Фаншикшн по Бундокам.
Для Рейн Тойфеля. Много мата.
автор: джаффар.
A place to plant my destruction.
1.
Конец.
1. Последний момент чего-либо, протекающего во времени.
2. Временной период, нечто, связанное с таким моментом.
3. Смерть.
Слово для обозначения конечности чего-либо.
Коннор глядит в массивную книгу с выцветшими буквами на тёмно-зелёной, облезшей кое-где до внутреннего плетения и сухой корки клея переплёта, обложке.
Это большой словарь и кто-то оставил его под дверью.
«Конечный», «конец».
Коннор катает слова на языке, как если бы это были леденцы. Коннор перебирает их, как если бы это была монета, перебрасываемая костяшками пальцев, лепит их, проверяя наощупь, как если бы это была деталь металлического конструктора на его ладони. Лишняя деталь.
Коннор не до конца уверен, хочет ли он знать действительное значение этого слова, он уже знает, что есть вещи, которые лучше не знать до конца. Это как поворот не за тот угол, из-за которого бросается старая, дикая от голода и настоявшейся злобы собака со светлой и страшной плешью на запавшем боку. Это как лишняя остановка и не ясно, куда идти, как ободранные ладони, как плачет брат, не важно от чего и почему.
«Конец». Что-то заканчивается.
Коннор аккуратно вырывает лист словаря, складывает его и убирает в карман. Лист закончился, когда был отделён?
Коннор сжигает ненужный ему словарь на улице, перед закопченным мусорным баком и лениво ворошит пепел мыском старого кроссовка. Тёплый, хрупкий пепел с живыми оранжевыми глазами тлеющих углей. Книга закончилась?
Он растирает крупные хлопья невесомого бумажного пепла пальцами, они рассыпаются в пыль, мелкую, её почти нельзя увидеть, как такую же, золотую, но холодную, в первых лучах солнца, падающих на стену. Этой пыли почти не видно на его ладонях.
Солнце садится.
Мёрфи хрипло зовёт его издалека.
Коннор думает, что стоит повторить молитву перед сном.
Это конец?
2.
Он никогда не хотел быть священником, чего уж тут. Зачем быть теперь священником? Лучше работать на складе.
Вот если он бы родился много сотен бессмысленных лет назад, тогда, возможно. Тогда можно было убить знанием. Выворотить кишки, подвесить за ноги, сломать хребет, сварить в масле. Полслова, сказанные на площади, очень тихо. Немного нитроглицерина и на мирной картине расцветает бешеный, яркий цветок. Зелёные заросли обугливаются, вспухая как сгорающая киноплёнка. Тихие животные и безмолвные люди. Воздух неожиданно вспарывает второе имя музыканта, чистое, как этот звук. Может, он неправильно употребил себя, этот музыкант. Может, ему следовало отрывать людям головы. Может, так бы и лучше вышло.
Священник знает не больше, чем домохозяйка. По-крайней мере, Мёрфи уверен в этом.
Когда он был младше, то однажды подвёл воскресного святошу к мёртвому животному с отчётливым следом колеса поперёк вздувшегося пушистого бока и спросил, может ли бог всё ещё жить в таком доме? На прошлой проповеди святой отец говорил, что бог живёт в каждом. Каждый - сосуд, каждый - дом, который нельзя разрушать. Бог может жить в пустом доме, где мягко гниют стены? Или он уже покинул здание.
Священник вздыхал и оглядывался по сторонам. Наверное, он надеялся, что кто-то подойдёт и уведёт ребёнка. Вряд ли священнику нравились его исцарапанные руки и пятно копоти на рубашке. Его испачканные травой колени и кроссовки за три доллара.
Сколько это стоит?
Ровно три доллара, сэр.
Он думает, что всё стоит примерно одинаково. Это точно, ага. Сколько стоит мёртвое животное? Равно ли оно кроссовкам?
Теперь он уверен, что всё рано или поздно приходит к одинаковой цене.
Мёрфи из пыльного и быстрого «тогда» вытирает нос рукавом и отпускает тяжело пахнущий ладаном светлый рукав. Цвет подола - пурпурный. Пурпур равен крови. Пурпур это символ крови. Символ - это сложно, зато кровь - просто.
Он слышит шум, с каким расходятся прихожане. Резкий стук отодвигаемых скамей, доносящийся из открытых дверей церкви. Приход небольшой и церковь мала. Старые скамьи, исцарапанные и потрескавшиеся. Он сумел отломать от них щепку, и она лежит в кармане, оттягивая его будто камень.
Мёрфи внимательно смотрит на людей, прищуриваясь и чуть наклоняя голову. За этот прищур его не очень любят. Они думают, он издевается. Они думают, он считает себя слишком. Слишком. Не важно, что именно. Дети не должны так глядеть и всё. «Наклони голову, мальчик», - говорят они.
Мёрфи уверен, что мужчины, идущие к воротам, закурят ровно через два квартала. Он их знает. Это так.
Их сигареты стоят три доллара.
3.
- Ёбаный в рот.
- Если ты скажешь это ещё хотя бы раз, я действительно покажу тебе, что это такое.
- Ну, разумеется. Догони меня, старик. Ты меня ни за что не догонишь. Трёхтонная Бэтс с соседней улицы и то быстрее тебя. Ты меня не догонишь. Я король.
- Я старше.
- А когда, нахрен, это имело значение?
- Мёрф, ты ёбаный сквернослов. Это тебе зачтётся. И это плохо, блять!
Слышен пьяный смех Мёрфи, который садится на задницу, прямо на тротуар, вытянув ноги на проезжую часть.
Немного помедлив Коннор опускается на колени рядом и упирается одной рукой в его плечо, то ли ища опоры, то ли отталкивая, то ли, напротив, удерживая.
Около десяти. Коннор выпил половину бутылки, Мёрфи выблевал половину бутылки. Одному из них сейчас чуть лучше, чем другому.
Мимо проносится чёрный джип с тонированными стёклами.
- Ёбаный в рот! - орёт Мёрфи.
- Опять, - сдавленно произносит Коннор.
- Ублюдок чуть не оставил меня инвалидом. Он что не видит - здесь на тротуаре пьяный человек, которому ещё полгода до дня святого Патрика, но он уже в говно. Нужно иметь уважение. А что, если бы я стал инвалидом, только представь, безногим.
- Заткнись.
- Нет, подожди…
Мёрфи, как думается Коннору, вошёл во вкус. У него случаются редкие приступы больного воображения, Коннор ненавидит это время. Возможно, потому что в эти моменты Мёрфи говорит возможную и чистую правду.
- Вот, я стал инвалидом. У меня нет ног. Чёрный джип, вжих, и всё, где твои ноги, красотка Матильда? Я лежу здесь, а мои ноги там. Я, конечно же, ору.
- Джип не мог отрезать тебе ноги, тупой ублюдок.
- Ты только что бросил тень сомнения на наше с тобой происхождение, тупой ублюдок, - возмущённо прерывается Мёрфи. - Заткнись и дай мне применить фантазию. И, я тебя очень прошу, не вздумай наблевать мне на штаны.
- Ладно, - ворчит Коннор. - Так уж и быть, тупой ублюдок.
- Я ору, ты тащишь меня в госпиталь. Там мне делают какое-нибудь дерьмо и на следующий день я уже почти что долбаный победитель узкоглазых, только без медали, щеголяю новой инвалидной коляской.
- Быстро ты.
- Это фантазия, тупой ублюдок. Тебе придётся постоянно за мной следить. Возить меня в туалет. Держать мне, пока я буду ссать. Мыть меня, между прочим. Вытащить меня, если я вдруг подумаю сесть на наркоту. Пристрелить моего дилера, Коннор! Как думаешь, у тебя получится?
- Держать тебе там, сразу скажу, почти что нечего.
- Тупой ублюдок. У меня будут болеть ноги. Фантомные боли. Я буду выть ночами, как если бы меня резали. Ты будешь работать один, а я буду жрать за двоих. Я буду жалким подобием себя самого, безногим уёбищем, Коннор. Безногим уёбищем… - шёпотом повторяет Мёрфи. - Слышишь меня? - он притягивает Коннора за воротник. - Сможешь меня пришить? Дать мне неверную таблетку? Столкнуть коляску с лестницы, когда я окончательно тебя доебу? Скажешь, прощай чувак, с тобой было неплохо. И станешь потом священником. Или убийцей. Или мусорщиком. Или ассенизатором. Или президентом. Сможешь, Коннор?
Мимо проезжает машина. Затем ещё одна. И ещё.
Серебристо-серый седан из окон которого рвётся громкая музыка. Водитель орёт что-то Мёрфи про его сраные ноги, чуть сбавляя скорость.
Мёрфи пристально смотрит на Коннора, который не может отвернуться.
Ещё одна машина. Носки ботинок Мёрфи чуть дрожат. Коннор что-то шепчет и чуть подаётся вперёд.
- Ёбаный в рот! - орёт Мёрфи, понимая, что Коннор только что выблевал вторую половину бутылки ему на джинсы.
4.
- Спорим, что этот мудак выйдет через неделю?! - Мёрфи швыряет тапок в телевизор.
Коннору иногда кажется, что у него слишком обострённое чувство справедливости. Он переворачивает страницу и всё равно молчит, даже зная, что Мёрфи не заткнётся, пока не бросит в телевизор ещё один тапок, выражая этим свой никчёмный протест.
