Про Призрачного Баюна
Выражаю искреннюю благодарность за творческий пинок многоуважаемым darkmeister и mutera_tanya.
Также эта сказка - подарок к дню рождения замечательного человека evar.
Вера, всего-всего тебе самого-самого тёплого и исполнения главных желаний! И котиков! :-)
- Шакал!
- Ухо отгрызу, врун окаянный!
- Ай-я-а-а-а-ай!!!
- Да я ж тебе!!!
Из пыхтящего, рычащего, шипящего и плюющегося клубка в котором мелькали руки, ноги, и, кажется, даже хвосты, доносились отдельные невнятные слова.
Трактирщик привычно-тяжело вздохнул, привычно наклонился за стойку, с усилием достал огромный жбан с ледяной колодезной водой и привычно прицелившись, вылил его на дерущихся.
И тут же зажал уши, спасаясь от трёхголосого визга, заполнившего помещение.
Клубок распался на троих мокрых насквозь посетителей, злобно смотрящих друг на друга.
- Что на сей раз не поделили, спорщики? - устало спросил владелец трактира у завсегдатаев.
Эта далеко не святая троица постоянно посещала расположенную на перекрёстке семи дорог харчевню, заманивающую путников вкуснейшими запахами. Однако почти каждая из их встреч заканчивалась скандалом, а то и дракой: каждый из путешественников отстаивал свою точку зрения на события, которым, как они клялись и божились, были «очевидцами и ушеслышцами».
Ответом ему стала попытка всех троих вновь доказать свою правоту голосом, причём одновременно. Чуткое ухо хозяина уловило одновременно произнесённое слово: «Баюн»...
- А ну тихо! - рыкнул хозяин и ткнул пальцем в одного из них, чем-то неуловимо напоминавшего настоящего баварца: то ли пивным брюшком, то ли пёрышками, застрявшими в шляпе, чудом удержавшейся у него на голове в драке, то ли засаленными до невозможности штанами. - Начинай!
Тот приосанился и, свысока оглядев соперников одним глазом (второй стремительно заплывал): «мол, знай наших, выделили!», неторопливо начал повествование:
- Был я недавно во дворце царском, так вот что там мне главный придворный рассказал...
Два других его собеседника тут же взвились чёртиками из-за стола:
- Что ты врёшь-то? Тебя ж даже к свинарнику царскому за версту не подпустят!
Трактирщик стукнул громадным кулаком по столу:
- Тихо, я сказал! Дойдёт и до вас дело, своё расскажете!
Первый поправил шляпу, хотел было показать язык, но сдержался и с достоинством (насколько позволяли разбитые губы) продолжил рассказ:
- Так вот. Однажды, устав от забот, кликнул царь-батюшка шута Ермошку да и говорит:
- Расскажи-кось нам, историю какую, да пострашней! Не зря ведь я тебя с обозами в соседнее королевство немчурское отправлял намедни. Небось, с тамошними, как их, бишь… - царь в нетерпении щёлкнул пальцами.
- Придворными, царь-батюшка?
- С ими, неладными! Все языки смололи, поди, слухи-то пересказывая друг дружке? Ты смотри у меня! Если что невместное про меня ляпнул, тут же на плаху отправлю!
Ермошка испуганно отшатнулся:
- Как можно, кормилец! Только про бояр, а про тебя ни-ни, что ты!
- Ну давай уже рассказывай, дурохвост!
Шут, сделав загадочные глаза, негромким голосом начал:
- Каждый третий месяц, когда Стрелец находился в Деве, на берегу Тёмного моря, на самом севере царства нашего, возникал старый дуб, зловеще шелестящий чёрными листьями. Его мощный ствол был обмотан ржавой цепью, концы которой тихо позвякивали на пронизывающем ветру. И когда в старом полуразрушенном монастыре служка бил полночь, из кроны, осторожно ступая мускулистыми лапами по веткам, спускался Призрачный Баюн, о котором вполголоса толковали местные селяне.
Одни утверждали, что был он был туманен и обволакивающ, а на загривке у него сидела обнажённая муза.
