Гришка.
Я уже давно привыкла к тому, что со мной разговаривают. Нет, я понимаю, звучит смешно, и вы сейчас скажете, мол, совсем Катька сдурела - тоже мне, невидаль, со всеми разговаривают.
Но я не об этом. Со мной часто разговаривают незнакомые люди. Ну, то есть, с большой вероятностью заблудившийся гость города из всего потока людей выберет именно меня, чтобы спросить, куда идти. И не просто выберет, а ломанётся, спотыкаясь, через три ряда людей, ко мне.
Как Машка говорит, мол, "неудивительно, что к тебе пообщаться идут, у тебя ж на лице - ну просто родовая травма"...
Или, скажем, выхожу из магазина, пакеты тяжёлые, жарко. И так хочется посидеть, но ни одной скамейки. И я сажусь на скобу, которую зарывают в асфальт, чтобы не парковали машины. Пакеты ставлю рядом, выуживаю из одного огромный персик, из другого - свежую газету. И сижу, читаю, ем.
-Девушка, - слышу прямо перед собой, - здравствуйте, девушка!
Поднимаю глаза, стоит дед, улыбается во все оставшиеся восемь.
-А здравствуйте! - говорю.
И он мне:
-Девушка, читайте вслух!
Смеётся и топает дальше.
И я тоже смеюсь вслед уже уходящему деду.
Или вот к кому обратится подвыпивший гражданин в вечернем метро? Гражданин войдёт, обведёт всех взглядом, а в итоге пристроится аккурат рядом со мной, и я целых пять остановок буду слушать про то, как он позавчера выдал замуж дочь, слава богу, а то уж думал, не пристроит никогда, с таким-то характером!
Когда мне пора будет выходить, гражданин достанет из пакета помятый черно-жёлтый банан (который окажется нереально вкусным), вручит его мне и прослезится.
Чё уж, дочка выросла давно, а подарки от зайчика ещё остались.
И ко мне обратится в парке моложавая старушка. Скажет: "Доча, а возьми газетку, почитаешь."
Попадание беспроигрышное. Я всегда готова взять газетку, флаерок, журнальчик.
В конце концов, в бесплатных газетках часто печатают пару таких же бесплатных анекдотов.
И я беру газетку и просматриваю тут же. Мне некуда торопиться, у меня лето и парк.
А она, старушка, тут же фоллует меня прийти на какую-то чудо-кровать - новейшая разработка: ты лежишь, тебя греет, все болезни уходят сами.
А потом мы вдруг как-то вдруг начинаем говорить про греющие турмалиновые коврики, и она рассказывает, как у неё прошёл радикулит и нормально заработала почка, та самая, простреленная ещё в Афгане.
И мне становится интересно. Потому что это так странно по ощущениям: вот стоит старушка, в которую кто-то когда-то стрелял.
Люди, наверное, интуитивно находят тех, кто готов слушать.
И я узнаю, как она врачом поехала в Афган, с мужем. Не повезло. Вернулась с простреленной почкой.
А муж потом уже ушёл, в начале девяностых, да и ладно, не сильно-то и горевала; он до сих пор вместе с той живёт.
Но жизнь всё равно удалась, дети хорошие выросли, внуки уже.
А на чудо-кровати стоит прийти, полежать...
Мимо нас идёт девушка с огромным барбосом - кавказец.
И мы начинаем говорить про собак - где люди их держат, таких огромных, в городских квартирах? Там ведь только меха - полсобаки.
И старушка говорит вдруг:
-Вот и у нас такой же был, Гришка.
И я спрашиваю, скорее не из интереса, а так просто:
-Что, в частном доме жили?
-Да нет, - отвечает старушка, - это не здесь, это я ещё маленькая была, я ж вообще с Дальнего Востока... У меня отец оттуда - красивый такой мужик был, суровый, огромный!
Так вот Гришка - это у нас во дворе пёс жил, вот вроде этого (она кивает вслед уходящему кавказцу), тоже - не собака, а мех сплошной. Дворняга, конечно, какая там порода.
Ох, с этим Гришкой история случилась - сейчас-то уже, вроде, больше полувека прошло и смешно даже, а тогда знаешь, как жалко было...
-А что было-то? - спрашиваю я. И мне снова интересно.
-Ну, это ещё та история! - улыбается она. - Этот Гришка, хоть и огромный, но добрый такой был, вечно с нами, с детьми, околачивался. Хоть езди на нём - никогда никого не укусил. Подкармливали, конечно, всем двором.
