Листая дневники и прессу. На войне, как на войне...
Александр Фёдорович Керенский был не только военным и морским министром Временного правительства, но и заместителем председателя исполкома Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов. То есть в ситуации двоевластия он находился одновременно и в той, и в другой власти. У него получилось усидеть на двух стульях (видимо, степень усидчивости была большая). Пламенный трибун взял на себя полностью ответственность за перестройку армии на основе революционной дисциплины и демократизации армии. Удивительно не то, что русская армия в Июньском наступлении бежала, а то, как она вообще могла начать это наступление, если многие солдаты демократическим путём обсуждали вопрос о своём участии в боевых действиях, голосуя за необходимость идти или не идти на смерть.
В продолжение вчерашней темы.
Как воспринимались перипетии на фронтах Первой мировой участниками событий, сочувствующими и простыми обывателями.
Антон Иванович Деникин, Командующий Западным фронтом В итоге войскам было официально объявлено о наступлении лишь 16 (29) июня, а началось оно 18 июня (1 июля), в день демонстрации в Петрограде. ...В высших слоях общества и в среднем классе наступление было воспринято с воодушевлением, граничащим с эйфорией. Как писал Николай Суханов, сразу после получения известий о наступлении на Невском начались сборища и патриотические манифестации... ...Во главе каждой манифестировавшей группы несли, как иконы, большие и малые портреты Керенского.
Алексей Алексеевич Брусилов, Верховный Главнокомандующий. Могилев, Ставка
Нам было сообщено, что Керенский прибывает в 2 часа 30 минут дня, но прибыл он на час раньше, и в тот момент я был занят с моим начальником штаба оперативными распоряжениями. Я не мог вовремя попасть на вокзал, чтобы встретить его, ввиду спешности вопросов, разрешавшихся нами, и генерал Лукомский посоветовал мне не ехать. Но занятия наши были прерваны появлением адъютанта Керенского, передавшего мне требование министра немедленно явиться на вокзал вместе с начальником штаба. Мы поехали. В тот же день мне передали, что Керенский рвал и метал на вокзале, грозно заявляя, что генералы разбаловались, что их надо подтянуть, что я не желаю его знать, что он требует к себе внимания. Ибо прежних встречали, часами выстаивая во всякую погоду на вокзалах, и т. д. Все это было очень мелочно и смешно, в особенности по сравнению с той трагической обстановкой на фронте, о которой мы только что совещались с начальником штаба.
...Когда же дело дошло до Деникина, то он разразился речью, в которой яро заявлял, что армия более не боеспособна, сражаться более не может, и приписывал всю вину Керенскому и Петроградскому Совету рабочих и солдатских депутатов. Керенский начал резко оправдываться, и вышло не совещание, а прямо руготня. Деникин трагично махал руками, а Керенский истерично взвизгивал и хватался за голову. Этим наше совещание и кончилось.
Александр Сергеевич Лукомский, начальник штаба Верховного главнокомандующего. Могилев, Ставка
Начал говорить генерал Рузский, указывая, что Временному правительству нужно особенно беречь корпус офицеров, на котором всегда зиждилась и будет зиждиться мощь армии, что русские офицеры всегда были близки к солдатам, заботясь о них и разделяя с ними на походе и в бою все радости и горести; что Временное правительство совершает ошибку, потворствуя преследованию офицеров в печати и на всевозможных митингах; что действия Временного правительства могут повести к гибели корпуса офицеров.
Г-н Керенский прервал генерала Рузского и в очень резкой форме стал говорить, что нападки на Временное правительство несправедливы, что в развале армии виновны во многом генералы, саботирующие новый строй, генералы, которые при старом режиме не смели возражать, а теперь стараются дискредитировать власть.