- Слишком много насилия, - деланно-нудным тоном начинает Коннор. - Так нас исключат из рядов хиппи.
- Хиппи умерли много лет назад, - отзывается Мёрфи. - Как думаешь, у них был свой хиппарский супергерой, который мочил засранцев силой любви?
- Нет. Это дело даже тогда не пустили бы на экраны.
- Бросай там своё дерьмо и тащись сюда, - недовольно ворчит Мёрфи. - У тебя вырастут очки.
Коннор закрывает книгу и проползает пограничные десятки дюймов между их постелями. Перед тем как опустить локоть на серое, абсолютно такое же как его покрывало Мёрфи он чуть колеблется, как если бы правда заносил руку над колючей проволокой.
- Коннор, - предупреждает Мёрфи.
Он устраивается рядом.
- Представь, если бы мы были такими хиппарскими супергероями. Только с пушкой. С пушками, - поправляется Мёрфи, - и с ножами.
- И с верёвкой.
- Срать на твою верёвку.
- Пошёл ты. Верёвка - это основа бытия. Ну вот, мы герои, с пушками. У тебя на груди большая буква «М».
- «М». Мужик. Мракобесие. Мартин Лютер Кинг. Мардж Симпсон. Милосердие.
- «М» - мудак, - улыбается Коннор.
- Пошёл ты, - Мёрфи неожиданно серьёзен.
Он поворачивается к Коннору, близко, почти впечатываясь в него и вертит пивную пробку перед его глазами, как гипнотизёры монету.
- Ты никогда не думал о благородстве профессии мусорщика, чувак?
- Чёрный плащ и плохая причёска?
- Чёрные мешки и запах дерьма.
- Тогда ещё может быть. Что именно ты имеешь в виду, Матильда?
- Убивать засранцев. Бах-бах, всё в прах. Никакой полиции, поэтому некому дать на лапу. Нам с тобой нельзя будет дать на лапу. У нас не будет этой самой лапы. Иносказательно.
- Убивать - грех, Мёрфи. Ты можешь жрать сраный виски, ты можешь блевать на лестнице и потом не убирать за собой. Ты можешь трахнуть девчонку без презерватива, это по большей части твои проблемы, особенно, если она знает, как тебя зовут. Но ты не можешь убивать, потому что ты человек. Потому что ты сидишь на скамье в церкви. Ты сидишь на скамье, не паришь над ней, не гниёшь под ней. Ты «на». И пока ты там, ты не имеешь права ничего делать. Выпей виски. Проживи ещё один дерьмовый день. Подожди, пока тебе не прострелят лопатку. Пока ты не начнёшь хромать. Пока не поседеешь. Пока не умрёшь. Пока я не умру. После можешь выкопаться и начать сеять страх, ненависть и межрасовые конфликты.
Мёрфи молча роняет пивную пробку Коннору за шиворот.
- Если бы ты не писал сочинения лучше меня, то, может быть, с тобой было бы меньше проблем, - заявляет он. - Богу нет разницы. И ты всё ещё слишком много болтаешь. Херова твоя дипломатия.
- Может быть, - соглашается Коннор. - Херово твоё чувство справедливости. Это потому что у нас не было собаки в детстве.
Некоторое время Мёрфи изучает дыру на покрывале.
- А если бы это было твоё дело. Как куриные ляжки. Очень просто: либо умрёшь, либо убьёшь сам. Никакой идеологии. Только белок.
- Белок?
- Тот самый белок, что нанизывает друг друга на алебарды со времён тридцати серебреников. И даже раньше. Первобытный человек вскрывает череп своего первобытного друга и толчёт фалангой его большого пальца первобытный кокаин. Как тебе? Бога нет, только цепь питания.
- Сожри или умри?
- Именно, чувак! Естественный отбор, - кажется, Мёрфи доволен достигнутым результатом. - И я разрешу тебе связывать их этой твоей страшной верёвкой.
- А кто тогда будет отбирать?
- Мы.
Коннор встаёт с постели и идёт к двери, не говоря ни слова. Мёрфи скорее всего решит, что ему взбрело в голову сходить за пивом. Он выходит за дверь, не надев даже ботинок, проходит безопасное расстояние до лифта, а затем до порога дома и после этого, ступив на асфальт, ждёт, когда именно он напорется на осколок стекла или чего ещё. Не то чтобы в словах Мёрфи нет правды. Её там слишком много, как и всегда.
Коннору хочется поговорить со священником, каким-нибудь настоящим священником, от которого бы крепко несло вином и явно не тем, которым сбрызгивают лбы прихожан. Коннору хочется поговорить хоть с кем-нибудь, кто бы мог ясно и доходчиво объяснить ему, что он ебанулся.
Через пару кварталов его догоняет Мёрфи, который говорит: «Урод, ты забыл ботинки».
Ноги Мёрфи тоже босы.
5.
Летающие толчки.
Летающие толчки, поражающие как гром небесный. Может ему и говорили много странного дерьма в этой жизни, но ни слова о том, что он пришьёт русского мафиози старым толчком.
Руки всё ещё болят. Теперь будут шрамы, и он думает о том, что богу не понравятся такие шрамы, хотя они и честные.
Ему мало что должно нравится, этому богу. Но это ничего.
Коннор ощутил облегчение, убив человека. Плохого человека, который когда-то писал в штаны и требовал материнского молока. Ходил в школу. У русских тоже должны быть школы, в конце концов. Никто не виноват, что человек превратился в дерьмо, кроме него самого. Коннор тоже не виноват.
Он видит как ровно вздымается грудь Мёрфи. Мёрфи, которого чуть не пришили рядом с мусорными мешками.
Рокко принёс им кресты. Хотя мог бы принести и свежие футболки.
Но не ошибся.
Коннор смотрит на мокрый потолок и ждёт, когда с него начнёт капать. Он думает, что сделал нечто важное, нечто полезное. С тех самых пор как он научился ходить и разбил витраж в церкви, он не совершал ничего настолько важного. Это знание заполняет его целиком. Он хочет даже разбудить Мёрфи, чтобы сообщить ему об этом, но решает всё же этого не делать. Мёрфи тоже досталось.
Коннор уже не заснёт.
Он будет лежать, глядя на мокрый потолок, ожидая первых громовых капель. Он убил человека. Собрал дерьмо, убил человека. Собрал человека, убил дерьмо.
Коннор знает, с утра Мёрфи не будет снова заводить разговоры про людей в трико и профессию мусорщика. Это ясно и так, ага.
Когда он просыпается, то видит, как Мёрфи натягивает футболку. Он выглядит как пятнадцать, как и семь, десять, шесть лет назад. Для Коннора Мёрфи всегда выглядит одинаково. Он не меняется. Нельзя заметить изменения чего-то, что ощущается как твоя собственная рука или нога. Мёрфи одинаков и постоянен. И сейчас он сидит на краю тюремной койки, сложив руки на коленях, наклонив голову и прищурившись, как он делал тысячи раз до этого, это тот самый прищур, за который Мёрфи в нелучшие времена часто получал по морде.
Коннор смотрит на Мёрфи и видит перемены под его веками. Глаза Мёрфи прищурены так же, как и обычно, их цвет такой же, как за сто дней до этого, но поверх, в воздухе или вокруг или же именно в его лице Коннор видит что-то новое, чужое. И это чужое, незнакомое - зло и честно.
- Мёрф, - говорит Коннор. - Мёрф, - беспомощно повторяет он.
Мёрфи улыбается и хватает его за руку.
В этом жесте нет ничего удивительного. Или необычного. Или странного. Это обычный сраный жест.
Коннору почему-то страшно и уже не хочется есть, как пять-десять минут назад.
Но Мёрфи знает, что сказать. Что сказать или что сделать. Он наклоняется к Коннору, складывая обе руки ему на плечи, притягивая к себе. Мёрфи закрывает глаза, водит пальцами по его затылку, нащупывая детский шрам, наверное. Затем отпускает только для того, чтобы встать, подползти к Коннору на коленях и снять с него крест.
Мёрфи изучает потрескавшееся дерево бус, но сам крест чист, так, как ему и полагается быть. Он целует крест, надевает его на себя, затем снимает свой и протягивает его Коннору.
Из-за спины Мёрфи Коннор видит, что на противоположной стене неровные, повторяющиеся линии, тоже складывающиеся в косой крест. Он неловко улыбается Мёрфи, смотрящему на него снизу вверх внимательно и тревожно, и принимает свой.
6.
- Нет, я уверен, что вы ебанутые! Все вы, Макманусы, точно ебанутые. Бог свидетель, я не видел таких ебанутых ни разу!
Рокко разговаривает через свою дерьмовую маску. Вчера Коннор предлагал её подпалить, может тогда она будет выглядеть лучше, но Рокко, конечно, послал его в жопу.
Возможно, Рокко думает, что шепелявые разговоры через маску придают ему значимости. По мнению Мёрфи - наоборот.
Он уверенно ведёт машину, стараясь держаться подальше от многополосных дорог и возможных мигалок.
- Рок, сними свою ёбаную маску, - наконец говорит он.
- Ёбаную маску! Нет, я сниму свою ёбаную маску, вот что я скажу, но вы, слышите меня оба? Вы всё равно ебанутые, - он забрасывает маску куда-то под ноги. - Что мы будем делать дальше?
- Не знаю, - Коннор отвечает, не поворачивая головы.
Его расслабленные руки на руле раскрашены солнцем, он щурится и часто моргает. Мёрфи протягивает ему очки.