Непонятно, откуда прибился, но прибился уже взрослым, не щенком, это я точно помню.
Гришка этот клеймённый был - не знаю, кто и зачем на нём клеймо выжег, но заметное было, если присмотреться, несколько цифр. То ли по-пьянке кто, то ли пометили его зачем-то, не знаю.
И вдруг Гришка пропал. Совсем пропал. Обычно с нами во дворе, а тут всё - мы, детьми-то, везде вокруг облазили - нет Гришки. Расстроились, конечно, сильно.
А потом отец пришёл как-то домой в новых унтах. В добротных таких унтах. Там, понимаешь, холодно очень, унты - самая лучшая обувь зимой. Отец сам унты эти сшил, в сарайчике, он туда часто уходил, мастерил что-то.
Так вот унты....
Мех на голенищах - шикарный, густой, серо-бурый, в разводах. Очень мне понравились те унты.
Пару дней он в них походил, а раз пришёл, скинул в коридорчике, и на кухню потопал.
А я хотела их ровно поставить, в руки взяла, присмотрелась - мать честная! - клеймо на унтах!
Не сильно-то и видно его на первый взгляд, но если присмотреться - несколько цифр...
Я - в рёв, конечно. Это ж он, получается, из Гришки унты сделал! То-то мне мех сразу таким знакомым показался...
В общем, не разговаривала я с отцом недели две, что ли. Совсем не разговаривала. Извинялся он, конечно, потом сильно, оттаяла со временем.
А отец в тех унтах ещё много лет ходил. Грел его Гришкин мех...
Тогда люди, знаешь, совсем по-другому жили, иначе на всё смотрели. А что ты хочешь - пятидесятые годы, Дальний Восток, холодно очень...
Вот так-то бывает. И смех и грех...
Она сидит со мной ещё пару минут, потом вспоминает, что пора идти готовить ужин, мы прощаемся, она снова напоминает мне про кровати и коврики, я киваю, хоть и знаю, что не нужно мне ни то, ни другое, и мы расходимся, как славно поболтавшие приятели.
А я еду домой и думаю о тёплых, серо-бурых меховых унтах из огромного доброго Гришки.
Жизнь - то ли грустная, то ли смешная...
________
© Екатерина Безымянная
Но я не об этом. Со мной часто разговаривают незнакомые люди. Ну, то есть, с большой вероятностью заблудившийся гость города из всего потока людей выберет именно меня, чтобы спросить, куда идти. И не просто выберет, а ломанётся, спотыкаясь, через три ряда людей, ко мне.
Как Машка говорит, мол, "неудивительно, что к тебе пообщаться идут, у тебя ж на лице - ну просто родовая травма"...
Или, скажем, выхожу из магазина, пакеты тяжёлые, жарко. И так хочется посидеть, но ни одной скамейки. И я сажусь на скобу, которую зарывают в асфальт, чтобы не парковали машины. Пакеты ставлю рядом, выуживаю из одного огромный персик, из другого - свежую газету. И сижу, читаю, ем.
-Девушка, - слышу прямо перед собой, - здравствуйте, девушка!
Поднимаю глаза, стоит дед, улыбается во все оставшиеся восемь.
-А здравствуйте! - говорю.
И он мне:
-Девушка, читайте вслух!
Смеётся и топает дальше.
И я тоже смеюсь вслед уже уходящему деду.
Или вот к кому обратится подвыпивший гражданин в вечернем метро? Гражданин войдёт, обведёт всех взглядом, а в итоге пристроится аккурат рядом со мной, и я целых пять остановок буду слушать про то, как он позавчера выдал замуж дочь, слава богу, а то уж думал, не пристроит никогда, с таким-то характером!
Когда мне пора будет выходить, гражданин достанет из пакета помятый черно-жёлтый банан (который окажется нереально вкусным), вручит его мне и прослезится.
Чё уж, дочка выросла давно, а подарки от зайчика ещё остались.
И ко мне обратится в парке моложавая старушка. Скажет: "Доча, а возьми газетку, почитаешь."
Попадание беспроигрышное. Я всегда готова взять газетку, флаерок, журнальчик.
В конце концов, в бесплатных газетках часто печатают пару таких же бесплатных анекдотов.
И я беру газетку и просматриваю тут же. Мне некуда торопиться, у меня лето и парк.