Другие доказывали, что был он вполне осязаем, а катал он молоденьких монашек, о чём, якобы, рассказывала настоятельница женского скита. С её слов получалось, что одна из монашек, отправленная с поручением в город, вместо вечера вернулась только под утро, а потом всю заутреню стояла, устремив мечтательный взгляд к небу и, иногда, опомнившись, начинала хихикать, одёргивая длинные юбки и украдкой вытаскивая травинки из складок одежды и растрёпанных волос. Какое-то время спустя послушницы, видать, что-то прознав, наперебой просились выполнять любые поручения, лишь бы они были связаны с лесной дорогой, ведущей к городу. А потом жарким шёпотом, хихикая и пламенея щеками, что-то долго рассказывали своим подружкам в ночной тишине келий.
Третьи били себя в грудь и рассказывали, что они «вот этими вот самыми глазами» видели следы гигантских когтистых кошачьих лап на влажной земле и заснувших насмерть путников….
**********
- Враки это всё! - встрял в разговор невысокий, худенький мужичок, в одежде которого преобладали зелёные цвета. - Всем известно, что случилось это у нас, в Ирландии. И не Баюном его звали, а господином Макмахоном. Некоторые, правда, его называли Махер, ну да не суть важно. По старой легенде, господин Макмахон был котом-оборотнем и на его совести множество невинно загубленных душ. Да что легенда! Старый МакГэйр пару лет назад выпил без счёта настойки лимонной, да пошёл с ним драться. Так и сгинул без следа. К рыжей ведьме не ходи: Макмахон постарался, запах учуяв! Некоторые его недруги, правда, говорили, что он спьяну в болоте утонул, но…
Так вот. Однажды глава одного из городков, возле которого Макмахона чаще всего видели, обратился к святому Патрику, гостившему в те дни у них, мол, избавь от нехристя-супостата!
Долго готовился святой Патрик к невиданной битве со злом, молился, просил дух и тело его укрепить. И ввечеру, спрятав под рясой чеснока, крест серебряный, да несколько бутылок эля на валериановом корне настоянном, который в наших краях уже почти тысячу лет варят, попрощался на всякий случай с народом и ушёл в лес.
Всю ночь не спали жители городка, со страхом вслушиваясь в жуткие звуки, доносившиеся из леса: хруст вековых деревьев, завывания, ритмичный топот, снова сменяющийся треском и воплями.
Ни с первыми лучами солнца, ни со вторыми, ни с третьими, не вышел святой Патрик из леса. Ужас охватил жителей, которые стали готовиться к смерти.
Однако под вечер, один из непосед-мальчишек увидел выходящего из леса пошатывающегося святого Патрика, исцарапанного, припадающего на одну ногу, в излохмаченной рубашке, стонущего и держащегося за голову…
Конечно же, его тут же проводили к городскому главе, от которого святой Патрик первым делом потребовал добрую чарку эля.
На расспросы («ну как, как прошла битва с порождением зла?») он всего лишь икнул, посмотрел на окружающих мутным взглядом и заявил:
- Значит так! Макмахона не обижать. Он теперь и навсегда мой лучший друг! Узнаю о неподобающем к нему отношении - лично прокляну посохом в лоб! А шум в лесу… Ну пошумели немного, бывает. Выпили, джигу потанцевали, с деревьев на дальность попрыгали… Кстати, насчёт выпивки. Макмахону весьма ваш эль на валерьянке по душе пришёлся, так что он сказал, чтобы если кто за дровами там поедет или ещё по какой надобности - пусть баттл с собой берёт, тогда не тронет.
Глава тяжело вздохнул, но против святого не попрёшь. Издал указ, и с тех пор, который уже век, в наших краях каждый, кто идёт в лес, берёт с собой бутылочку эля…
***********
- Это вы нашего Баюна к себе приплели! - в голос заверещал третий посетитель, отчаянно окая. - Не так всё было! А вот как!