- Мочить ублюдков? - предлагает он, надевая их. - Рок, ты же вчера махал пистолетом. Всем пиздец. Каждому ниггеру с крэком в кармане.
- Вроде того, мужик, - соглашается Рокко. - Ну, а потом?
- Что, потом? - встревает Мёрфи. - Потом будет то же самое. Это большая работа. И вроде бы как без отпуска.
- Да, да, мужики, я согласен! - частит Рокко, опять размахивая руками. - Но если ублюдки кончатся?
- Ублюдки, - назидательным тоном начинает Мёрфи, - никогда не кончатся.
Коннор негромко смеётся и сворачивает в узкий проулок.
- Нет, нет, Мёрфи, ты не понимаешь, - продолжает Рокко, - ублюдки не кончатся, но мы можем кончиться. Что тогда? Вот, если меня пришьют, что вы будете делать?
- Польём тебя виски и подпалим.
- Спляшем на твоей могиле.
- Я похороню с тобой верёвку.
- Ну и, конечно, залп.
- И орден, орден. Знак качества с коробки из-под пиццы сойдёт?
- Может лучше спустить его по реке в лодке?
- Я же говорил, что вы ебанутые, - уныло тянет Рокко. - Нужно было сказать, что вы будете скорбеть.
- Мы будем скорбеть, - серьёзно говорит Мёрфи, - а потом всё-таки польём тебя виски.
Коннор не видит, но кажется Рокко бросает в него маску.
Они выезжают на широкую трассу, и Мёрфи засыпает или только делает вид, что засыпает, привалившись к его плечу. Во сне он бормочет литанию пополам с ругательствами.
- Коннор? - серьёзно спрашивает Рокко с заднего сидения.
- Что?
- Если нас пришьют, это будет конец?
- Нас не пришьют, Рокко.
- Ну, а если.
- Ёбаное «если». Ты похож на Мёрфи в детстве. Он тоже говорил «если» через слово. Если собака, если гранатомёт. Если нас пришьют, Рок, это будет конец.
- Ну, тогда всё ясно, мужик.
Рокко мгновенно успокаивается и принимается вертеть в руках эту свою маску.
Мёрфи ёрзает на сидении, придвигается к нему ближе и шёпотом сообщает, что Рок, скорее всего, боится финала, но виду не подаёт.
Все мы виду не подаём - думает Коннор, проезжая под мостом. Конец - снова думает он. Конец звучит как гром среди ясного неба. Они не готовы к концу.
7.
- Рок, нет, ты только прикинь, - рассуждает Мёрфи, спиной опираясь на невысокий, свежий холм, - они не дали нам поставить тебе памятник. Такой, какой мы хотели. Там, где у тебя невероятно охуевшее лицо и в одной руке пистолет, а другой ты лапаешь грудь этой стриптезёрши. Они решили, что он не впишется. Пришлось согласиться. Вообще, у тебя на похоронах было круто. Коннор пил со Смекером два дня и всё пытался уговорить его дать тебе медаль. Посмертно. Он почти согласился, но потом что-то пошло не так.
Коннор сидит напротив, бесконечно поправляя куски дёрна, неровно прилегающие с боков.
- Если тебя это утешит, мозги Якаветты отмывали неделю. Но кого, нахуй, это утешит. Теперь, мы вроде как большие шишки. Нас показывают в новостях. Очень часто. Чаще только Багза Банни по мультканалу. Мы круче Багза Банни, у нас есть пушки. А в Коннора вчера стреляли, прикинь, какие-то ёбаные ублюдки, я чуть не обосрался со страху, потому что это было очень близко. Наверное, пора съябывать на Гавайи. Может быть, у Дуче… Ты же не знаешь толком Дуче, но это хуйня, Дуче самый крутой чувак по эту сторону океана. Так бы выглядел Джеймс Дин, если бы у него были яйца и он бы не умер. Так вот, быть может у Дуче есть свой секретный бункер на Гавайях. С бесплатным пивом и молельней, почти как рай. А может и нет. Коннор тут сидит и не хочет говорить.
Коннор выдаёт:
- Мёрфи всё правильно сказал, Рок. Тебя там, конечно, нет, но это всё равно правильно.
И уходит, кутаясь в пальто.
Мёрфи предполагает, что он думает о могильных червях.
- Рок, это пиздец, - продолжает Мёрфи. - Сколько раз я уже говорил ему, чтобы он не думал, но это всё равно пиздец, кажется, он теперь боится, как ты раньше. Только вот ты-то теперь ни черта не боишься, чего тебе бояться, ты теперь круче нас всех вместе взятых. Я тебе сейчас скажу вот что. Мы приедем следующей зимой, наверное, чтобы посмотреть как тут у тебя что, и не срут ли на этом кладбище собаки. Если срут, придётся пришить этого кладбищенского парня, который тут постоянно ошивается, ага. У нас же дело, Рок. Осталось ещё очень много ублюдков.
Мёрфи замолкает и поворачивается на бок. Короткая трава под его щекой - влажная. Он водит пальцами по короткими стеблями, а потом вдруг вцепляется в кусок дёрна, разрывая его, пытаясь добраться до земли.
Возвращается Коннор. Он заставляет Мёрфи подняться, снова прилаживает дёрн. Мёрфи сжимает в кулаке всё-таки добытую землю. Часть он кладёт в карман, часть бросает на холм сверху, часть высыпает в подставленную руку Коннора.
8.
- Мёрфи! - кричит Коннор.
Мёрфи прошивает снайперская пуля. На десять часов слева слышны громкие шаги, и Коннор пытается подняться, прежде чем понимает, что и так стоит. Хлопают двери, в дыму ничего не видно.
- Мёрфи! Ёбаные ублюдки! - снова кричит Коннор.
И просыпается.
9.
- Коннор, - устало говорит Мёрфи, - Коннор, ты куда? Куда ты идёшь?
Но Коннор никуда не идёт.
Коннор, как кажется Мёрфи, мёртв. Он подтягивает Коннора к себе, укладывая рядом, и его голова падает ему на плечо, тяжёлая. Он ощупывает лицо брата, слыша как разбиваются стёкла. Здание Центральной Библиотеки, где они укрылись, берут штурмом.
На входе в неё хлопают на ветру алые полотнища с дерьмовыми золотыми буквами.
Жарко.
10.
- Я оторву тебе яйца, - сухо и деликатно сообщает Коннор.
- Это если ты доползёшь до меня.
Они оба лежат на синих циновках. Китайский квартал и серые, выскобленные стены.
Мёрфи чувствует запах благовоний, Коннор - опиума. Мёрфи видит потолок, а Коннор - нет. В комнате два занавешенных окна и далёкий вентилятор, гоняющий влажный, горячий воздух. Они оба задыхаются.
Коннор не находит ничего умнее, чем прочитать молитву.
- Это ты предложил прыгать в окно, - обвиняюще говорит он.
- У тебя были ещё варианты? - смеётся Мёрфи и зачем-то вытягивает руки. - Мне кажется, их много. Коннор, у меня по-прежнему две руки?
- Две. А может и больше, - отзывается Коннор, - но все как-то плохо прилажены.
Он пытается повернуться на бок, но на него вдруг падают стены и изжелта-серое небо вместо потолка.
Мёрфи что-то говорит ему.
Он не слышит.
11.
- Это, братишка, другое дело… - Мёрфи выбрасывает сигарету и принимается рыться в сумке, - мы шлёпнули барыгу. Ёбаный в рот!
- Что? - спрашивает Коннор, роясь в карманах в поисках монет.
- Это кокаин!
- Ну и что? У тебя есть монеты? Ты представляешь, в кармане ни одной ёбаной монеты. Мёрфи. Мёрф, - повторяет он, в очередной раз хлопая себя по карманам.
- Что, что… - тянет Мёрфи. - То, что скоро Новый год.
И он смотрит на полиэтиленовый пакет.
Идёт снег.
12.
- Помнишь, раньше ты исповедовался чаще, чем дрочил.
- …
13.
Мёрфи молится тихо, чтобы Коннор не услышал, потому что Коннор спит у Мёрфи на коленях, как будто им восемь, и потому что бинты на его голове становятся всё темнее. Мёрфи никогда не обращается к этому самому богу просто так, вот почему он ненавидит литании. Потому что их основа - мольба, бесполезная и ничего не значащая для этого самого бога. Он предлагает этому самому богу бартер.
Он перечисляет имена святых, рассказывая, сколько они ещё смогут убить, чтобы ничего не изменилось и сколько бутылок пива успеют выхлестать. Этот самый бог должен послушать хотя бы однажды и простить самого Мёрфи, смертный грех которого состоит в том, что он не верит в этого самого бога.
Раз за разом Мёрфи ощупывает голову Коннора, проверяет пульс и ждёт, когда этот самый бог решит, что условия выгодны.
14.
Каждый раз, засыпая, Мёрфи видит тысячи исходов их социальной дрочки, но ни один из этих исходов его не устраивает. Ему снится, что их убивают сосредоточенные люди в чёрных костюмах. Ему снится, что их убивают рабочие в серых робах. Ему снится, что ему сносит голову, ему снится, что ему снится Коннор, скорчившийся под церковной скамьёй.
Ему снится, как Смекер приглашает их на гей-парад. Идёт две тысячи двадцать четвёртый год, и они всё ещё живы.
Естественно, что Мёрфи просыпается в холодном поту. Каждый раз.
15.