Александра Львовна Толстая, медсестра, уполномоченная ВЗС помощи больным и раненым, Крево, Белоруссия
Вечером, после боев, когда русские продвинулись и снова заняли прежние позиции, в персональной столовой сидел мальчик-прапорщик и, закрыв лицо руками, плакал: Солдаты! Какие мерзавцы! Я никогда не думал, что они такие мерзавцы, бормотал он сквозь слезы... Мой лучший друг убит... Да в общем, все офицеры перебиты, кажется, я один остался. И как убит! Мерзавцы! Бросили пулемет, бежали. Он был ранен в ногу, подполз, нажал кнопку, продолжал стрелять. Вторым снарядом его убило. Какова смерть? А? А вы знаете, что они говорят? Я слышал: Вот, говорят, как офицерству война выгодна. Раненый и то полез опять стрелять, наемник буржуазии. О, мерзавцы! И мальчик-прапорщик снова горько заплакал.
Борис Савинков, комиссар Юго-Западного фронта
Бабы в батальоны идут, а пехота хуже, чем бабы, - говорил мне изюмский гусар, когда мы полями, через овсы, уходили на измученных лошадях от наступавших и почти отрезавших наступление немцев... Пусть так, хоть есть доблестнейшие, преданнейшие свободе полки. Ну, а граждане Петрограда? Ведь они еще хуже пехоты. Как никак, а отступающий пехотный солдат отступает под огнем неприятеля, а кто слышал, как разрываются чемоданы, тот знает, что такое огонь. А ведь гражданин Петрограда даже не отступает. Не отступает, ибо не был никогда на позициях. Он до сих пор не может решить вопроса нужно воевать или нет. Вот увидите, он решит его, когда окончится наконец война. Скажем прямо: войну за родину и свободу ведет армия, а Россия, в частности Петроград, относится к войне почти равнодушно.
Мария Бочкарева, командир Женского батальона смерти Западный фронт
Около семидесяти пяти офицеров во главе с подполковником Ивановым пришли ко мне с просьбой разрешить им влиться в строй батальона для совместной атаки. За ними последовали около трехсот наиболее здравомыслящих и храбрых солдат полка. Таким образом, численность батальона возросла до тысячи человек.
Наконец был дан сигнал к атаке. Мы перекрестились и, сжимая винтовки, выскочили из окопов и бросились вперед под губительным огнем пулеметов и артиллерии, готовые отдать жизнь за Отечество и свободу. Мои отважные девчонки, воодушевленные присутствием мужчин в своих рядах, упорно шли под градом пуль навстречу врагу.
Каждая секунда несла с собой смерть. И в голове у каждого из нас была только одна мысль: Пойдут солдаты за нами или нет?. Мерзавцы все никак не могли взять в толк, то ли мы шутим, то ли идем в атаку всерьез. И впрямь все это казалось им каким-то розыгрышем. Ну как это жалкая группа из тысячи женщин и офицеров может атаковать неприятеля после двухдневной артиллерийской подготовки на участке фронта шириной в несколько верст? Невероятно, немыслимо!
Сквозь грохот артиллерии и треск ружейных выстрелов мы вдруг уловили звуки, свидетельствовавшие о том, что в нашем тылу началось большое волнение. Первым из окопов выплеснулся наш полк, а затем, словно заразившись его примером, на обоих флангах начали подниматься и другие части, одна за другой, включаясь в общее наступление, и вскоре почти весь корпус пошел в атаку. Мы с еще большей силой рванулись вперед и, не дав германцам опомниться, заняли их первую линию укреплений, затем вторую. Один только наш полк захватил в плен две тысячи германцев.
Михаил Михайлович Богословский. московский историк
Беседовали о войне и о политике. Пленный австрийский поляк, который нас вез, осуждал нас за упадок дисциплины в армии, за новые правила в армии, позволяющие солдату не отдавать честь офицерам и т. п. И он был прав.
Елизавета Нарышкина Статс-дама, обер-гофмейстерина императрицы Царское Село
На войне мы погибли. Солдаты сдаются и бегут как зайцы. Мы потеряли все пространство, которым завладели, благодаря прошлогоднему наступлению Брусилова и последним нашим победам. Ужас, ужас! Беда непоправимая. Будет Deutschland über alles, а мы опозорены, брошены, расчленены!