Дело, слышь-ко, о конце зимы сталбыть, случилося. Отец Онисим, борец известный с нечистью, особливо когда четверть усидит, пошёл однажды в лес. То ли нужда ему припёрла, то ли лесину каку выломать собрался, братиев вразумить - то мне неведомо.. Дело-то уж совсем к вечерне стало, ан никто его отговаривать и не стал - дело-то небогоугодно, да и отлёживаться потом долгонько придётся. Идёт он по лесу, идёт. Темнеть уж, вишь, начало, а он всё топает себе по снежку-то свежему. И вдруг видит - следы знакомы, похожи очень, слышь-ко на те, которы у него в келье случались, когда он колбасу с трапезной уволакивал втихаря. Да только таки больши, слышь, как будто котейка тот с телёнка росточком вышел.
Тут-то отец Онисим и припомнил, что ему надысь Матрёна рассказывала, когда он её исповедовал во всех местах. Что, дескать, живёт в округе зверь не зверь, а чудо-юдо семейства мурзикоподобного. Обычно большим котом прикидывается, а ежели девицу какую в лесу встретит, то откуда что и берётся. Стать мужская, как у богов еллинских, агрегат - ну загляденье просто, а уж на ушко так сладко шепчет, что устоять - ну никакой возможности, будь ты хоть трижды монашка...
Перекрестился отец Онисим, уповая на силушку Господню, да попёр себе дале, тяжеловозом на картофельно-первачном ходу. И только к лесинке подходящей подошёл, распахнул тулупчик, топорик-от из-за пазухи достал, да слышит глас негромкай-мурлыкающий, сверху раздающийся:
- Почто, людина, дом мой рубить собрался? Аль не сказывала тебе матушка, что нельзя под конец зимы лес рубить, не вознеся хвалу Баюну Призрачному? Ибо существо сие или сказками зачитает-обволокет, да так, что никто потом не найдёт тебя, либо на клочки разорвёт...
Плюнул Онисим чрез левое рамо, да размахнулся топориком со всей силушки своей. Ан, глядь - пред им мужичок стоит, складу богатырского, да только в чём мать родила. А само главно - уд у яго торчит, как будто у отрока, за бабами в байне подглядывающего. Да по бокам себя хвостом полосатым хлещет, аки тигра какая.
И говорит ему тот мужичок:
- Аль оглох ты, Онисим, аль главою скорбен? Было ж тебе сказано: не руби лесину, благодарность Баюну не вознеся! Так что сам ты себе вражина получаешься...
Поглядел отец Онисим на непотребство такое, средь зимнего лесу творящееся, да из-за пазухи бутылочку достал, заветную, котору всегда с собой носил, для сугрева души да отгоняния нечистых. А тако ж и луковку духмянистую, да селёдку, с кухни уволоченную.
Присел рядом с пеньком, снежок дланью сбросил, сноровисто всё снарядил, да предложил мужичку голому отобедать, чем бог послал.
Мужичок тот постоял, ноздрями поводил, отошёл за деревцо. Онисим-то глянь - а из-за деревца того котейка выступил, статнай да пушистай, подошёл, да мурлыкающим голосом молвил яму:
- Кабы не селёдочка с валерьянкой человеческой, быть бы тебе, отче, растерзанному, да не просто, а по окаянски...
*******
Трактирщик обвёл взглядом троицу, исподтишка потирающую синяки и шишки и негромко произнёс:
- А теперь слушайте истинную правду о Баюне.
Когда-то давно, правил страной нашей царь Иван, пра-пра-прадед нынешнего царя-батюшки. Сильно любил он дочку свою, которую без матери воспитывал, ибо померла царица родами. Долго ли, коротко ли, настало время Василису замуж выдавать.
А та и говорит:
- Батюшка, выдай меня за того, кто самую лучшую сказку мне расскажет.
Почесал царь затылок под короной, посоветовался с думой боярской, но желание дочки исполнил. Кинул клич по всему царству-государству. Да только рассказчиков - парней молодых да мужичков средних лет - собралось раз-два да и обчёлся. Пытаются что-то сложить, ан ничего у них не складывается. То ли сказочничать никем не обучены, то ли перед властью заробели. Да и по мужской стати, если честно, никто Василисе по душе не пришёлся.