Это происходит утром, когда Мёрфи ещё спит.
Коннор очень тихо выходит за дверь, надев одни только джинсы. Он идёт, постоянно оглядываясь и жалея, что не было времени, чтобы хорошо собраться; ему может понадобиться пистолет. Вот уже несколько лет Коннор уверен, что пистолет может понадобиться в любое время, даже когда ты стряхиваешь в очередном общественном толчке.
Он доходит до пустого, тёмного проулка, некоторое время стоит на тротуаре, а затем поворачивает обратно.
Коннор уверен, что Мёрфи будет спать, когда он вернётся.
Мёрфи будет спать, как и должен.
Они будут продолжать убивать ублюдков. Они будут живы, и ничего не закончится.
Коннор предполагает, что никогда.
Он только сейчас понял, что разрушению нет конца.
автор: я.
без названия.
Конец звучит как гром среди ясного неба. Они не готовы к концу. (с) Джаффар
Смерть матери больше всего подкосила отца. И Мерфи, поразмыслив на досуге за бутылкой-другой, решил, что это неудивительно. А вот Коннор его пугал, он вроде держался молодцом, но, если не отвлекать, имел такой вид, будто все время сжимал зубы. Особенно в церкви.
Вообще-то, по мнению Мерфи, надо было устроить добротные ирландские похороны, благо денег было достаточно, чтобы все надрались и передрались - Ма бы это понравилось. Но отец и Коннор единодушно отвергли эту идею, и что он мог поделать против них двоих сразу. Так что похороны были тихими - отвратительно тихими, как думал себе Мерфи. Он все ждал, что Ма сядет в гробу, зыркнет на них ведьминским взглядом и потребует выпивку и пистолет. А потом скажет отцу, что он пиздато, блять, выглядит с этой сединой. И то, что этого так и не случилось, наверное, было самым страшным за всю эту ебучую церемонию. А она была долгой, потому что дядя Шибел, средний брат Ма, по традиции ставший священником, очень старался для своей любимой сестры, в былые времена нещадно дразнившей его за пугливый вид. Отец, пока шла служба и отпевание, напоминал большой покосившийся валун, зато Коннор был такой прямой, словно ему сунули дуло между лопаток, и Мерфи не удержался и взял его за руку, переплетая пальцы. И похуй, что при таком раскладе им не хватало только коротких штанишек, ободранных коленок и чернил на морде.
Потом они купили ящик виски и таки надрались. То есть они с Коннором надрались, а отец пил и молчал, молчал и пил, и снова молчал, и опять пил, пока выражение «бездонная бочка» не начало обретать для Мерфи вполне зримую персонификацию. И то ли ночью, то ли уже следующим вечером, Коннора, наконец, прорвало.
- Мы ошиблись, Мерф, мы ошиблись… мы не имели права, - сказал он, сжимая холодной, потной ладонью его плечо. - Сначала Рок, потом Ма… мы ошиблись…
Мерфи, откровенно говоря, ебал в рот такие разговоры, и желание дать Коннору в табло было очень ощутимым, но это ничему бы не помогло, да и сил у него не осталось, поэтому, когда брат торопливо зашептал дальше: «Ты меня слушаешь, слушаешь?» - он утвердительно промычал.
Дня через три, когда Мерфи выворотило в кухонную раковину чистейшим виски, необходимость сменить обстановку стала особенно острой. Прополоскав рот водой, он вернулся к Коннору, приподнял его, ухватив за ворот, и сказал:
- Пойдем, тебе надо проветриться.
Коннор глянул на него осоловелыми глазами и ухмыльнулся.
- Как будто я один тут провонял…
Мерфи не стал вдаваться в дискуссии.
***
Жизнь в Ирландии хороша тем, что течет с почти средневековой медлительностью. Поэтому кафе их кузины Шеннон все также находилось в квартале от маминой квартиры, как и пять лет назад. Она сердилась на них, за то, что ее не пригласили на похороны и даже не навестили по приезде, но, поглядев на опухшие и безрадостные рожи, быстро смягчилась и принесла каждому по большой кружке крепкого кофе без сахара. Потом подоспело рагу и еще кофе, и мир, внутри и за пределами головы Мерфи, перестал быть таким тошнотворным. Примерно тогда рядом с ними плюхнулся старый знакомец Лохан, жизнерадостный и оборотистый мужик, неприятно напомнивший о Рокко.
- Сочувствую, парни, очень сочувствую, - сказал он, благочестиво перекрестившись, и Мерфи крикнул Шеннон, чтобы она налила ему выпивки за их счет. Сочтя это добрым знаком, Лохан расположился поудобнее и стал рассказывать обо всем понемногу, и так, перескакивая с одного на другое, добрался до следующей потрясающей новости:
- Троюродная тетка уезжает во Францию. Ферму теперь продает. Ферма хорошая. Овец, конечно, мало, с десяток всего, и домишко захудаленький, и глушь несусветная… Зато большая! - в азарте он прихватил футболку Мерфи, покручивая ее между пальцами. - И пастбища там отменные, Мерф, отменные пастбища, ей-богу, лучшие во всей Ирландии.
Откинувшись на стуле, Коннор явно воспринимал разговор с пятого на десятое, но вдруг вздохнул и мечтательно булькнул:
- Овечки…
И тут Мерфи прояснило, он вдумчиво выпустил колечко, целясь в кончик носа Лохана, а потом наклонился к Коннору и прошептал ему на ухо:
- И пастырями твоими будем мы…
Коннор приподнял одну бровь, затем другую, обнял Мерфи за плечо и, подавшись вместе с ним вперед, сказал:
- Мы согласны. Где там твоя троюродная… тетка…
Когда они уже возвращались, Мерфи, покусывая уголок губы, заметил:
- Отцу надо будет как-то сказать.
Коннор затянулся, выпустил дым, потом еще раз затянулся и выпустил дым, потом ковырнул языком что-то между зубами и ответил:
- Ну, так и скажем…
Дома он разложил перед отцом собранную Шеннон стряпню.
- Па, мы тебе тут пожрать принесли, - сказал Коннор.
- Да, - сказал Мерфи.
- И, знаешь, мы купили ферму. Говорят там луга охуенные, - добавил Коннор.
- Да, - сказал Мерфи.
- Правда, овец мало и в глуши. Но это же не проблема… - рассудил Коннор.
- Да, - сказал Мерфи.
Во время этого полудиалога, отец переводил взгляд с одного сына на другого и, в конце концов, в его глазах что-то блеснуло.
- Ферма? - произнес он с расстановкой. - Овцы? Глушь? Звучит неплохо.
И принялся за еду.
***
К чести Лохана надо сказать, что он не приврал ни слова - ни насчет овец, ни насчет глуши, ни насчет пастбищ. Когда Мерфи, поскальзываясь в грязи, бегал по загону за мечущимися и блеющими овцами, пытаясь поймать хоть одну - Коннор в первый раз заржал, и даже лицо отца тоже, как будто, немного треснуло. Они обустроились на удивление быстро, а прибывшие из Бостона свои прежние вещи зарыли в амбаре, который был больше дома раза в три, и Мерфи так и не понял, захуя он такой огромный. Еще оказалось, что отец очень недурной плотник, к тому же умеет кашеварить и даже печь хлеб. Затарившись консервами, крупой и кофе, а также табаком и виски, они прикупили трех собак для верности, несколько ружей и, по настоянию Мерфи, ошейников с бубенчиками и книг по овцеводству и ветеринарии.
- Утюг нам тут не поможет, - сказал он Коннору. - Утюг - это варварство.
Он с головой ушел во все это, и Коннор неоднократно подшучивал над его привычкой мыть овец после каждого выпаса, говоря что-то про материнский инстинкт.
- Зато, какие они чистенькие и беленькие, нет, ты полюбуйся, - отвечал ему тогда Мерфи, с гордостью осматривая дело рук своих. Коннор усмехался и уходил за пресловутый амбар, где оборудовал себе стрельбище.
Так что жизнь их покатилась вполне мирно и постепенно вошла в ту размеренную колею, когда дни сменяют друг друга практически неощутимо. Лишь однажды, во время ночного на дальнем выгоне, который Мерфи очень любил за близкое и какое-то особенно звездное небо, Коннор с чего-то припомнил Бостон, и ребят с мясокомбината, и бар у Дока, и Рокко. В этот раз Мерфи не стал ему потакать и сказал:
- Заткнись, Коннор. Просто завали свою пасть и помолчи.
Потом он долго курил сигарету за сигаретой, и все смотрел на звезды.
А поздней осенью случилось одно происшествие. Из хищников в округе были все больше лисы, так что они их не беспокоили, но тут нарисовался самый настоящий волчара, поджарый и сильный. Мерфи заметил его уже в прыжке, и не сообразил ничего лучше, как крикнуть:
- Волк!
Ему показалось, что Коннор скинул с плеча ружье и выстрелил одновременно с его воплем, ну, может быть, секундой позже, и подстреленное животное, взмахнув лапами в воздухе, рухнуло замертво, распластавшись по земле мордой. Взглянув на Коннора, который, слегка откинув голову и прикрыв глаза, потирал ушибленную отдачей ключицу, Мерфи бросился собирать испуганных овец, шепча себе под нос скороговоркой:
- And shepherds we shall be
For thee my Lord for thee
Power hath descended forth from thy hand
That our feet may swiftly carry out thy command
We shall flow a river forth to thee
And teeming with souls shall it ever be
In nomine patris, et filii,
Et spiritus sancti.
