Глухота и слепота
Мч. Иоанн Васильевич Попов. Личность и учение блаженного Августина. (Труды по патрологии. Т.II.)
Мы живем ( имею в виду церковную жизнь) в "эпоху" обязательных трех огласительных бесед перед Крещением. Никогда не верил в эффективность обязаловки в вопросах духа и самоопределения для людей неготовых. Сейчас к это вере у меня еще есть и подтверждение опыта. Не сказать, что беседы абсолютно бесполезны, но эффективность их чрезвычайно мала. Тому много причин. Одна из главных раскрыта еще в "Исповеди" блж. Августина.
Он всецело находился во власти своего воображения и проявлял удивительную неспособность к отвлеченному мышлению. В анализе элементов сознания он не шел дальше конкретных образов и созданий фантазии, т.е. произвольной комбинации и видоизменения тех же образов.("Что я тогда мог увидеть, когда мои глаза не видели дальше тела, а душа дальше собственных измышлений?" Augustinus Hipponensis. Confessiones III, 12, PL 32, 683) Он не умел отличить воображение от мышления, представление от понятия, психический образ вещи от самой вещи, мышление от его руководящих принципов. Вследствие этого в его внутреннем опыте не было аналогий, пользуясь которыми он мог бы выяснить для себя понятие духа. Отсюда же материализм, которым была насквозь проникнута его мысль. Он не мог представить ничего нематериального, непротяженного и не имел даже отдаленного понятия о духе, его природе и отличии от тела.("Я не подозревал и не догадывался, что такое духовная субстанция". (Augustinus Hipponensis. Confessiones VI, 4, PL 32, 721) Субстанциальным, действительно существующим для него было только видимое и осязаемое.("Среди каких форм привыкли блуждать мои глаза, среди таких же образов блуждало мое сердце. Augustinus Hipponensis. Confessiones VII, 1, PL 32, 733) Наоборот, все непротяженное и непространственное казалось ему вовсе несуществующим, даже не пустотой, подобной математическому пространству, а совершенным небытием, величиной, исчезающей для мысли. В силу этого он не мог представить себе бестелесности собственного сознания и непротяженности мысли. Он не видел, что сила, творящая внутренние образы тел, находящихся вне нас, сама вовсе не похожа ни на тела, ни на их образы ("Я не понимал, что та самая способность, с помощью которой я создавал эти образы, не есть нечто им подобное; она не могла бы их создать, если бы не была чем-то великим". Augustinus Hipponensis. Confessiones VII, 2, PL 32, 733). Сам ум представлялся ему тонкой материей, разливающейся в пространстве и занимающей в нем определенное положение. С замечательной тонкостью наблюдения описывает Августин свои бесплодные попытки реализовать в сознании понятие бесформенной материи. Сама постановка вопроса указывала на то, что для этого необходимо мысленно устранить все формы, но он пытался достигнуть этого не посредством мышления, а при помощи воображения, хотел получить не отвлеченную идею некоторой основы для изменяющихся форм, а картину материи, чуждой всяких образов. Но нельзя преодолеть воображение воображением, поэтому, естественно, его фантазия лишь изменяла обычные формы вещей и превращала их в образы страшные и отвратительные. Так вместо понятия безобразной материи он всякий раз получал лишь фантазму безобразной материи. После этих многочисленных и безуспешных попыток он пришел к убеждению, что для него легче мыслить материю вовсе не существующей, чем бесформенной.
Вот именно эта проблема делает многих слушателей огласительных бесед глухими ко всем изощренным попыткам миссионеров рассказать им о Пресвятой Троице, Сыне Божием, Церкви, жизни будущего века. И это помимо прочего.
Мы живем ( имею в виду церковную жизнь) в "эпоху" обязательных трех огласительных бесед перед Крещением. Никогда не верил в эффективность обязаловки в вопросах духа и самоопределения для людей неготовых. Сейчас к это вере у меня еще есть и подтверждение опыта. Не сказать, что беседы абсолютно бесполезны, но эффективность их чрезвычайно мала. Тому много причин. Одна из главных раскрыта еще в "Исповеди" блж. Августина.
Он всецело находился во власти своего воображения и проявлял удивительную неспособность к отвлеченному мышлению. В анализе элементов сознания он не шел дальше конкретных образов и созданий фантазии, т.е. произвольной комбинации и видоизменения тех же образов.("Что я тогда мог увидеть, когда мои глаза не видели дальше тела, а душа дальше собственных измышлений?" Augustinus Hipponensis. Confessiones III, 12, PL 32, 683) Он не умел отличить воображение от мышления, представление от понятия, психический образ вещи от самой вещи, мышление от его руководящих принципов. Вследствие этого в его внутреннем опыте не было аналогий, пользуясь которыми он мог бы выяснить для себя понятие духа. Отсюда же материализм, которым была насквозь проникнута его мысль. Он не мог представить ничего нематериального, непротяженного и не имел даже отдаленного понятия о духе, его природе и отличии от тела.("Я не подозревал и не догадывался, что такое духовная субстанция". (Augustinus Hipponensis. Confessiones VI, 4, PL 32, 721) Субстанциальным, действительно существующим для него было только видимое и осязаемое.("Среди каких форм привыкли блуждать мои глаза, среди таких же образов блуждало мое сердце. Augustinus Hipponensis. Confessiones VII, 1, PL 32, 733) Наоборот, все непротяженное и непространственное казалось ему вовсе несуществующим, даже не пустотой, подобной математическому пространству, а совершенным небытием, величиной, исчезающей для мысли. В силу этого он не мог представить себе бестелесности собственного сознания и непротяженности мысли. Он не видел, что сила, творящая внутренние образы тел, находящихся вне нас, сама вовсе не похожа ни на тела, ни на их образы ("Я не понимал, что та самая способность, с помощью которой я создавал эти образы, не есть нечто им подобное; она не могла бы их создать, если бы не была чем-то великим". Augustinus Hipponensis. Confessiones VII, 2, PL 32, 733). Сам ум представлялся ему тонкой материей, разливающейся в пространстве и занимающей в нем определенное положение. С замечательной тонкостью наблюдения описывает Августин свои бесплодные попытки реализовать в сознании понятие бесформенной материи. Сама постановка вопроса указывала на то, что для этого необходимо мысленно устранить все формы, но он пытался достигнуть этого не посредством мышления, а при помощи воображения, хотел получить не отвлеченную идею некоторой основы для изменяющихся форм, а картину материи, чуждой всяких образов. Но нельзя преодолеть воображение воображением, поэтому, естественно, его фантазия лишь изменяла обычные формы вещей и превращала их в образы страшные и отвратительные. Так вместо понятия безобразной материи он всякий раз получал лишь фантазму безобразной материи. После этих многочисленных и безуспешных попыток он пришел к убеждению, что для него легче мыслить материю вовсе не существующей, чем бесформенной.
Вот именно эта проблема делает многих слушателей огласительных бесед глухими ко всем изощренным попыткам миссионеров рассказать им о Пресвятой Троице, Сыне Божием, Церкви, жизни будущего века. И это помимо прочего.