Вдруг видит царь: у ворот молодой паренёк стоит. Одет в кафтан серый в полоску, как будто на солнышке искорками переливающийся. Стройный, пригожий, усики задорно топорщатся.
- Здесь, что ли, сказки надо рассказывать? - смело интересуется.
Василиса как на него посмотрела, так и глаз не отводит: чем-то глянулся он ей.
А тот молока попросил крыночку, мол, горло промочить с дороги, да и повёл рассказ голосом бархатным: о странах дальних, о морях синих, да о людях разных.
Дочка царская не заметила, как и вечер настал.
Говорит:
- А приходи, добрый молодец, завтра к вечеру, колыбельную мне споёшь, коли умеешь.
Паренёк и отвечает, улыбнувшись по-доброму:
- Приду, Василиса, отчего ж не прийти?
И пошёл, не оглядываясь, за ворота. А Василиса бегом наверх, хочет в спину ему глянуть. Смотрит из светлицы своей, а паренька-то и нету, только котейка полосатый куда-то по своим делам торопится.
Не спалось Василисе в ту ночь: всё думала о парнишке том неведомом. Больно он ей по сердцу пришёлся. И обычный ведь парень, не царского роду-племени, ан сердечко-то девичье так и бьётся, как о нём подумает.
Кое-как дождалась она вечера, испросила разрешения у отца, чтобы рассказчик у неё в светлице побыл. Царь посмотрел в глаза дочери, радостью брызжущие, да и дал добро.
Сам, конечно, под дверью поподслушивал, да ничего, кроме голоса бархатного, убаюкивающего, песенки поющего да сказы сказывающего, не услышав, почивать пошёл.
А наутро явилась к нему дочь в спальню, втащила паренька упирающегося за руку, да и встали они на колени перед ложем царским, не смея глаза поднять. Известно, благословения испрашивали.
Так что все сказочники на свете - суть братья и сёстры, пошедшие от Баюна да Василисы - дочки царской. А вот кабы встал в тот день царь-батюшка не с той ноги, аль самодурство проявил, то и сказок бы в мире не было, и читали бы все мануалы технические да «Космополитены» богомерзкие...
Также эта сказка - подарок к дню рождения замечательного человека evar.
Вера, всего-всего тебе самого-самого тёплого и исполнения главных желаний! И котиков! :-)
- Шакал!
- Ухо отгрызу, врун окаянный!
- Ай-я-а-а-а-ай!!!
- Да я ж тебе!!!
Из пыхтящего, рычащего, шипящего и плюющегося клубка в котором мелькали руки, ноги, и, кажется, даже хвосты, доносились отдельные невнятные слова.
Трактирщик привычно-тяжело вздохнул, привычно наклонился за стойку, с усилием достал огромный жбан с ледяной колодезной водой и привычно прицелившись, вылил его на дерущихся.
И тут же зажал уши, спасаясь от трёхголосого визга, заполнившего помещение.
Клубок распался на троих мокрых насквозь посетителей, злобно смотрящих друг на друга.
- Что на сей раз не поделили, спорщики? - устало спросил владелец трактира у завсегдатаев.
Эта далеко не святая троица постоянно посещала расположенную на перекрёстке семи дорог харчевню, заманивающую путников вкуснейшими запахами. Однако почти каждая из их встреч заканчивалась скандалом, а то и дракой: каждый из путешественников отстаивал свою точку зрения на события, которым, как они клялись и божились, были «очевидцами и ушеслышцами».
Ответом ему стала попытка всех троих вновь доказать свою правоту голосом, причём одновременно. Чуткое ухо хозяина уловило одновременно произнесённое слово: «Баюн»...
- А ну тихо! - рыкнул хозяин и ткнул пальцем в одного из них, чем-то неуловимо напоминавшего настоящего баварца: то ли пивным брюшком, то ли пёрышками, застрявшими в шляпе, чудом удержавшейся у него на голове в драке, то ли засаленными до невозможности штанами. - Начинай!
Тот приосанился и, свысока оглядев соперников одним глазом (второй стремительно заплывал): «мол, знай наших, выделили!», неторопливо начал повествование:
- Был я недавно во дворце царском, так вот что там мне главный придворный рассказал...
