комок из одеяла и пальто
Сноп искр, брошенный сырым трамваем. Кто-то удачно заметил: небо лежит на земле и воет.
Осенний лес такой крутой. Я три часа бродил по желтым листьям. Сначала встречаются люди, со временем они редеют, потом исчезают совсем. Так тихо, черное на желтом, птицы, запах дымки, овражки и плотная трава под ногами. Даже грязь и ручей здесь - какие-то добрые. Внезапные и странные коровы, беззвучные утки в пруду - как в детстве (тогда мне хотелось скорее домой). Ты же идешь, не разбирая дороги, и ни о чем не думаешь, дышишь. Какой-то абсолютный, может, пушкинский, покой.
Белка-летун, которая прыгает с ветки на ветку, осыпает на голову листья. Она сменила семь деревьев, пока не пропала из виду. Хорошо, как этому, в тумане.
Ты когда куришь, так вжимаешь свои острые пальцы, что они проступают бугорками на обратной стороне ладони.
"А я вхожу с авоськой, соль, мыло, лук. На, пырни меня своими всевидящими, всененавидящими"
Осенний лес такой крутой. Я три часа бродил по желтым листьям. Сначала встречаются люди, со временем они редеют, потом исчезают совсем. Так тихо, черное на желтом, птицы, запах дымки, овражки и плотная трава под ногами. Даже грязь и ручей здесь - какие-то добрые. Внезапные и странные коровы, беззвучные утки в пруду - как в детстве (тогда мне хотелось скорее домой). Ты же идешь, не разбирая дороги, и ни о чем не думаешь, дышишь. Какой-то абсолютный, может, пушкинский, покой.
Белка-летун, которая прыгает с ветки на ветку, осыпает на голову листья. Она сменила семь деревьев, пока не пропала из виду. Хорошо, как этому, в тумане.
Ты когда куришь, так вжимаешь свои острые пальцы, что они проступают бугорками на обратной стороне ладони.
"А я вхожу с авоськой, соль, мыло, лук. На, пырни меня своими всевидящими, всененавидящими"