автор: джаффар.
A place to plant my destruction.
1.
Конец.
1. Последний момент чего-либо, протекающего во времени.
2. Временной период, нечто, связанное с таким моментом.
3. Смерть.
Слово для обозначения конечности чего-либо.
Коннор глядит в массивную книгу с выцветшими буквами на тёмно-зелёной, облезшей кое-где до внутреннего плетения и сухой корки клея переплёта, обложке.
Это большой словарь и кто-то оставил его под дверью.
«Конечный», «конец».
Коннор катает слова на языке, как если бы это были леденцы. Коннор перебирает их, как если бы это была монета, перебрасываемая костяшками пальцев, лепит их, проверяя наощупь, как если бы это была деталь металлического конструктора на его ладони. Лишняя деталь.
Коннор не до конца уверен, хочет ли он знать действительное значение этого слова, он уже знает, что есть вещи, которые лучше не знать до конца. Это как поворот не за тот угол, из-за которого бросается старая, дикая от голода и настоявшейся злобы собака со светлой и страшной плешью на запавшем боку. Это как лишняя остановка и не ясно, куда идти, как ободранные ладони, как плачет брат, не важно от чего и почему.
«Конец». Что-то заканчивается.
Коннор аккуратно вырывает лист словаря, складывает его и убирает в карман. Лист закончился, когда был отделён?
Коннор сжигает ненужный ему словарь на улице, перед закопченным мусорным баком и лениво ворошит пепел мыском старого кроссовка. Тёплый, хрупкий пепел с живыми оранжевыми глазами тлеющих углей. Книга закончилась?
Он растирает крупные хлопья невесомого бумажного пепла пальцами, они рассыпаются в пыль, мелкую, её почти нельзя увидеть, как такую же, золотую, но холодную, в первых лучах солнца, падающих на стену. Этой пыли почти не видно на его ладонях.
Солнце садится.
Мёрфи хрипло зовёт его издалека.
Коннор думает, что стоит повторить молитву перед сном.
Это конец?
2.
Он никогда не хотел быть священником, чего уж тут. Зачем быть теперь священником? Лучше работать на складе.
Вот если он бы родился много сотен бессмысленных лет назад, тогда, возможно. Тогда можно было убить знанием. Выворотить кишки, подвесить за ноги, сломать хребет, сварить в масле. Полслова, сказанные на площади, очень тихо. Немного нитроглицерина и на мирной картине расцветает бешеный, яркий цветок. Зелёные заросли обугливаются, вспухая как сгорающая киноплёнка. Тихие животные и безмолвные люди. Воздух неожиданно вспарывает второе имя музыканта, чистое, как этот звук. Может, он неправильно употребил себя, этот музыкант. Может, ему следовало отрывать людям головы. Может, так бы и лучше вышло.
Священник знает не больше, чем домохозяйка. По-крайней мере, Мёрфи уверен в этом.
Когда он был младше, то однажды подвёл воскресного святошу к мёртвому животному с отчётливым следом колеса поперёк вздувшегося пушистого бока и спросил, может ли бог всё ещё жить в таком доме? На прошлой проповеди святой отец говорил, что бог живёт в каждом. Каждый - сосуд, каждый - дом, который нельзя разрушать. Бог может жить в пустом доме, где мягко гниют стены? Или он уже покинул здание.
Священник вздыхал и оглядывался по сторонам. Наверное, он надеялся, что кто-то подойдёт и уведёт ребёнка. Вряд ли священнику нравились его исцарапанные руки и пятно копоти на рубашке. Его испачканные травой колени и кроссовки за три доллара.
Сколько это стоит?
Ровно три доллара, сэр.
Он думает, что всё стоит примерно одинаково. Это точно, ага. Сколько стоит мёртвое животное? Равно ли оно кроссовкам?
Теперь он уверен, что всё рано или поздно приходит к одинаковой цене.
Мёрфи из пыльного и быстрого «тогда» вытирает нос рукавом и отпускает тяжело пахнущий ладаном светлый рукав. Цвет подола - пурпурный. Пурпур равен крови. Пурпур это символ крови. Символ - это сложно, зато кровь - просто.
Он слышит шум, с каким расходятся прихожане. Резкий стук отодвигаемых скамей, доносящийся из открытых дверей церкви. Приход небольшой и церковь мала. Старые скамьи, исцарапанные и потрескавшиеся. Он сумел отломать от них щепку, и она лежит в кармане, оттягивая его будто камень.
Мёрфи внимательно смотрит на людей, прищуриваясь и чуть наклоняя голову. За этот прищур его не очень любят. Они думают, он издевается. Они думают, он считает себя слишком. Слишком. Не важно, что именно. Дети не должны так глядеть и всё. «Наклони голову, мальчик», - говорят они.
Мёрфи уверен, что мужчины, идущие к воротам, закурят ровно через два квартала. Он их знает. Это так.
Их сигареты стоят три доллара.
3.
- Ёбаный в рот.
- Если ты скажешь это ещё хотя бы раз, я действительно покажу тебе, что это такое.
- Ну, разумеется. Догони меня, старик. Ты меня ни за что не догонишь. Трёхтонная Бэтс с соседней улицы и то быстрее тебя. Ты меня не догонишь. Я король.
- Я старше.
- А когда, нахрен, это имело значение?
- Мёрф, ты ёбаный сквернослов. Это тебе зачтётся. И это плохо, блять!
Слышен пьяный смех Мёрфи, который садится на задницу, прямо на тротуар, вытянув ноги на проезжую часть.
Немного помедлив Коннор опускается на колени рядом и упирается одной рукой в его плечо, то ли ища опоры, то ли отталкивая, то ли, напротив, удерживая.
Около десяти. Коннор выпил половину бутылки, Мёрфи выблевал половину бутылки. Одному из них сейчас чуть лучше, чем другому.
Мимо проносится чёрный джип с тонированными стёклами.
- Ёбаный в рот! - орёт Мёрфи.
- Опять, - сдавленно произносит Коннор.
- Ублюдок чуть не оставил меня инвалидом. Он что не видит - здесь на тротуаре пьяный человек, которому ещё полгода до дня святого Патрика, но он уже в говно. Нужно иметь уважение. А что, если бы я стал инвалидом, только представь, безногим.
- Заткнись.
- Нет, подожди…
Мёрфи, как думается Коннору, вошёл во вкус. У него случаются редкие приступы больного воображения, Коннор ненавидит это время. Возможно, потому что в эти моменты Мёрфи говорит возможную и чистую правду.
- Вот, я стал инвалидом. У меня нет ног. Чёрный джип, вжих, и всё, где твои ноги, красотка Матильда? Я лежу здесь, а мои ноги там. Я, конечно же, ору.
- Джип не мог отрезать тебе ноги, тупой ублюдок.
- Ты только что бросил тень сомнения на наше с тобой происхождение, тупой ублюдок, - возмущённо прерывается Мёрфи. - Заткнись и дай мне применить фантазию. И, я тебя очень прошу, не вздумай наблевать мне на штаны.
- Ладно, - ворчит Коннор. - Так уж и быть, тупой ублюдок.
- Я ору, ты тащишь меня в госпиталь. Там мне делают какое-нибудь дерьмо и на следующий день я уже почти что долбаный победитель узкоглазых, только без медали, щеголяю новой инвалидной коляской.
- Быстро ты.
- Это фантазия, тупой ублюдок. Тебе придётся постоянно за мной следить. Возить меня в туалет. Держать мне, пока я буду ссать. Мыть меня, между прочим. Вытащить меня, если я вдруг подумаю сесть на наркоту. Пристрелить моего дилера, Коннор! Как думаешь, у тебя получится?
- Держать тебе там, сразу скажу, почти что нечего.
- Тупой ублюдок. У меня будут болеть ноги. Фантомные боли. Я буду выть ночами, как если бы меня резали. Ты будешь работать один, а я буду жрать за двоих. Я буду жалким подобием себя самого, безногим уёбищем, Коннор. Безногим уёбищем… - шёпотом повторяет Мёрфи. - Слышишь меня? - он притягивает Коннора за воротник. - Сможешь меня пришить? Дать мне неверную таблетку? Столкнуть коляску с лестницы, когда я окончательно тебя доебу? Скажешь, прощай чувак, с тобой было неплохо. И станешь потом священником. Или убийцей. Или мусорщиком. Или ассенизатором. Или президентом. Сможешь, Коннор?
Мимо проезжает машина. Затем ещё одна. И ещё.
Серебристо-серый седан из окон которого рвётся громкая музыка. Водитель орёт что-то Мёрфи про его сраные ноги, чуть сбавляя скорость.
Мёрфи пристально смотрит на Коннора, который не может отвернуться.
Ещё одна машина. Носки ботинок Мёрфи чуть дрожат. Коннор что-то шепчет и чуть подаётся вперёд.
- Ёбаный в рот! - орёт Мёрфи, понимая, что Коннор только что выблевал вторую половину бутылки ему на джинсы.
4.
- Спорим, что этот мудак выйдет через неделю?! - Мёрфи швыряет тапок в телевизор.
Коннору иногда кажется, что у него слишком обострённое чувство справедливости. Он переворачивает страницу и всё равно молчит, даже зная, что Мёрфи не заткнётся, пока не бросит в телевизор ещё один тапок, выражая этим свой никчёмный протест.
- Слишком много насилия, - деланно-нудным тоном начинает Коннор. - Так нас исключат из рядов хиппи.