Два других его собеседника тут же взвились чёртиками из-за стола:
- Что ты врёшь-то? Тебя ж даже к свинарнику царскому за версту не подпустят!
Трактирщик стукнул громадным кулаком по столу:
- Тихо, я сказал! Дойдёт и до вас дело, своё расскажете!
Первый поправил шляпу, хотел было показать язык, но сдержался и с достоинством (насколько позволяли разбитые губы) продолжил рассказ:
- Так вот. Однажды, устав от забот, кликнул царь-батюшка шута Ермошку да и говорит:
- Расскажи-кось нам, историю какую, да пострашней! Не зря ведь я тебя с обозами в соседнее королевство немчурское отправлял намедни. Небось, с тамошними, как их, бишь… - царь в нетерпении щёлкнул пальцами.
- Придворными, царь-батюшка?
- С ими, неладными! Все языки смололи, поди, слухи-то пересказывая друг дружке? Ты смотри у меня! Если что невместное про меня ляпнул, тут же на плаху отправлю!
Ермошка испуганно отшатнулся:
- Как можно, кормилец! Только про бояр, а про тебя ни-ни, что ты!
- Ну давай уже рассказывай, дурохвост!
Шут, сделав загадочные глаза, негромким голосом начал:
- Каждый третий месяц, когда Стрелец находился в Деве, на берегу Тёмного моря, на самом севере царства нашего, возникал старый дуб, зловеще шелестящий чёрными листьями. Его мощный ствол был обмотан ржавой цепью, концы которой тихо позвякивали на пронизывающем ветру. И когда в старом полуразрушенном монастыре служка бил полночь, из кроны, осторожно ступая мускулистыми лапами по веткам, спускался Призрачный Баюн, о котором вполголоса толковали местные селяне.
Одни утверждали, что был он был туманен и обволакивающ, а на загривке у него сидела обнажённая муза.
Другие доказывали, что был он вполне осязаем, а катал он молоденьких монашек, о чём, якобы, рассказывала настоятельница женского скита. С её слов получалось, что одна из монашек, отправленная с поручением в город, вместо вечера вернулась только под утро, а потом всю заутреню стояла, устремив мечтательный взгляд к небу и, иногда, опомнившись, начинала хихикать, одёргивая длинные юбки и украдкой вытаскивая травинки из складок одежды и растрёпанных волос. Какое-то время спустя послушницы, видать, что-то прознав, наперебой просились выполнять любые поручения, лишь бы они были связаны с лесной дорогой, ведущей к городу. А потом жарким шёпотом, хихикая и пламенея щеками, что-то долго рассказывали своим подружкам в ночной тишине келий.
Третьи били себя в грудь и рассказывали, что они «вот этими вот самыми глазами» видели следы гигантских когтистых кошачьих лап на влажной земле и заснувших насмерть путников….
**********
- Враки это всё! - встрял в разговор невысокий, худенький мужичок, в одежде которого преобладали зелёные цвета. - Всем известно, что случилось это у нас, в Ирландии. И не Баюном его звали, а господином Макмахоном. Некоторые, правда, его называли Махер, ну да не суть важно. По старой легенде, господин Макмахон был котом-оборотнем и на его совести множество невинно загубленных душ. Да что легенда! Старый МакГэйр пару лет назад выпил без счёта настойки лимонной, да пошёл с ним драться. Так и сгинул без следа. К рыжей ведьме не ходи: Макмахон постарался, запах учуяв! Некоторые его недруги, правда, говорили, что он спьяну в болоте утонул, но…
Так вот. Однажды глава одного из городков, возле которого Макмахона чаще всего видели, обратился к святому Патрику, гостившему в те дни у них, мол, избавь от нехристя-супостата!
Долго готовился святой Патрик к невиданной битве со злом, молился, просил дух и тело его укрепить. И ввечеру, спрятав под рясой чеснока, крест серебряный, да несколько бутылок эля на валериановом корне настоянном, который в наших краях уже почти тысячу лет варят, попрощался на всякий случай с народом и ушёл в лес.