А она, старушка, тут же фоллует меня прийти на какую-то чудо-кровать - новейшая разработка: ты лежишь, тебя греет, все болезни уходят сами.
А потом мы вдруг как-то вдруг начинаем говорить про греющие турмалиновые коврики, и она рассказывает, как у неё прошёл радикулит и нормально заработала почка, та самая, простреленная ещё в Афгане.
И мне становится интересно. Потому что это так странно по ощущениям: вот стоит старушка, в которую кто-то когда-то стрелял.
Люди, наверное, интуитивно находят тех, кто готов слушать.
И я узнаю, как она врачом поехала в Афган, с мужем. Не повезло. Вернулась с простреленной почкой.
А муж потом уже ушёл, в начале девяностых, да и ладно, не сильно-то и горевала; он до сих пор вместе с той живёт.
Но жизнь всё равно удалась, дети хорошие выросли, внуки уже.
А на чудо-кровати стоит прийти, полежать...
Мимо нас идёт девушка с огромным барбосом - кавказец.
И мы начинаем говорить про собак - где люди их держат, таких огромных, в городских квартирах? Там ведь только меха - полсобаки.
И старушка говорит вдруг:
-Вот и у нас такой же был, Гришка.
И я спрашиваю, скорее не из интереса, а так просто:
-Что, в частном доме жили?
-Да нет, - отвечает старушка, - это не здесь, это я ещё маленькая была, я ж вообще с Дальнего Востока... У меня отец оттуда - красивый такой мужик был, суровый, огромный!
Так вот Гришка - это у нас во дворе пёс жил, вот вроде этого (она кивает вслед уходящему кавказцу), тоже - не собака, а мех сплошной. Дворняга, конечно, какая там порода.
Ох, с этим Гришкой история случилась - сейчас-то уже, вроде, больше полувека прошло и смешно даже, а тогда знаешь, как жалко было...
-А что было-то? - спрашиваю я. И мне снова интересно.
-Ну, это ещё та история! - улыбается она. - Этот Гришка, хоть и огромный, но добрый такой был, вечно с нами, с детьми, околачивался. Хоть езди на нём - никогда никого не укусил. Подкармливали, конечно, всем двором.
Непонятно, откуда прибился, но прибился уже взрослым, не щенком, это я точно помню.
Гришка этот клеймённый был - не знаю, кто и зачем на нём клеймо выжег, но заметное было, если присмотреться, несколько цифр. То ли по-пьянке кто, то ли пометили его зачем-то, не знаю.
И вдруг Гришка пропал. Совсем пропал. Обычно с нами во дворе, а тут всё - мы, детьми-то, везде вокруг облазили - нет Гришки. Расстроились, конечно, сильно.
А потом отец пришёл как-то домой в новых унтах. В добротных таких унтах. Там, понимаешь, холодно очень, унты - самая лучшая обувь зимой. Отец сам унты эти сшил, в сарайчике, он туда часто уходил, мастерил что-то.
Так вот унты....
Мех на голенищах - шикарный, густой, серо-бурый, в разводах. Очень мне понравились те унты.
Пару дней он в них походил, а раз пришёл, скинул в коридорчике, и на кухню потопал.
А я хотела их ровно поставить, в руки взяла, присмотрелась - мать честная! - клеймо на унтах!
Не сильно-то и видно его на первый взгляд, но если присмотреться - несколько цифр...
Я - в рёв, конечно. Это ж он, получается, из Гришки унты сделал! То-то мне мех сразу таким знакомым показался...
В общем, не разговаривала я с отцом недели две, что ли. Совсем не разговаривала. Извинялся он, конечно, потом сильно, оттаяла со временем.
А отец в тех унтах ещё много лет ходил. Грел его Гришкин мех...
Тогда люди, знаешь, совсем по-другому жили, иначе на всё смотрели. А что ты хочешь - пятидесятые годы, Дальний Восток, холодно очень...
Вот так-то бывает. И смех и грех...
Она сидит со мной ещё пару минут, потом вспоминает, что пора идти готовить ужин, мы прощаемся, она снова напоминает мне про кровати и коврики, я киваю, хоть и знаю, что не нужно мне ни то, ни другое, и мы расходимся, как славно поболтавшие приятели.
А я еду домой и думаю о тёплых, серо-бурых меховых унтах из огромного доброго Гришки.
Жизнь - то ли грустная, то ли смешная...
________
© Екатерина Безымянная