"Братство" народов, 1939 год.
Оригинал взят у andrey_19_73 в "Братство" народов, 1939 год.
Если спросить любого современного коммуниста, как же жилось народам при советско-коммунистическом строе, то он обязательно произнесет ключевую фразу: "было равенство и братство". В переводе на русский язык это означает, что жилось в социалистическом хлеву сталинского пошиба всем одинаково; одинаково хреново. Также это касалось и населения вновь присоединенных в 1939 году территорий, современной Западной Украины и Беларуси.
Ниже приведен рассказ двух человек, проживавших в конце 30-х годов на территории Польши. В те далекие годы они были молоды и опасаясь войны, приняли решение самостоятельно перебраться в Советский Союз. В СССР эти люди чудом остались живы. На новой "родине" их ждало то, что уже долгие годы переживало остальное советское население, а именно массовый террор. Этот рассказ к вопросу о том, что «Советское правительство считает своей священной обязанностью подать руку помощи своим братьям-украинцам и братьям-белоруссам, населяющим Польшу». И фраза выделенная в кавычки не моя, она произнесена Народным комиссаром иностранных дел СССР В.М. Молотовым.
Рапацевич Иван Николаевич, 1911 г.р.
… Я родился в и проживал в д. Крево Сморгонского района, которая находилась до 1939 года на территории Западной Белоруссии. Мы, белорусы, были недовольны польским режимом. Я сам, правда, в подпольной организации никакой не состоял, но был противником этого режима.
Летом 1939 года польские власти объявили призыв молодежи в армию, так как Польша готовилась к войне с Германией. Я тоже получил повестку. Должен заметить, что уклоняясь от службы в польской армии, многие уходили через границу, в Советскую Россию. Я знаю, что тогда буквально не было деревни, из которой кто-нибудь не отправился в Союз. Из нашей деревни перешло границу человек пятнадцать, фамилий которых я сейчас не помню.
После войны, когда я вернулся домой, ко мне почти каждый день приходили родственники этих людей и спрашивали об их судьбе. Но до сих пор о них ничего неизвестно, и я считаю, что все они расстреляны в Куропатах. Вообще, если проверить все наши местные деревни, то можно установить тысячи людей, которые тогда перешли советско-польскую границу и больше не вернулись.
Вместе со мной через границу пошел такой же, как и я, призывник Гринкевич Евгений Осипович. Пересекли мы ее в районе Радошковичей 21 августа 1939 года, на рассвете. Сами пришли на пограничную заставу, где нас сразу же взяли под стражу, и после короткого допроса повезли в Заславль, а через семь дней в Минск, в «американку». Меня поместили в камеру, которая находилась в подвале. Гринкевича увели дальше по коридору, и больше я его не видел, о его судьбе до сих пор ничего не знаю.
Камера наша была небольшая, а находилось в ней 22…23 человека. Все не могли сразу лечь спать, поэтому отдыхали по очереди. В этой клетке я просидел до суда - 1 ноября 1937 года.
… Условия содержания были ужасные. За все время меня только два раза водили на прогулку, в баню не водили, бриться не разрешали. На допросы вызывали раза два-три в неделю и только ночью. Причем все было настолько засекречено, что конвойные, когда открывали окошко, называли только начальную букву фамилии и, если требовалось, имя или отчество.
При допросах меня подвергали изощренным пыткам и издевательствам. Допрашивали ночью при синем свете лампочки сразу человек пять следователей. Задавали одни и те же два вопроса: сколько денег получил от польской разведки и какое задание должен был выполнить. Я, конечно, сразу говорил как было, убеждал, что никакой я не шпион. Но потом под воздействием пыток я вынужден был себя оговаривать и подписывал все, что мне предлагали. Что конкретно мне вменялось в вину, сейчас уже точно не помню, следователи писали все, что хотели.
1 ноября 1939 года меня судил военный трибунал. Фамилий судей не помню, адвоката не было. Помню, правда, что дело рассматривалось при государственном обвинителе Тарасенко. Свидетелей никаких на суд не вызывали. Меня приговорили к 15 годам лишения свободы. Отбыл в лагере только два года, освобожден был по амнистии в результате договора между СССР и эмигрантским польским правительством. В 1944 году ушел в армию, воевал, получил медаль «За отвагу» и несколько медалей за освобождение городов…
… Мы знали такое правило: если конвойный говорит собираться с вещами, значит, этот человек к нам больше не вернется. Среди заключенных шли тогда разговоры, что тех, кто уходил «с вещами», увозили на расстрел. Конкретное место казней я не знаю.
