ПОРТРЕТ НА ФОНЕ ОККУПАНТОВ
По поводу предыдущего поста последовала реакция в виде телефонного звонка.
Дескать, раз румынские оккупанты запечатлены на бульваре, то и иные должны находиться тоже там. А то, иди знай, вдруг продемонстрированные деятели были запечатлены вовсе не в Одессе?
Хотя это точно Одесса, поставил иное фото.
Приморский бульвар узнаваем. Под пушкой сидят австро-венгерские оккупанты, к которым нынешняя оппозиция самым естественным образом питает нежные чувства, а потому от смены фото на гипотетическом ситилайте ничего не изменится…
Казалось бы, все окончательно расставлено по местам.
Но, в отличие от любителей, профессионал не забывает: любая картина складывается из множества мелких деталей.
Кто обратит внимание не то, что на одесситов, уставившихся на порт, стоя спинами к оккупантам, но и на смотрящего в ту же сторону гимназиста, прижавшегося к постаменту пушки? Кто вообще способен узнать его? И пушка, и австро-венгры - фон, на котором позирует гимназист, картинно держащий по-наполеоновски правую руку.
В те время этот удравший с концами из своей гимназии пацан стоял в голу команды «Черное море». «Кто у них стоит в голу?», - спрашивал меня через десятки лет старый Лев, которого я имел честь знать, также игравший за команду «Черное море» и поражавший своей выносливостью, что портовых амбалов в двадцатые годы, что поголовно всех - в семидесятые.
Он был таки Львом не только по имени, даже во времена своего шкетства, когда от сильного голода не придумал ничего интереснее, чем взять на гоп-стоп жирного фраера в шикарной шубе, вдавив ему в живот наган с одним-единственным патроном. Все это закончилось тем, что шустрый шпингалет Лев оказался в доме того так и не ограбленного ним фраера, и потому он стал не налетчиком, а студентом авиационного института, хотя звали обладателя шикарной шубы Михаилом Винницким, который повсеместно известен как Мишка Япончик.
Через год после того, как Мишка Япончик был убит, тот самый гимназист у пушки уже работал инспектором Одесского уголовного розыска, а затем взялся выбрасывать такие привычные для Одессы коники, что хоть в Москве за него кино снимай. Он организовал банду, которая, отсиживаясь в Люстдорфе, наводила шорох по всему Городу. Но всему на свете бывает край, и когда эту вычисленную банду брали, ее главарь не сумел уйти от погони, вступил в перестрелку с бывшими коллегами-ментами, но потом сдался одному из них - Жене, с которым и учился в одном классе, и играл в той самой футбольной команде «Черное море».
Его приговорят к расстрелу, и первые красавицы Одессы зарыдают на том суде, а затем было ожидание вынесения приговора, кассация и выход на свободу по амнистии.
Бывший мент и бандит по уже сто раз названной причине пойдет хорошо проторенной одесситами дорожке в Москву, где будет работать с тем самым другом Женей в одной газете, и когда уже станет ведущим журналистом газеты «Экономическая жизнь» по настоятельному требованию своего друга напишет повесть.
Он уйдет из жизни в сорок лет, как и соавтор Жени - Илья. И от той же болезни. Которая передалась гимназисту-голкиперу-менту-бандиту-журналисту в наследство от отца.
Впоследствии его единственная повесть будет дважды экранизирована.
Кроме нее, он написал, в частности, и замечательный рассказ «Фоня», его переиздали в начале семидесятых, и мы, тогда еще пацаны, потухали при одном упоминании названия этого произведения, а фраза «И тут Фоня увидел вэщь!» стала крылатой в нашем лексиконе.
Такой вот получился рассказ начавшийся с того, что от замены фотографий оккупантов, смысл сказанного не меняется...
Впрочем, для Одессы, с ее воистину легендарной биографией, жизнь никогда не писала иных сюжетов.
Дескать, раз румынские оккупанты запечатлены на бульваре, то и иные должны находиться тоже там. А то, иди знай, вдруг продемонстрированные деятели были запечатлены вовсе не в Одессе?
Хотя это точно Одесса, поставил иное фото.
Приморский бульвар узнаваем. Под пушкой сидят австро-венгерские оккупанты, к которым нынешняя оппозиция самым естественным образом питает нежные чувства, а потому от смены фото на гипотетическом ситилайте ничего не изменится…
Казалось бы, все окончательно расставлено по местам.
Но, в отличие от любителей, профессионал не забывает: любая картина складывается из множества мелких деталей.
Кто обратит внимание не то, что на одесситов, уставившихся на порт, стоя спинами к оккупантам, но и на смотрящего в ту же сторону гимназиста, прижавшегося к постаменту пушки? Кто вообще способен узнать его? И пушка, и австро-венгры - фон, на котором позирует гимназист, картинно держащий по-наполеоновски правую руку.
В те время этот удравший с концами из своей гимназии пацан стоял в голу команды «Черное море». «Кто у них стоит в голу?», - спрашивал меня через десятки лет старый Лев, которого я имел честь знать, также игравший за команду «Черное море» и поражавший своей выносливостью, что портовых амбалов в двадцатые годы, что поголовно всех - в семидесятые.
Он был таки Львом не только по имени, даже во времена своего шкетства, когда от сильного голода не придумал ничего интереснее, чем взять на гоп-стоп жирного фраера в шикарной шубе, вдавив ему в живот наган с одним-единственным патроном. Все это закончилось тем, что шустрый шпингалет Лев оказался в доме того так и не ограбленного ним фраера, и потому он стал не налетчиком, а студентом авиационного института, хотя звали обладателя шикарной шубы Михаилом Винницким, который повсеместно известен как Мишка Япончик.
Через год после того, как Мишка Япончик был убит, тот самый гимназист у пушки уже работал инспектором Одесского уголовного розыска, а затем взялся выбрасывать такие привычные для Одессы коники, что хоть в Москве за него кино снимай. Он организовал банду, которая, отсиживаясь в Люстдорфе, наводила шорох по всему Городу. Но всему на свете бывает край, и когда эту вычисленную банду брали, ее главарь не сумел уйти от погони, вступил в перестрелку с бывшими коллегами-ментами, но потом сдался одному из них - Жене, с которым и учился в одном классе, и играл в той самой футбольной команде «Черное море».
Его приговорят к расстрелу, и первые красавицы Одессы зарыдают на том суде, а затем было ожидание вынесения приговора, кассация и выход на свободу по амнистии.
Бывший мент и бандит по уже сто раз названной причине пойдет хорошо проторенной одесситами дорожке в Москву, где будет работать с тем самым другом Женей в одной газете, и когда уже станет ведущим журналистом газеты «Экономическая жизнь» по настоятельному требованию своего друга напишет повесть.
Он уйдет из жизни в сорок лет, как и соавтор Жени - Илья. И от той же болезни. Которая передалась гимназисту-голкиперу-менту-бандиту-журналисту в наследство от отца.
Впоследствии его единственная повесть будет дважды экранизирована.
Кроме нее, он написал, в частности, и замечательный рассказ «Фоня», его переиздали в начале семидесятых, и мы, тогда еще пацаны, потухали при одном упоминании названия этого произведения, а фраза «И тут Фоня увидел вэщь!» стала крылатой в нашем лексиконе.
Такой вот получился рассказ начавшийся с того, что от замены фотографий оккупантов, смысл сказанного не меняется...
Впрочем, для Одессы, с ее воистину легендарной биографией, жизнь никогда не писала иных сюжетов.