздумалось покапризничать.
«Ах, спой же мне песенку, которую поешь каждый вечер, укрывшись в своей каморке из копоти и пепла, за железным щипком, украшенным тремя геральдическими лилиями!»
Но сверчок все не отвечал, и огорченная саламандра то прислушивалась - не подает ли он голос, то принималась петь вместе с пламенем, переливавшим розовыми, голубыми, красными, желтыми, белыми и лиловыми блестками.
«Умер! Друг мой сверчок умер!» И мне слышались как бы вздохи и рыдания, в то время как пламя, ставшее мертвенно-бледным, затухало в опечаленном очаге.
«Умер! F раз он умер, хочу и я умереть!» Веточки остролиста догорели, пламя ползло по уголькам, прощаясь с железным щитком, и саламандра умерла от истощения.
LV. Дождик
Где бедной птичке знать, что дождь опасен ей!
Шум ветра яростный она встречает пеньем,
А капли той порой, грозя ей наводненьем,
Как жемчуг, катятся в ее гнездо с ветвей.
Виктор Гюго
И вот пока льет дождик, маленькие угольщики Шварцвальда, лежа в шалаше на подстилках из душистых папоротников, слышат, как снаружи, словно волк, завывает ветер.
Им жалко лань-беглянку, которую гонят все дальше и дальше фанфары грозы, и забившуюся в расщелину дуба белочку, которую пугают молнии, как пугают ее шахтерские фонари.
Им жалко птичек - трясогузку, которая только собственным крылышком может накрыть свой выводок, и соловья, потому что с розы, его возлюбленной, ветер срывает лепесток за лепестком.
Им жалко даже светлячка, которого капля дождика низвергает в пучины густого мха.
Им жалко запоздавшего путника, повстречавшего короля Пиала и королеву Вильберту, ибо это час, когда король ведет своего призрачного коня на водопой к Рейну.
Но особенно жалко им ребятишек, которые, сбившись с пути, могут прельститься тропой, протоптанной шайкой грабителей, или направиться на огонек, зажженный людоедкой.
А на другой день, на рассвете, маленькие угольщики отыскали свою хижину, сплетенную из сучьев, откуда они приманивали на манок дроздов; она рухнула на землю, а клейкие ветки, служившие для ловли птиц, валялись неподалеку в ручейке.
Алоизиюс Бертран. Гаспар из тьмы (пер. Евгений Гунст)