Всю ночь не спали жители городка, со страхом вслушиваясь в жуткие звуки, доносившиеся из леса: хруст вековых деревьев, завывания, ритмичный топот, снова сменяющийся треском и воплями.
Ни с первыми лучами солнца, ни со вторыми, ни с третьими, не вышел святой Патрик из леса. Ужас охватил жителей, которые стали готовиться к смерти.
Однако под вечер, один из непосед-мальчишек увидел выходящего из леса пошатывающегося святого Патрика, исцарапанного, припадающего на одну ногу, в излохмаченной рубашке, стонущего и держащегося за голову…
Конечно же, его тут же проводили к городскому главе, от которого святой Патрик первым делом потребовал добрую чарку эля.
На расспросы («ну как, как прошла битва с порождением зла?») он всего лишь икнул, посмотрел на окружающих мутным взглядом и заявил:
- Значит так! Макмахона не обижать. Он теперь и навсегда мой лучший друг! Узнаю о неподобающем к нему отношении - лично прокляну посохом в лоб! А шум в лесу… Ну пошумели немного, бывает. Выпили, джигу потанцевали, с деревьев на дальность попрыгали… Кстати, насчёт выпивки. Макмахону весьма ваш эль на валерьянке по душе пришёлся, так что он сказал, чтобы если кто за дровами там поедет или ещё по какой надобности - пусть баттл с собой берёт, тогда не тронет.
Глава тяжело вздохнул, но против святого не попрёшь. Издал указ, и с тех пор, который уже век, в наших краях каждый, кто идёт в лес, берёт с собой бутылочку эля…
***********
- Это вы нашего Баюна к себе приплели! - в голос заверещал третий посетитель, отчаянно окая. - Не так всё было! А вот как!
Дело, слышь-ко, о конце зимы сталбыть, случилося. Отец Онисим, борец известный с нечистью, особливо когда четверть усидит, пошёл однажды в лес. То ли нужда ему припёрла, то ли лесину каку выломать собрался, братиев вразумить - то мне неведомо.. Дело-то уж совсем к вечерне стало, ан никто его отговаривать и не стал - дело-то небогоугодно, да и отлёживаться потом долгонько придётся. Идёт он по лесу, идёт. Темнеть уж, вишь, начало, а он всё топает себе по снежку-то свежему. И вдруг видит - следы знакомы, похожи очень, слышь-ко на те, которы у него в келье случались, когда он колбасу с трапезной уволакивал втихаря. Да только таки больши, слышь, как будто котейка тот с телёнка росточком вышел.
Тут-то отец Онисим и припомнил, что ему надысь Матрёна рассказывала, когда он её исповедовал во всех местах. Что, дескать, живёт в округе зверь не зверь, а чудо-юдо семейства мурзикоподобного. Обычно большим котом прикидывается, а ежели девицу какую в лесу встретит, то откуда что и берётся. Стать мужская, как у богов еллинских, агрегат - ну загляденье просто, а уж на ушко так сладко шепчет, что устоять - ну никакой возможности, будь ты хоть трижды монашка...
Перекрестился отец Онисим, уповая на силушку Господню, да попёр себе дале, тяжеловозом на картофельно-первачном ходу. И только к лесинке подходящей подошёл, распахнул тулупчик, топорик-от из-за пазухи достал, да слышит глас негромкай-мурлыкающий, сверху раздающийся:
- Почто, людина, дом мой рубить собрался? Аль не сказывала тебе матушка, что нельзя под конец зимы лес рубить, не вознеся хвалу Баюну Призрачному? Ибо существо сие или сказками зачитает-обволокет, да так, что никто потом не найдёт тебя, либо на клочки разорвёт...
Плюнул Онисим чрез левое рамо, да размахнулся топориком со всей силушки своей. Ан, глядь - пред им мужичок стоит, складу богатырского, да только в чём мать родила. А само главно - уд у яго торчит, как будто у отрока, за бабами в байне подглядывающего. Да по бокам себя хвостом полосатым хлещет, аки тигра какая.