Киричук Иван Тарасович, 1917 г.р.
Мы решили уйти в Советскую Россию, потому что надеялись на лучшую жизнь…
… Следователь взял ножку стула и стал неистово бить меня по ступням ног. Боль была нестерпимая, и я потерял сознание. Очнулся в коридоре: возле меня стояли два солдата, и один из них говорил: «Думали, что он мертв, а он еще живой». Меня бросили в камеру, а через дней десять снова вызвали на допрос. Следователь дал мне чистый лист бумаги, который я подписал с двух сторон снизу. Он сказал, что сам напишет мои показания.
Через несколько дней вызвал и зачитал, что якобы я польский шпион, должен был установить расположение воинских частей. Следователь три раза прочитал мои показания, чтобы я их получше запомнил и мог повторить на суде. Я сказал, что постараюсь, так как деваться мне некуда. К этому времени у меня «оторвались подошвы» - на ступнях выросла молодая кожа, взамен старой, сбитой.
В октябре 1938 года нас повезли в Минск. Со мной ехали и все мои друзья, которые переходили границу. Определили в центральную тюрьму, в разные камеры. На допросы долго не вызывали, и только перед самым судом меня пригласил какой-то следователь НКВД, фамилии его, к сожалению, не знаю. Он сказал, что ознакомился с моими показаниями, и спросил, так ли было на самом деле. Я ему ответил, что это все неправда, что подписывал чистый лист бумаги. Он подошел ко мне совсем близко и тихо сказал, чтобы на суде я говорил правду, отказался от показаний, написанных в протоколе. Тут же предупредил, чтобы в камере о нашем разговоре я никому не рассказывал, так как там могут быть их люди. «Тогда будет мне и тебе», - сказал он.
Суд состоялся 10 марта 1939 года. Меня в зал привели последним, все мои друзья уже были там. За столом сидели трое в форме НКВД, да рядом что-то писал секретарь. Судья спросил, подтверждаю ли я свои показания. Я сказал, что не подтверждаю, потому что подписывал чистый лист бумаги. Тогда он вскинул брови: «Что, хочешь, чтобы дело направили на новое расследование и тебе опять поломали ребра?» На что я ответил: «Больше чем поломали, уже не поломают…»
Суд удалился на совещание. Приговор у них, видимо, уже был заготовлен, так как они быстро вошли и зачитали его: все приговорены к расстрелу.
После суда нас посадили в одну камеру в подвале. В ней находился только один человек - мужчина лет сорока. Он сказал, что работал инженером на каком-то минском заводе и осужден к расстрелу за вредительство. Стал расспрашивать о нашем суде. Когда мы ему все рассказали, он подошел ко мне и попросил запомнить его фамилию - Шуцкий. «Ты останешься,- заверил он,- а друзей твоих расстреляют, потому что они признали вину».
От моего имени Шуцкий написал жалобу на имя прокурора СССР, затем написал такие же жалобы и от имени моих друзей, но сказал, что им это не поможет.
На следующий день Шуцкого вызвали из камеры с вещами, он попрощался с нами - знал, видимо, что идет на расстрел…
Ист. "Куропаты. Расследование продолжается" Изд. Юридическая литература, 1990 год.
Вот так встречало государство "победившего социализма" своих новых жителей. И неудивительно, что после 22 июня 1941 года эти самые жители присоединенных территорий стреляли с чердаков по отступающим частям Красной армии. Неудивительно и то, что бойцы и командиры этой самой армии не горели желанием воевать за эту власть, при этом массово бросая оружие, сдаваясь в плен и уходя на восток быстрым темпом. Ведь известно, что армия, набранная из затурканного постоянным террором населения, живущего в скотских условиях, воевать неспособна.
В последнее время, в "ура-патриотической" среде модно вспоминать имя известного украинского националиста С. Бандеры. И мало кто задумывается над фактом того, кем бы был он, если бы не исполинская гитлеровско-сталинская помощь "братским народам", населяющим в то время территорию Польши. А был бы Бандера до конца жизни одним из заключенных польской тюрьмы. И об этом стоит помнить. Как и о совместном параде советских и германских войск в Бресте, в конце 1939 года:
Вот такие ворота были возведены "в честь" этого знаменательного события.
А вот и само "знаменательное событие". Части Вермахта и РККА в совместном строю.