Мария Бочкарева, командир Женского батальона смерти Западный фронт
Офицеры просили, умоляли солдат идти вперед... ...Но их слова не находили отклика в солдатских массах. В этих безнадежных обстоятельствах, когда я металась от одной позиции к другой, подставляя себя под пули в надежде, что меня убьют и не придется видеть крушения своего дела, я натолкнулась на парочку, прятавшуюся за стволом дерева. Это была девчонка из моего батальона и какой-то солдат. Они занимались любовью! Гнусная сцена возмутила меня даже больше, чем неторопливость 9-го корпуса, обрекшего нас на гибель. Этого было достаточно, чтобы сойти с ума. Рассудок отказывался воспринимать такое в тот момент, когда нас, как крыс, загнали в капкан врага. Во мне все бурлило. Вихрем налетела я на эту парочку и проткнула девку штыком. А солдат бросился наутек, прежде чем я сумела его прикончить, и скрылся...
Александр Бенуа, художник, Яблоневка
К утреннему кофе получил субботний номер Новой жизни, полный самых тревожных известий. Симптоматичен первый шаг к диктатуре: назначение Керенского министром-президентом, а Некрасова - торговли. Еще более тревожный прорыв на фронте, и обвинение в этом большевиков, особенно Бурцевым Горького, в пораженчестве. Таким образом, бег катящейся под гору телеги ускоряется, и уже близок момент, когда она разлетится вдребезги. Соответственно с ощущением приближения катастрофы у меня вырабатывается желание от всего отказаться и все забыть.
Общий лейтмотив - трусость и бездарность. Трусы те, кто затягивает войну, еще более страшась победы политических противников, с которыми они не умеют ладить. Трусы - вся обывательщина, кричащая о войне, о немецких миллионах, в панике визжащая перед сфинксом большевизма. Трус Керенский, в исступлении бросающий всему народу обвинение в трусости, сам же бесконечно более трусящий союзников и опасающийся утраты столь недавно завоеванной власти.
Увы, трусом с психологией подполья Достоевского рисуется мне и Горький - невыясненность его отношения к войне, наветы на Россию исподтишка, письмо Ризова и многое другое. Трусами оказались и вожди большевизма, ибо в их руках одно время и даже два раза были все возможности, а они испугались и попятились, когда дошло дело да захвата державы.
А что же я? Я не скрывал от себя, что я тоже трус. Все мои дерзания оттого и носят некоторый истерический оттенок, что в них я вынужден преодолевать препоны какой-то внутренней паники. Я вообще дилетант и импровизатор жизни.
Никита Потапович Окунев, москвич
22 июля. Известия с войны самые плачевные: везде отступаем, и даже в Румынии дело пошло скверно. Немцы прут в Бессарабию, грозят Одессе, берут деревни, села, местечки, города...
17 августа. Опять прорван Румынский фронт. Наши бегут не только с позиций, но и из резервов. Бегут в беспорядке от артиллерийского огня, не дожидаясь атаки неприятеля. Что думают теперь о наших вояках бедные румыны?
Яков Александрович Слащев, генерал, командующий Московским гвардейским полком
Русская армия представляла собой мертвое, разлагающееся тело, которое почему-то только еще не распалось. Этого ждать пришлось недолго. Особенно тяжело в это время было положение офицерства, которое, исполняя приказ Временного правительства, подготовляло солдат к бою и "уговаривало" идти в необходимую для Временного правительства атаку. И вот, после неудачного наступления Керенского, в глазах масс виновниками оказались не стоящие далеко и недоступные для них члены Временного правительства, а стоящие тут же офицеры. Рознь усилилась. Армия оказалась даже без младшего комсостава, потому что нельзя же считать комсоставом лиц, не пользующихся никакой властью и никаким влиянием на своих подчиненных. Армии не существовало, а была толпа... ...Старая армия умирала, поэтому не правы те, кто говорит, что фронт разложили большевики. Нет, несчастные войска разложили не большевики или немцы, а внутренний враг - взяточничество, пьянство, воровство и, самое главное, утеря ощущения гордости за звание русского офицера