И говорит ему тот мужичок:
- Аль оглох ты, Онисим, аль главою скорбен? Было ж тебе сказано: не руби лесину, благодарность Баюну не вознеся! Так что сам ты себе вражина получаешься...
Поглядел отец Онисим на непотребство такое, средь зимнего лесу творящееся, да из-за пазухи бутылочку достал, заветную, котору всегда с собой носил, для сугрева души да отгоняния нечистых. А тако ж и луковку духмянистую, да селёдку, с кухни уволоченную.
Присел рядом с пеньком, снежок дланью сбросил, сноровисто всё снарядил, да предложил мужичку голому отобедать, чем бог послал.
Мужичок тот постоял, ноздрями поводил, отошёл за деревцо. Онисим-то глянь - а из-за деревца того котейка выступил, статнай да пушистай, подошёл, да мурлыкающим голосом молвил яму:
- Кабы не селёдочка с валерьянкой человеческой, быть бы тебе, отче, растерзанному, да не просто, а по окаянски...
*******
Трактирщик обвёл взглядом троицу, исподтишка потирающую синяки и шишки и негромко произнёс:
- А теперь слушайте истинную правду о Баюне.
Когда-то давно, правил страной нашей царь Иван, пра-пра-прадед нынешнего царя-батюшки. Сильно любил он дочку свою, которую без матери воспитывал, ибо померла царица родами. Долго ли, коротко ли, настало время Василису замуж выдавать.
А та и говорит:
- Батюшка, выдай меня за того, кто самую лучшую сказку мне расскажет.
Почесал царь затылок под короной, посоветовался с думой боярской, но желание дочки исполнил. Кинул клич по всему царству-государству. Да только рассказчиков - парней молодых да мужичков средних лет - собралось раз-два да и обчёлся. Пытаются что-то сложить, ан ничего у них не складывается. То ли сказочничать никем не обучены, то ли перед властью заробели. Да и по мужской стати, если честно, никто Василисе по душе не пришёлся.
Вдруг видит царь: у ворот молодой паренёк стоит. Одет в кафтан серый в полоску, как будто на солнышке искорками переливающийся. Стройный, пригожий, усики задорно топорщатся.
- Здесь, что ли, сказки надо рассказывать? - смело интересуется.
Василиса как на него посмотрела, так и глаз не отводит: чем-то глянулся он ей.
А тот молока попросил крыночку, мол, горло промочить с дороги, да и повёл рассказ голосом бархатным: о странах дальних, о морях синих, да о людях разных.
Дочка царская не заметила, как и вечер настал.
Говорит:
- А приходи, добрый молодец, завтра к вечеру, колыбельную мне споёшь, коли умеешь.
Паренёк и отвечает, улыбнувшись по-доброму:
- Приду, Василиса, отчего ж не прийти?
И пошёл, не оглядываясь, за ворота. А Василиса бегом наверх, хочет в спину ему глянуть. Смотрит из светлицы своей, а паренька-то и нету, только котейка полосатый куда-то по своим делам торопится.
Не спалось Василисе в ту ночь: всё думала о парнишке том неведомом. Больно он ей по сердцу пришёлся. И обычный ведь парень, не царского роду-племени, ан сердечко-то девичье так и бьётся, как о нём подумает.
Кое-как дождалась она вечера, испросила разрешения у отца, чтобы рассказчик у неё в светлице побыл. Царь посмотрел в глаза дочери, радостью брызжущие, да и дал добро.
Сам, конечно, под дверью поподслушивал, да ничего, кроме голоса бархатного, убаюкивающего, песенки поющего да сказы сказывающего, не услышав, почивать пошёл.
А наутро явилась к нему дочь в спальню, втащила паренька упирающегося за руку, да и встали они на колени перед ложем царским, не смея глаза поднять. Известно, благословения испрашивали.
Так что все сказочники на свете - суть братья и сёстры, пошедшие от Баюна да Василисы - дочки царской. А вот кабы встал в тот день царь-батюшка не с той ноги, аль самодурство проявил, то и сказок бы в мире не было, и читали бы все мануалы технические да «Космополитены» богомерзкие...