Разумеется, фотографий радостных встреч населения и частей РККА не сохранилось. Поэтому "радостную встречу" нарисовали:
Если спросить любого современного коммуниста, как же жилось народам при советско-коммунистическом строе, то он обязательно произнесет ключевую фразу: "было равенство и братство". В переводе на русский язык это означает, что жилось в социалистическом хлеву сталинского пошиба всем одинаково; одинаково хреново. Также это касалось и населения вновь присоединенных в 1939 году территорий, современной Западной Украины и Беларуси.
Ниже приведен рассказ двух человек, проживавших в конце 30-х годов на территории Польши. В те далекие годы они были молоды и опасаясь войны, приняли решение самостоятельно перебраться в Советский Союз. В СССР эти люди чудом остались живы. На новой "родине" их ждало то, что уже долгие годы переживало остальное советское население, а именно массовый террор. Этот рассказ к вопросу о том, что «Советское правительство считает своей священной обязанностью подать руку помощи своим братьям-украинцам и братьям-белоруссам, населяющим Польшу». И фраза выделенная в кавычки не моя, она произнесена Народным комиссаром иностранных дел СССР В.М. Молотовым.
Рапацевич Иван Николаевич, 1911 г.р.
… Я родился в и проживал в д. Крево Сморгонского района, которая находилась до 1939 года на территории Западной Белоруссии. Мы, белорусы, были недовольны польским режимом. Я сам, правда, в подпольной организации никакой не состоял, но был противником этого режима.
Летом 1939 года польские власти объявили призыв молодежи в армию, так как Польша готовилась к войне с Германией. Я тоже получил повестку. Должен заметить, что уклоняясь от службы в польской армии, многие уходили через границу, в Советскую Россию. Я знаю, что тогда буквально не было деревни, из которой кто-нибудь не отправился в Союз. Из нашей деревни перешло границу человек пятнадцать, фамилий которых я сейчас не помню.
После войны, когда я вернулся домой, ко мне почти каждый день приходили родственники этих людей и спрашивали об их судьбе. Но до сих пор о них ничего неизвестно, и я считаю, что все они расстреляны в Куропатах. Вообще, если проверить все наши местные деревни, то можно установить тысячи людей, которые тогда перешли советско-польскую границу и больше не вернулись.
Вместе со мной через границу пошел такой же, как и я, призывник Гринкевич Евгений Осипович. Пересекли мы ее в районе Радошковичей 21 августа 1939 года, на рассвете. Сами пришли на пограничную заставу, где нас сразу же взяли под стражу, и после короткого допроса повезли в Заславль, а через семь дней в Минск, в «американку». Меня поместили в камеру, которая находилась в подвале. Гринкевича увели дальше по коридору, и больше я его не видел, о его судьбе до сих пор ничего не знаю.
Камера наша была небольшая, а находилось в ней 22…23 человека. Все не могли сразу лечь спать, поэтому отдыхали по очереди. В этой клетке я просидел до суда - 1 ноября 1937 года.
… Условия содержания были ужасные. За все время меня только два раза водили на прогулку, в баню не водили, бриться не разрешали. На допросы вызывали раза два-три в неделю и только ночью. Причем все было настолько засекречено, что конвойные, когда открывали окошко, называли только начальную букву фамилии и, если требовалось, имя или отчество.
При допросах меня подвергали изощренным пыткам и издевательствам. Допрашивали ночью при синем свете лампочки сразу человек пять следователей. Задавали одни и те же два вопроса: сколько денег получил от польской разведки и какое задание должен был выполнить. Я, конечно, сразу говорил как было, убеждал, что никакой я не шпион. Но потом под воздействием пыток я вынужден был себя оговаривать и подписывал все, что мне предлагали. Что конкретно мне вменялось в вину, сейчас уже точно не помню, следователи писали все, что хотели.
1 ноября 1939 года меня судил военный трибунал. Фамилий судей не помню, адвоката не было. Помню, правда, что дело рассматривалось при государственном обвинителе Тарасенко. Свидетелей никаких на суд не вызывали. Меня приговорили к 15 годам лишения свободы. Отбыл в лагере только два года, освобожден был по амнистии в результате договора между СССР и эмигрантским польским правительством. В 1944 году ушел в армию, воевал, получил медаль «За отвагу» и несколько медалей за освобождение городов…
… Мы знали такое правило: если конвойный говорит собираться с вещами, значит, этот человек к нам больше не вернется. Среди заключенных шли тогда разговоры, что тех, кто уходил «с вещами», увозили на расстрел. Конкретное место казней я не знаю.
