Гамлет русской поэзии
Стихи Пастернака почитать - горло прочистить, дыханье укрепить, обновить легкие: такие стихи должны быть целебны от туберкулеза. У нас сейчас нет более здоровой поэзии. Это - кумыс после американского молока... Осип Мандельштам
Борис Пастернак, 1922 год
Пастернак был на год старше Мандельштама и на год младше Ахматовой. Многим, если не всем, обязан отцу, академику живописи Леониду Осиповичу Пастернаку, и матери, превосходной пианистке Розалии Исидоровне Кауфман. В насыщенной культурным кислородом атмосфере Борис не мог не пойти по какой-то творческой стезе. И далеко не обязательно перед нами появился бы большой поэт. Он изначально не планировал становиться художником, но благодаря знакомству с одной важной фигурой Серебряного века, которая бывала у них в доме, композитором-модернистом Александром Скрябиным, решил заниматься музыкой.
Cемья Пастернаков, 1922 год.
Слева направо сидят: Леонид Пастернак, бабушка Берта Самойловна Кауфман, Розалия Пастернак, сестра Лидия;
стоят: братья Александр и Борис Пастернаки
Никто не сомневался в моей будущности, судьба моя была решена, путь правильно выбран, меня прочили в музыканты. Но отсутствие абсолютного слуха и перфекционизм привели к тому, что он сказал: Музыку, любимый мир шестилетних трудов, надежд и тревог, я вырвал вон из себя, как расстаются с самым драгоценным. И хотя он не состоялся как композитор, музыка слова - звукопись, особый звукоряд строфы, стали отличительной чертой его поэзии. На смену музыке пришла вовсе не поэзия, а философия; Борис Пастернак стал прилежным слушателем лекций по философии в университетах Москвы и Марбурга, но закончил он факультет не философом, а начинающим поэтом, в очередной раз сломав свою судьбу...
Музыка
Дом высился, как каланча.
По тесной лестнице угольной
Несли рояль два силача,
Как колокол на колокольню.
Они тащили вверх рояль
Над ширью городского моря,
Как с заповедями скрижаль
На каменное плоскогорье.
И вот в гостиной инструмент,
И город в свисте, шуме, гаме,
Как под водой на дне легенд,
Внизу остался под ногами.
Жилец шестого этажа
На землю посмотрел с балкона,
Как бы ее в руках держа
И ею властвуя законно.
Вернувшись внутрь, он заиграл
Не чью-нибудь чужую пьесу,
Но собственную мысль, хорал,
Гуденье мессы, шелест леса.
Раскат импровизаций нес
Ночь, пламя, гром пожарных бочек,
Бульвар под ливнем, стук колес,
Жизнь улиц, участь одиночек.
Так ночью, при свечах, взамен
Былой наивности нехитрой,
Свой сон записывал Шопен
На черной выпилке пюпитра.
Или, опередивши мир
На поколения четыре,
По крышам городских квартир
Грозой гремел полет валькирий.
Или консерваторский зал
При адском грохоте и треске
До слез Чайковский потрясал
Судьбой Паоло и Франчески.