- Хиппи умерли много лет назад, - отзывается Мёрфи. - Как думаешь, у них был свой хиппарский супергерой, который мочил засранцев силой любви?
- Нет. Это дело даже тогда не пустили бы на экраны.
- Бросай там своё дерьмо и тащись сюда, - недовольно ворчит Мёрфи. - У тебя вырастут очки.
Коннор закрывает книгу и проползает пограничные десятки дюймов между их постелями. Перед тем как опустить локоть на серое, абсолютно такое же как его покрывало Мёрфи он чуть колеблется, как если бы правда заносил руку над колючей проволокой.
- Коннор, - предупреждает Мёрфи.
Он устраивается рядом.
- Представь, если бы мы были такими хиппарскими супергероями. Только с пушкой. С пушками, - поправляется Мёрфи, - и с ножами.
- И с верёвкой.
- Срать на твою верёвку.
- Пошёл ты. Верёвка - это основа бытия. Ну вот, мы герои, с пушками. У тебя на груди большая буква «М».
- «М». Мужик. Мракобесие. Мартин Лютер Кинг. Мардж Симпсон. Милосердие.
- «М» - мудак, - улыбается Коннор.
- Пошёл ты, - Мёрфи неожиданно серьёзен.
Он поворачивается к Коннору, близко, почти впечатываясь в него и вертит пивную пробку перед его глазами, как гипнотизёры монету.
- Ты никогда не думал о благородстве профессии мусорщика, чувак?
- Чёрный плащ и плохая причёска?
- Чёрные мешки и запах дерьма.
- Тогда ещё может быть. Что именно ты имеешь в виду, Матильда?
- Убивать засранцев. Бах-бах, всё в прах. Никакой полиции, поэтому некому дать на лапу. Нам с тобой нельзя будет дать на лапу. У нас не будет этой самой лапы. Иносказательно.
- Убивать - грех, Мёрфи. Ты можешь жрать сраный виски, ты можешь блевать на лестнице и потом не убирать за собой. Ты можешь трахнуть девчонку без презерватива, это по большей части твои проблемы, особенно, если она знает, как тебя зовут. Но ты не можешь убивать, потому что ты человек. Потому что ты сидишь на скамье в церкви. Ты сидишь на скамье, не паришь над ней, не гниёшь под ней. Ты «на». И пока ты там, ты не имеешь права ничего делать. Выпей виски. Проживи ещё один дерьмовый день. Подожди, пока тебе не прострелят лопатку. Пока ты не начнёшь хромать. Пока не поседеешь. Пока не умрёшь. Пока я не умру. После можешь выкопаться и начать сеять страх, ненависть и межрасовые конфликты.
Мёрфи молча роняет пивную пробку Коннору за шиворот.
- Если бы ты не писал сочинения лучше меня, то, может быть, с тобой было бы меньше проблем, - заявляет он. - Богу нет разницы. И ты всё ещё слишком много болтаешь. Херова твоя дипломатия.
- Может быть, - соглашается Коннор. - Херово твоё чувство справедливости. Это потому что у нас не было собаки в детстве.
Некоторое время Мёрфи изучает дыру на покрывале.
- А если бы это было твоё дело. Как куриные ляжки. Очень просто: либо умрёшь, либо убьёшь сам. Никакой идеологии. Только белок.
- Белок?
- Тот самый белок, что нанизывает друг друга на алебарды со времён тридцати серебреников. И даже раньше. Первобытный человек вскрывает череп своего первобытного друга и толчёт фалангой его большого пальца первобытный кокаин. Как тебе? Бога нет, только цепь питания.
- Сожри или умри?
- Именно, чувак! Естественный отбор, - кажется, Мёрфи доволен достигнутым результатом. - И я разрешу тебе связывать их этой твоей страшной верёвкой.
- А кто тогда будет отбирать?
- Мы.
Коннор встаёт с постели и идёт к двери, не говоря ни слова. Мёрфи скорее всего решит, что ему взбрело в голову сходить за пивом. Он выходит за дверь, не надев даже ботинок, проходит безопасное расстояние до лифта, а затем до порога дома и после этого, ступив на асфальт, ждёт, когда именно он напорется на осколок стекла или чего ещё. Не то чтобы в словах Мёрфи нет правды. Её там слишком много, как и всегда.
Коннору хочется поговорить со священником, каким-нибудь настоящим священником, от которого бы крепко несло вином и явно не тем, которым сбрызгивают лбы прихожан. Коннору хочется поговорить хоть с кем-нибудь, кто бы мог ясно и доходчиво объяснить ему, что он ебанулся.
Через пару кварталов его догоняет Мёрфи, который говорит: «Урод, ты забыл ботинки».
Ноги Мёрфи тоже босы.
5.
Летающие толчки.
Летающие толчки, поражающие как гром небесный. Может ему и говорили много странного дерьма в этой жизни, но ни слова о том, что он пришьёт русского мафиози старым толчком.
Руки всё ещё болят. Теперь будут шрамы, и он думает о том, что богу не понравятся такие шрамы, хотя они и честные.
Ему мало что должно нравится, этому богу. Но это ничего.
Коннор ощутил облегчение, убив человека. Плохого человека, который когда-то писал в штаны и требовал материнского молока. Ходил в школу. У русских тоже должны быть школы, в конце концов. Никто не виноват, что человек превратился в дерьмо, кроме него самого. Коннор тоже не виноват.
Он видит как ровно вздымается грудь Мёрфи. Мёрфи, которого чуть не пришили рядом с мусорными мешками.
Рокко принёс им кресты. Хотя мог бы принести и свежие футболки.
Но не ошибся.
Коннор смотрит на мокрый потолок и ждёт, когда с него начнёт капать. Он думает, что сделал нечто важное, нечто полезное. С тех самых пор как он научился ходить и разбил витраж в церкви, он не совершал ничего настолько важного. Это знание заполняет его целиком. Он хочет даже разбудить Мёрфи, чтобы сообщить ему об этом, но решает всё же этого не делать. Мёрфи тоже досталось.
Коннор уже не заснёт.
Он будет лежать, глядя на мокрый потолок, ожидая первых громовых капель. Он убил человека. Собрал дерьмо, убил человека. Собрал человека, убил дерьмо.
Коннор знает, с утра Мёрфи не будет снова заводить разговоры про людей в трико и профессию мусорщика. Это ясно и так, ага.
Когда он просыпается, то видит, как Мёрфи натягивает футболку. Он выглядит как пятнадцать, как и семь, десять, шесть лет назад. Для Коннора Мёрфи всегда выглядит одинаково. Он не меняется. Нельзя заметить изменения чего-то, что ощущается как твоя собственная рука или нога. Мёрфи одинаков и постоянен. И сейчас он сидит на краю тюремной койки, сложив руки на коленях, наклонив голову и прищурившись, как он делал тысячи раз до этого, это тот самый прищур, за который Мёрфи в нелучшие времена часто получал по морде.
Коннор смотрит на Мёрфи и видит перемены под его веками. Глаза Мёрфи прищурены так же, как и обычно, их цвет такой же, как за сто дней до этого, но поверх, в воздухе или вокруг или же именно в его лице Коннор видит что-то новое, чужое. И это чужое, незнакомое - зло и честно.
- Мёрф, - говорит Коннор. - Мёрф, - беспомощно повторяет он.
Мёрфи улыбается и хватает его за руку.
В этом жесте нет ничего удивительного. Или необычного. Или странного. Это обычный сраный жест.
Коннору почему-то страшно и уже не хочется есть, как пять-десять минут назад.
Но Мёрфи знает, что сказать. Что сказать или что сделать. Он наклоняется к Коннору, складывая обе руки ему на плечи, притягивая к себе. Мёрфи закрывает глаза, водит пальцами по его затылку, нащупывая детский шрам, наверное. Затем отпускает только для того, чтобы встать, подползти к Коннору на коленях и снять с него крест.
Мёрфи изучает потрескавшееся дерево бус, но сам крест чист, так, как ему и полагается быть. Он целует крест, надевает его на себя, затем снимает свой и протягивает его Коннору.
Из-за спины Мёрфи Коннор видит, что на противоположной стене неровные, повторяющиеся линии, тоже складывающиеся в косой крест. Он неловко улыбается Мёрфи, смотрящему на него снизу вверх внимательно и тревожно, и принимает свой.
6.
- Нет, я уверен, что вы ебанутые! Все вы, Макманусы, точно ебанутые. Бог свидетель, я не видел таких ебанутых ни разу!
Рокко разговаривает через свою дерьмовую маску. Вчера Коннор предлагал её подпалить, может тогда она будет выглядеть лучше, но Рокко, конечно, послал его в жопу.
Возможно, Рокко думает, что шепелявые разговоры через маску придают ему значимости. По мнению Мёрфи - наоборот.
Он уверенно ведёт машину, стараясь держаться подальше от многополосных дорог и возможных мигалок.
- Рок, сними свою ёбаную маску, - наконец говорит он.
- Ёбаную маску! Нет, я сниму свою ёбаную маску, вот что я скажу, но вы, слышите меня оба? Вы всё равно ебанутые, - он забрасывает маску куда-то под ноги. - Что мы будем делать дальше?
- Не знаю, - Коннор отвечает, не поворачивая головы.
Его расслабленные руки на руле раскрашены солнцем, он щурится и часто моргает. Мёрфи протягивает ему очки.
- Мочить ублюдков? - предлагает он, надевая их. - Рок, ты же вчера махал пистолетом. Всем пиздец. Каждому ниггеру с крэком в кармане.
- Вроде того, мужик, - соглашается Рокко. - Ну, а потом?
- Что, потом? - встревает Мёрфи. - Потом будет то же самое. Это большая работа. И вроде бы как без отпуска.
- Да, да, мужики, я согласен! - частит Рокко, опять размахивая руками. - Но если ублюдки кончатся?
- Ублюдки, - назидательным тоном начинает Мёрфи, - никогда не кончатся.
Коннор негромко смеётся и сворачивает в узкий проулок.
- Нет, нет, Мёрфи, ты не понимаешь, - продолжает Рокко, - ублюдки не кончатся, но мы можем кончиться. Что тогда? Вот, если меня пришьют, что вы будете делать?
- Польём тебя виски и подпалим.
- Спляшем на твоей могиле.
- Я похороню с тобой верёвку.
- Ну и, конечно, залп.
- И орден, орден. Знак качества с коробки из-под пиццы сойдёт?
- Может лучше спустить его по реке в лодке?
- Я же говорил, что вы ебанутые, - уныло тянет Рокко. - Нужно было сказать, что вы будете скорбеть.
- Мы будем скорбеть, - серьёзно говорит Мёрфи, - а потом всё-таки польём тебя виски.
Коннор не видит, но кажется Рокко бросает в него маску.
Они выезжают на широкую трассу, и Мёрфи засыпает или только делает вид, что засыпает, привалившись к его плечу. Во сне он бормочет литанию пополам с ругательствами.
- Коннор? - серьёзно спрашивает Рокко с заднего сидения.
- Что?
- Если нас пришьют, это будет конец?
- Нас не пришьют, Рокко.
- Ну, а если.
- Ёбаное «если». Ты похож на Мёрфи в детстве. Он тоже говорил «если» через слово. Если собака, если гранатомёт. Если нас пришьют, Рок, это будет конец.
- Ну, тогда всё ясно, мужик.
Рокко мгновенно успокаивается и принимается вертеть в руках эту свою маску.
Мёрфи ёрзает на сидении, придвигается к нему ближе и шёпотом сообщает, что Рок, скорее всего, боится финала, но виду не подаёт.
Все мы виду не подаём - думает Коннор, проезжая под мостом. Конец - снова думает он. Конец звучит как гром среди ясного неба. Они не готовы к концу.
7.
- Рок, нет, ты только прикинь, - рассуждает Мёрфи, спиной опираясь на невысокий, свежий холм, - они не дали нам поставить тебе памятник. Такой, какой мы хотели. Там, где у тебя невероятно охуевшее лицо и в одной руке пистолет, а другой ты лапаешь грудь этой стриптезёрши. Они решили, что он не впишется. Пришлось согласиться. Вообще, у тебя на похоронах было круто. Коннор пил со Смекером два дня и всё пытался уговорить его дать тебе медаль. Посмертно. Он почти согласился, но потом что-то пошло не так.
Коннор сидит напротив, бесконечно поправляя куски дёрна, неровно прилегающие с боков.
- Если тебя это утешит, мозги Якаветты отмывали неделю. Но кого, нахуй, это утешит. Теперь, мы вроде как большие шишки. Нас показывают в новостях. Очень часто. Чаще только Багза Банни по мультканалу. Мы круче Багза Банни, у нас есть пушки. А в Коннора вчера стреляли, прикинь, какие-то ёбаные ублюдки, я чуть не обосрался со страху, потому что это было очень близко. Наверное, пора съябывать на Гавайи. Может быть, у Дуче… Ты же не знаешь толком Дуче, но это хуйня, Дуче самый крутой чувак по эту сторону океана. Так бы выглядел Джеймс Дин, если бы у него были яйца и он бы не умер. Так вот, быть может у Дуче есть свой секретный бункер на Гавайях. С бесплатным пивом и молельней, почти как рай. А может и нет. Коннор тут сидит и не хочет говорить.
Коннор выдаёт:
- Мёрфи всё правильно сказал, Рок. Тебя там, конечно, нет, но это всё равно правильно.
И уходит, кутаясь в пальто.
Мёрфи предполагает, что он думает о могильных червях.
- Рок, это пиздец, - продолжает Мёрфи. - Сколько раз я уже говорил ему, чтобы он не думал, но это всё равно пиздец, кажется, он теперь боится, как ты раньше. Только вот ты-то теперь ни черта не боишься, чего тебе бояться, ты теперь круче нас всех вместе взятых. Я тебе сейчас скажу вот что. Мы приедем следующей зимой, наверное, чтобы посмотреть как тут у тебя что, и не срут ли на этом кладбище собаки. Если срут, придётся пришить этого кладбищенского парня, который тут постоянно ошивается, ага. У нас же дело, Рок. Осталось ещё очень много ублюдков.
Мёрфи замолкает и поворачивается на бок. Короткая трава под его щекой - влажная. Он водит пальцами по короткими стеблями, а потом вдруг вцепляется в кусок дёрна, разрывая его, пытаясь добраться до земли.
Возвращается Коннор. Он заставляет Мёрфи подняться, снова прилаживает дёрн. Мёрфи сжимает в кулаке всё-таки добытую землю. Часть он кладёт в карман, часть бросает на холм сверху, часть высыпает в подставленную руку Коннора.
8.
- Мёрфи! - кричит Коннор.
Мёрфи прошивает снайперская пуля. На десять часов слева слышны громкие шаги, и Коннор пытается подняться, прежде чем понимает, что и так стоит. Хлопают двери, в дыму ничего не видно.
- Мёрфи! Ёбаные ублюдки! - снова кричит Коннор.
И просыпается.
9.
- Коннор, - устало говорит Мёрфи, - Коннор, ты куда? Куда ты идёшь?
Но Коннор никуда не идёт.
Коннор, как кажется Мёрфи, мёртв. Он подтягивает Коннора к себе, укладывая рядом, и его голова падает ему на плечо, тяжёлая. Он ощупывает лицо брата, слыша как разбиваются стёкла. Здание Центральной Библиотеки, где они укрылись, берут штурмом.
На входе в неё хлопают на ветру алые полотнища с дерьмовыми золотыми буквами.
Жарко.
10.
- Я оторву тебе яйца, - сухо и деликатно сообщает Коннор.
- Это если ты доползёшь до меня.
Они оба лежат на синих циновках. Китайский квартал и серые, выскобленные стены.
Мёрфи чувствует запах благовоний, Коннор - опиума. Мёрфи видит потолок, а Коннор - нет. В комнате два занавешенных окна и далёкий вентилятор, гоняющий влажный, горячий воздух. Они оба задыхаются.
Коннор не находит ничего умнее, чем прочитать молитву.
- Это ты предложил прыгать в окно, - обвиняюще говорит он.
- У тебя были ещё варианты? - смеётся Мёрфи и зачем-то вытягивает руки. - Мне кажется, их много. Коннор, у меня по-прежнему две руки?
- Две. А может и больше, - отзывается Коннор, - но все как-то плохо прилажены.
Он пытается повернуться на бок, но на него вдруг падают стены и изжелта-серое небо вместо потолка.
Мёрфи что-то говорит ему.
Он не слышит.
11.
- Это, братишка, другое дело… - Мёрфи выбрасывает сигарету и принимается рыться в сумке, - мы шлёпнули барыгу. Ёбаный в рот!
- Что? - спрашивает Коннор, роясь в карманах в поисках монет.
- Это кокаин!
- Ну и что? У тебя есть монеты? Ты представляешь, в кармане ни одной ёбаной монеты. Мёрфи. Мёрф, - повторяет он, в очередной раз хлопая себя по карманам.
- Что, что… - тянет Мёрфи. - То, что скоро Новый год.
И он смотрит на полиэтиленовый пакет.
Идёт снег.
12.
- Помнишь, раньше ты исповедовался чаще, чем дрочил.
- …
13.
Мёрфи молится тихо, чтобы Коннор не услышал, потому что Коннор спит у Мёрфи на коленях, как будто им восемь, и потому что бинты на его голове становятся всё темнее. Мёрфи никогда не обращается к этому самому богу просто так, вот почему он ненавидит литании. Потому что их основа - мольба, бесполезная и ничего не значащая для этого самого бога. Он предлагает этому самому богу бартер.
Он перечисляет имена святых, рассказывая, сколько они ещё смогут убить, чтобы ничего не изменилось и сколько бутылок пива успеют выхлестать. Этот самый бог должен послушать хотя бы однажды и простить самого Мёрфи, смертный грех которого состоит в том, что он не верит в этого самого бога.
Раз за разом Мёрфи ощупывает голову Коннора, проверяет пульс и ждёт, когда этот самый бог решит, что условия выгодны.
14.
Каждый раз, засыпая, Мёрфи видит тысячи исходов их социальной дрочки, но ни один из этих исходов его не устраивает. Ему снится, что их убивают сосредоточенные люди в чёрных костюмах. Ему снится, что их убивают рабочие в серых робах. Ему снится, что ему сносит голову, ему снится, что ему снится Коннор, скорчившийся под церковной скамьёй.
Ему снится, как Смекер приглашает их на гей-парад. Идёт две тысячи двадцать четвёртый год, и они всё ещё живы.
Естественно, что Мёрфи просыпается в холодном поту. Каждый раз.
15.
Это происходит утром, когда Мёрфи ещё спит.
Коннор очень тихо выходит за дверь, надев одни только джинсы. Он идёт, постоянно оглядываясь и жалея, что не было времени, чтобы хорошо собраться; ему может понадобиться пистолет. Вот уже несколько лет Коннор уверен, что пистолет может понадобиться в любое время, даже когда ты стряхиваешь в очередном общественном толчке.
Он доходит до пустого, тёмного проулка, некоторое время стоит на тротуаре, а затем поворачивает обратно.
Коннор уверен, что Мёрфи будет спать, когда он вернётся.
Мёрфи будет спать, как и должен.
Они будут продолжать убивать ублюдков. Они будут живы, и ничего не закончится.
Коннор предполагает, что никогда.
Он только сейчас понял, что разрушению нет конца.
автор: я.
без названия.
Конец звучит как гром среди ясного неба. Они не готовы к концу. (с) Джаффар
Смерть матери больше всего подкосила отца. И Мерфи, поразмыслив на досуге за бутылкой-другой, решил, что это неудивительно. А вот Коннор его пугал, он вроде держался молодцом, но, если не отвлекать, имел такой вид, будто все время сжимал зубы. Особенно в церкви.
Вообще-то, по мнению Мерфи, надо было устроить добротные ирландские похороны, благо денег было достаточно, чтобы все надрались и передрались - Ма бы это понравилось. Но отец и Коннор единодушно отвергли эту идею, и что он мог поделать против них двоих сразу. Так что похороны были тихими - отвратительно тихими, как думал себе Мерфи. Он все ждал, что Ма сядет в гробу, зыркнет на них ведьминским взглядом и потребует выпивку и пистолет. А потом скажет отцу, что он пиздато, блять, выглядит с этой сединой. И то, что этого так и не случилось, наверное, было самым страшным за всю эту ебучую церемонию. А она была долгой, потому что дядя Шибел, средний брат Ма, по традиции ставший священником, очень старался для своей любимой сестры, в былые времена нещадно дразнившей его за пугливый вид. Отец, пока шла служба и отпевание, напоминал большой покосившийся валун, зато Коннор был такой прямой, словно ему сунули дуло между лопаток, и Мерфи не удержался и взял его за руку, переплетая пальцы. И похуй, что при таком раскладе им не хватало только коротких штанишек, ободранных коленок и чернил на морде.
Потом они купили ящик виски и таки надрались. То есть они с Коннором надрались, а отец пил и молчал, молчал и пил, и снова молчал, и опять пил, пока выражение «бездонная бочка» не начало обретать для Мерфи вполне зримую персонификацию. И то ли ночью, то ли уже следующим вечером, Коннора, наконец, прорвало.
- Мы ошиблись, Мерф, мы ошиблись… мы не имели права, - сказал он, сжимая холодной, потной ладонью его плечо. - Сначала Рок, потом Ма… мы ошиблись…
Мерфи, откровенно говоря, ебал в рот такие разговоры, и желание дать Коннору в табло было очень ощутимым, но это ничему бы не помогло, да и сил у него не осталось, поэтому, когда брат торопливо зашептал дальше: «Ты меня слушаешь, слушаешь?» - он утвердительно промычал.
Дня через три, когда Мерфи выворотило в кухонную раковину чистейшим виски, необходимость сменить обстановку стала особенно острой. Прополоскав рот водой, он вернулся к Коннору, приподнял его, ухватив за ворот, и сказал:
- Пойдем, тебе надо проветриться.
Коннор глянул на него осоловелыми глазами и ухмыльнулся.
- Как будто я один тут провонял…
Мерфи не стал вдаваться в дискуссии.
***
Жизнь в Ирландии хороша тем, что течет с почти средневековой медлительностью. Поэтому кафе их кузины Шеннон все также находилось в квартале от маминой квартиры, как и пять лет назад. Она сердилась на них, за то, что ее не пригласили на похороны и даже не навестили по приезде, но, поглядев на опухшие и безрадостные рожи, быстро смягчилась и принесла каждому по большой кружке крепкого кофе без сахара. Потом подоспело рагу и еще кофе, и мир, внутри и за пределами головы Мерфи, перестал быть таким тошнотворным. Примерно тогда рядом с ними плюхнулся старый знакомец Лохан, жизнерадостный и оборотистый мужик, неприятно напомнивший о Рокко.
- Сочувствую, парни, очень сочувствую, - сказал он, благочестиво перекрестившись, и Мерфи крикнул Шеннон, чтобы она налила ему выпивки за их счет. Сочтя это добрым знаком, Лохан расположился поудобнее и стал рассказывать обо всем понемногу, и так, перескакивая с одного на другое, добрался до следующей потрясающей новости:
- Троюродная тетка уезжает во Францию. Ферму теперь продает. Ферма хорошая. Овец, конечно, мало, с десяток всего, и домишко захудаленький, и глушь несусветная… Зато большая! - в азарте он прихватил футболку Мерфи, покручивая ее между пальцами. - И пастбища там отменные, Мерф, отменные пастбища, ей-богу, лучшие во всей Ирландии.
Откинувшись на стуле, Коннор явно воспринимал разговор с пятого на десятое, но вдруг вздохнул и мечтательно булькнул:
- Овечки…
И тут Мерфи прояснило, он вдумчиво выпустил колечко, целясь в кончик носа Лохана, а потом наклонился к Коннору и прошептал ему на ухо:
- И пастырями твоими будем мы…
Коннор приподнял одну бровь, затем другую, обнял Мерфи за плечо и, подавшись вместе с ним вперед, сказал:
- Мы согласны. Где там твоя троюродная… тетка…
Когда они уже возвращались, Мерфи, покусывая уголок губы, заметил:
- Отцу надо будет как-то сказать.
Коннор затянулся, выпустил дым, потом еще раз затянулся и выпустил дым, потом ковырнул языком что-то между зубами и ответил:
- Ну, так и скажем…
Дома он разложил перед отцом собранную Шеннон стряпню.
- Па, мы тебе тут пожрать принесли, - сказал Коннор.
- Да, - сказал Мерфи.
- И, знаешь, мы купили ферму. Говорят там луга охуенные, - добавил Коннор.
- Да, - сказал Мерфи.
- Правда, овец мало и в глуши. Но это же не проблема… - рассудил Коннор.
- Да, - сказал Мерфи.
Во время этого полудиалога, отец переводил взгляд с одного сына на другого и, в конце концов, в его глазах что-то блеснуло.
- Ферма? - произнес он с расстановкой. - Овцы? Глушь? Звучит неплохо.
И принялся за еду.
***
К чести Лохана надо сказать, что он не приврал ни слова - ни насчет овец, ни насчет глуши, ни насчет пастбищ. Когда Мерфи, поскальзываясь в грязи, бегал по загону за мечущимися и блеющими овцами, пытаясь поймать хоть одну - Коннор в первый раз заржал, и даже лицо отца тоже, как будто, немного треснуло. Они обустроились на удивление быстро, а прибывшие из Бостона свои прежние вещи зарыли в амбаре, который был больше дома раза в три, и Мерфи так и не понял, захуя он такой огромный. Еще оказалось, что отец очень недурной плотник, к тому же умеет кашеварить и даже печь хлеб. Затарившись консервами, крупой и кофе, а также табаком и виски, они прикупили трех собак для верности, несколько ружей и, по настоянию Мерфи, ошейников с бубенчиками и книг по овцеводству и ветеринарии.
- Утюг нам тут не поможет, - сказал он Коннору. - Утюг - это варварство.
Он с головой ушел во все это, и Коннор неоднократно подшучивал над его привычкой мыть овец после каждого выпаса, говоря что-то про материнский инстинкт.
- Зато, какие они чистенькие и беленькие, нет, ты полюбуйся, - отвечал ему тогда Мерфи, с гордостью осматривая дело рук своих. Коннор усмехался и уходил за пресловутый амбар, где оборудовал себе стрельбище.
Так что жизнь их покатилась вполне мирно и постепенно вошла в ту размеренную колею, когда дни сменяют друг друга практически неощутимо. Лишь однажды, во время ночного на дальнем выгоне, который Мерфи очень любил за близкое и какое-то особенно звездное небо, Коннор с чего-то припомнил Бостон, и ребят с мясокомбината, и бар у Дока, и Рокко. В этот раз Мерфи не стал ему потакать и сказал:
- Заткнись, Коннор. Просто завали свою пасть и помолчи.
Потом он долго курил сигарету за сигаретой, и все смотрел на звезды.
А поздней осенью случилось одно происшествие. Из хищников в округе были все больше лисы, так что они их не беспокоили, но тут нарисовался самый настоящий волчара, поджарый и сильный. Мерфи заметил его уже в прыжке, и не сообразил ничего лучше, как крикнуть:
- Волк!
Ему показалось, что Коннор скинул с плеча ружье и выстрелил одновременно с его воплем, ну, может быть, секундой позже, и подстреленное животное, взмахнув лапами в воздухе, рухнуло замертво, распластавшись по земле мордой. Взглянув на Коннора, который, слегка откинув голову и прикрыв глаза, потирал ушибленную отдачей ключицу, Мерфи бросился собирать испуганных овец, шепча себе под нос скороговоркой:
- And shepherds we shall be
For thee my Lord for thee
Power hath descended forth from thy hand
That our feet may swiftly carry out thy command
We shall flow a river forth to thee
And teeming with souls shall it ever be
In nomine patris, et filii,
Et spiritus sancti.