Киричук Иван Тарасович, 1917 г.р.
Мы решили уйти в Советскую Россию, потому что надеялись на лучшую жизнь…
… Следователь взял ножку стула и стал неистово бить меня по ступням ног. Боль была нестерпимая, и я потерял сознание. Очнулся в коридоре: возле меня стояли два солдата, и один из них говорил: «Думали, что он мертв, а он еще живой». Меня бросили в камеру, а через дней десять снова вызвали на допрос. Следователь дал мне чистый лист бумаги, который я подписал с двух сторон снизу. Он сказал, что сам напишет мои показания.
Через несколько дней вызвал и зачитал, что якобы я польский шпион, должен был установить расположение воинских частей. Следователь три раза прочитал мои показания, чтобы я их получше запомнил и мог повторить на суде. Я сказал, что постараюсь, так как деваться мне некуда. К этому времени у меня «оторвались подошвы» - на ступнях выросла молодая кожа, взамен старой, сбитой.
В октябре 1938 года нас повезли в Минск. Со мной ехали и все мои друзья, которые переходили границу. Определили в центральную тюрьму, в разные камеры. На допросы долго не вызывали, и только перед самым судом меня пригласил какой-то следователь НКВД, фамилии его, к сожалению, не знаю. Он сказал, что ознакомился с моими показаниями, и спросил, так ли было на самом деле. Я ему ответил, что это все неправда, что подписывал чистый лист бумаги. Он подошел ко мне совсем близко и тихо сказал, чтобы на суде я говорил правду, отказался от показаний, написанных в протоколе. Тут же предупредил, чтобы в камере о нашем разговоре я никому не рассказывал, так как там могут быть их люди. «Тогда будет мне и тебе», - сказал он.
Суд состоялся 10 марта 1939 года. Меня в зал привели последним, все мои друзья уже были там. За столом сидели трое в форме НКВД, да рядом что-то писал секретарь. Судья спросил, подтверждаю ли я свои показания. Я сказал, что не подтверждаю, потому что подписывал чистый лист бумаги. Тогда он вскинул брови: «Что, хочешь, чтобы дело направили на новое расследование и тебе опять поломали ребра?» На что я ответил: «Больше чем поломали, уже не поломают…»
Суд удалился на совещание. Приговор у них, видимо, уже был заготовлен, так как они быстро вошли и зачитали его: все приговорены к расстрелу.
После суда нас посадили в одну камеру в подвале. В ней находился только один человек - мужчина лет сорока. Он сказал, что работал инженером на каком-то минском заводе и осужден к расстрелу за вредительство. Стал расспрашивать о нашем суде. Когда мы ему все рассказали, он подошел ко мне и попросил запомнить его фамилию - Шуцкий. «Ты останешься,- заверил он,- а друзей твоих расстреляют, потому что они признали вину».
От моего имени Шуцкий написал жалобу на имя прокурора СССР, затем написал такие же жалобы и от имени моих друзей, но сказал, что им это не поможет.
На следующий день Шуцкого вызвали из камеры с вещами, он попрощался с нами - знал, видимо, что идет на расстрел…
Ист. "Куропаты. Расследование продолжается" Изд. Юридическая литература, 1990 год.
Вот так встречало государство "победившего социализма" своих новых жителей. И неудивительно, что после 22 июня 1941 года эти самые жители присоединенных территорий стреляли с чердаков по отступающим частям Красной армии. Неудивительно и то, что бойцы и командиры этой самой армии не горели желанием воевать за эту власть, при этом массово бросая оружие, сдаваясь в плен и уходя на восток быстрым темпом. Ведь известно, что армия, набранная из затурканного постоянным террором населения, живущего в скотских условиях, воевать неспособна.
В последнее время, в "ура-патриотической" среде модно вспоминать имя известного украинского националиста С. Бандеры. И мало кто задумывается над фактом того, кем бы был он, если бы не исполинская гитлеровско-сталинская помощь "братским народам", населяющим в то время территорию Польши. А был бы Бандера до конца жизни одним из заключенных польской тюрьмы. И об этом стоит помнить. Как и о совместном параде советских и германских войск в Бресте, в конце 1939 года:
Вот такие ворота были возведены "в честь" этого знаменательного события.
А вот и само "знаменательное событие". Части Вермахта и РККА в совместном строю.
Разумеется, фотографий радостных встреч населения и частей РККА не сохранилось. Поэтому "радостную встречу" нарисовали: