Июньские стихи
Это подборка июньских стихов разных лет.
Много получилось ...
* * *
Не говори о нас, не говори,
и даже в самом сердце де Пари,
где мы могли однажды умереть,
когда бы жизнь
не праведней, чем смерть,
когда бы свято место не про нас,
когда бы жили
только в этот раз.
Но до сих пор пульсирует внутри:
не говори о нас, не говори.
Во мне растут сады и города,
во мне горит небесная руда,
скрипят качели, облако плывёт,
а на качелях
девочка поёт.
И так поёт, что не о чем жалеть,
покуда жизнь
не праведней, чем смерть,
покуда всё растает до зари,
как фонари проспектов де Пари.
И уцелеет только горизонт,
но говорить об этом не резон -
слова легки, изменчивы, пусты...
Внутри меня
висячие мосты,
под небом птица, рыба в глубине -
как это всё
вмещается во мне,
живёт и дышит, требует любви?
Там старый дом шиповником увит,
почтовый ящик на его двери
(не говори о нас, не говори),
вокруг стоит высокая трава,
и на ветру
качается едва,
и в той траве лежит мой детский страх,
мой детский стыд,
мой ужас на губах,
моя тоска, моя смешная боль -
всё, что ещё не связано с тобой,
лежит в траве, но не болит давно...
И я смотрю, как старое кино,
и вижу только утро и восход.
И на качелях
девочка поёт.
О, эта песня - всё нутро моё,
а жизнь и смерть -
лишь строчки из неё.
И если хочешь, слушай и смотри.
Но ничего о нас не говори.
* * *
Я помню всё. Никто не торопился,
А мир был юным, тёплым и живым.
Мне было шесть, и мир ещё светился
Сам по себе, и я владела им.
Ещё никто в наместники не метил,
Ещё дышала вечность за плечом.
Как было просто думать о бессмертьи,
Как было просто думать ни о чём.
Я помню всё. Как птицы щебетали,
Как закипала в чайнике вода,
Как занавески в спальне оживали
И шли часы, неведомо куда.
И первый луч ловил меня в постели
(То было счастье, что ни говори),
И как задорно ящички скрипели
В комоде старом слева от двери.
И отражался свет в небесной призме,
И мир лежал, как азбука в руке,
Где было всё о радости и жизни,
И ничего о смерти и тоске.
* * *
Каждого и прости, и благослови,
Вот тебе жизнь, вот тебе Бог над нею.
Нет ничего мучительнее любви,
Нет ничего прекраснее и сильнее.
Там где одна дорога, сомнений нет.
Хочешь - иди; не хочешь - и так протащат.
Лестница в небо строилась сотни лет
Лишь для тебя, помни об этом чаще.
Все поезда уходят не вдаль, но вверх.
Каждый решает сам, что закон, что случай.
Быть несчастливым - это смертельный грех.
Странно, что нас этому здесь не учат.
Сердца на всё не хватит, не торопись,
Только представь - собрался любить, а нечем.
Смерть не страшнее жизни, но тоже жизнь,
Выдохнешь этот ужас - и станет легче.
Выдохнешь этот страх, суету и боль -
Время-старьёвщик всякого обдирает.
Видишь, в сухом остатке одна любовь,
Только она одна, без конца и края.
Только она останется навсегда.
Поезд легко отчалит и не заметишь,
Как железнодорожные провода
Тянутся мимо жизни и мимо смерти...
* * *
Всё пустые разговоры,
Всё советы, да не те.
У меня внутри просторы,
Что лететь бы да лететь.
Ай, люли мои люли,
Страх встаёт на костыли,
Ковыляй себе, болезный,
Поищи другой земли.
Я жила себе, взрослела,
Мне без малого вся жизнь.
Каждый первый то и дело
Говорит: давай, держись.
Каждый первый знает точно,
Где бревно в чужом глазу,
Ах, вы ночи мои ночи,
Ах, кораблики в тазу,
Ах, ковровые узоры,
Ах, тесёмочки в косе,
Разговоры-разговоры
На нейтральной полосе.
Не спеши подбить итоги -
Воля наша, чья бы власть...
Смерть оббила все пороги,
Жизнь пока что не сдалась.
* * *
У меня был Краков, Париж и Рим,
Где ни мост, ни купол не стал моим,
Я могла живое открыть живым,
Но искала камень и ключ под ним,
Я пыталась мир заготовить впрок,
Этот мир пока был не слишком строг.
До поры кивал мне лукавый бог,
Но теперь неясно, каков итог.
Если нить тонка, то болит порез,
Если ждать беды, то она окрест,
Но когда созрел и готов замес,
Никакой нужды в перемене мест.
И легко сквозь бусину нить течёт,
И в груди пульсирует горячо,
И не важно время, ни день, ни год
Для того, кто знает, куда идёт.
Всё, чего ты ищешь, давно внутри,
Это очень просто - бери смотри.
И давай, себе-то уже не ври -
Бесполезен ключ, если нет двери.
* * *
Если я тебя забуду,
Кто узнает, как всё было,
Как замешивал белила,
Как сурьмою разводил,
Мерил жизнь мою докуда,
Не дотягивал до чуда,
Но пока я говорила,
Ты со мною говорил.
Ветер носит грозовые
Облака, как куклы вуду,
Если я тебя забуду
Что блеснёт среди золы?
Мы давно уже другие,
Но пока ещё живые,
Пригуби вина, Гертруда,
Никакой тебе хулы.
Смерть катается повсюду
На смешном велосипеде,
Мы уедем, мы уедем,
Не догонит нипочём.
Если я тебя забуду,
Если я тебя забуду,
Остаётся только ветер
За вторым моим плечом.
* * *
Этот город как-будто опять не у дел,
Он меня отпустил и растерян поныне.
Так беспечный любовник дражайшее имя
Всё катает во рту, покидая постель.
Я иду, прорывая его пустоту,
Паутину невидимых связей и смыслов.
Как добычу свою подпуская на выстрел,
Он стоит неподвижен на этом посту.
Он не ждёт никого. Что ему поезда?
Что ему до того, кто рождён и схоронен?
Что ему до меня? Всё песок и вода...
Всё брусчатка и пыль... Всё узор на ладони...
Мой мирок карамельный, мой космос в груди,
Подержи надо мною целительный полог.
Я не знаю, сколь путь мой суров или долог,
Но я буду идти.
Но я буду идти.
* * *
Летнее солнцестояние, новый отсчёт,
Небо течёт по венам, темнеет кожа.
Господи, что за безумный выдался год,
Кто там вращает вселенский коловорот,
И провернуть всё никак не может.
Мы, как радары, стоим, отражаем свет,
В зоне покрытия - прочерки и многоточья.
Если на все вопросы - один ответ,
Глупо читать по буквам, которых нет:
Помню, люблю, скучаю... и прочее, прочее...
* * *
Этот дымный город, размытый воздух,
где вокзал спиной к пустоте прижался.
- Ты не поздно? - спрашивала.
- Не поздно.
Уходил и больше не возвращался.
Всё казалось, лето, а это в гору
поднимались воды, смывали небо.
- Ты же скоро? - спрашивала.
- Я скоро.
И кончалось время, и память слепла.
Приходи,
любить тебя больше нечем,
больше нечем биться в грудную клетку.
Я теперь на целое сердце легче,
я совсем невесомая стану к лету.
* * *
В то время, как ты там выгуливаешь свою тоску,
дышишь спелым воздухом,
пытаешься быть гуманным,
ждёшь попутного ветра, знамений, какой-то небесной манны,
гадаешь по синему морю и золотому песку,
я учусь просыпаться рано.
Я пытаюсь ровнее дышать и не ждать новостей,
просто чистить картошку,
насаживать мясо на вертел.
Пытаюсь не помнить, как вкладывать письма в конверты,
как можно смеяться, не пить и хотеть детей.
И не бояться смерти.
Пока ты там в сотый раз пытаешься всё изменить,
вытоптать себе пятачок
между адом и раем,
я понимаю, что всё бесполезно, что так всё равно не бывает,
и думаю : «Хватит, устала», - и отпускаю нить…
И тут меня накрывает.
* * *
Как же мы поделим этот мир?
на компот и булку,
на кефир,
на окно и форточку,
на дверь,
на всё то, что делится теперь…
Как же мы поделим?
Видит Бог -
мир спасался бегством и не смог.
Всё труднее стало совпадать.
Время пишет палочки в тетрадь,
загибает город уголки -
и трамвай бежит
с конца строки…
Как же мы поделим это всё -
ровно на две кучки разнесём?
По двенадцать строчек
на двоих,
на детей моих и на твоих?..
А вот этот неделимый шар -
этот жар сердечный,
этот пар,
что цветёт, и зреет, и болит -
как его мы сможем разделить?
Не унять, не вынуть…
Посмотри -
это космос делится внутри.
И ссыпает звёздочки в пакет…
Тут кому-то хватит
на билет.
* * *
И вдруг стоишь, не понимая,
куда ты шёл,
к кому, зачем…
Всего-то в двух шагах от края,
от рая - в несколько прыжков…
О, стоило ли воскресать,
когда в живое прорастая,
ты понимаешь:
«не готов»...
Но вдруг июнь.
Зрачок упрётся
в зелёное, в прозрачных туч
свисающую бахрому,
во что-то глупое,
простое...
А ты здесь больше никому.
И время ничего не стоит.
А через несколько недель
всё зацветёт -
не наглядеться.
Хозяйки вывесят постель
крахмальную
и полотенца…
Но ты погибнешь не о том -
а в этом глупом и простом
тебе уже не хватит
сердца.
* * *
Ты меня переписываешь опять,
По пять раз на дню, исчеркал всего.
Ты хотел, чтоб я вышел тебе под стать,
По по-до-би-ю… но теперь чего?
Каждый раз мне навешиваешь долги,
То любовь, то ненависть, то петлю.
А когда не могу, говоришь: «моги!»
А когда не хочу, говоришь: «убью!»
Люди думают, что это я такой -
Как дурак кидаюсь то в пух, то в прах.
Я б давно перестал говорить с тобой,
Но ты ставишь галочки на полях -
Сочиняешь мне то врага, то дочь,
То больничную койку, а то плацкарт.
Всё пытаешься как-нибудь мне помочь,
И похоже, что даже вошёл в азарт…
Посмотри, ну какой из меня герой?
Я тебе всю статистику завалю!
Но ты так в меня веришь, что чёрт с тобой,
Переписывай - потерплю.
* * *
Мне на самом-то деле плевать, что ты давно не звонишь.
Я тебя поселила в какой-то вымышленный Париж,
В какой-то шикарный номер с видом на Сен-Мишель -
С кабельным, с барной стойкой, с кофе в постель.
Всё, что я помню - дождь… как в шею дышала, дрожа,
Как говорил «до скорого», а я уже знала «сбежал».
Стояла, как дура, в юбке - по бёдрам текла вода...
И всё говорил «до скорого», а я слышала «навсегда».
Но мне-то теперь без разницы… В том месте моей души,
Где ты выходишь из спальни, из выбеленной тиши,
Где время стоит, как вкопанное, где воздух дрожит, звеня,
Никто тебя не отнимет уже, никто не возьмёт у меня.
И однажды звонят откуда-то (оттуда всегда в ночи),
И спрашивают «знали такого-то?» - (молчи, сердце, молчи!)
И говоришь, мол, глупости, этого не может быть…
Он даже не в этом городе… он должен вот-вот позвонить…
И оплываешь на пол, и думаешь: "Господи, Боже мой!"
И нет никакой Сен-Мишели... и Франции никакой...
* * *
Какой-то город, улица, вокзал,
какой-то день, и месяц, и столетье,
никто не спал, никто не причитал,
уже не взрослые, ещё не дети,
какой-то дым, какие-то слова,
ещё не жест, уже не расстоянье,
дрожащий свет, тугая тетива,
пустоты фраз заполнены молчаньем.
Входило время мягко, как фреза,
как аметист в тяжёлую оправу,
какой-то город, улица, вокзал,
а оставалось только «аве, аве…»
* * *
Много получилось ...
* * *
Не говори о нас, не говори,
и даже в самом сердце де Пари,
где мы могли однажды умереть,
когда бы жизнь
не праведней, чем смерть,
когда бы свято место не про нас,
когда бы жили
только в этот раз.
Но до сих пор пульсирует внутри:
не говори о нас, не говори.
Во мне растут сады и города,
во мне горит небесная руда,
скрипят качели, облако плывёт,
а на качелях
девочка поёт.
И так поёт, что не о чем жалеть,
покуда жизнь
не праведней, чем смерть,
покуда всё растает до зари,
как фонари проспектов де Пари.
И уцелеет только горизонт,
но говорить об этом не резон -
слова легки, изменчивы, пусты...
Внутри меня
висячие мосты,
под небом птица, рыба в глубине -
как это всё
вмещается во мне,
живёт и дышит, требует любви?
Там старый дом шиповником увит,
почтовый ящик на его двери
(не говори о нас, не говори),
вокруг стоит высокая трава,
и на ветру
качается едва,
и в той траве лежит мой детский страх,
мой детский стыд,
мой ужас на губах,
моя тоска, моя смешная боль -
всё, что ещё не связано с тобой,
лежит в траве, но не болит давно...
И я смотрю, как старое кино,
и вижу только утро и восход.
И на качелях
девочка поёт.
О, эта песня - всё нутро моё,
а жизнь и смерть -
лишь строчки из неё.
И если хочешь, слушай и смотри.
Но ничего о нас не говори.
* * *
Я помню всё. Никто не торопился,
А мир был юным, тёплым и живым.
Мне было шесть, и мир ещё светился
Сам по себе, и я владела им.
Ещё никто в наместники не метил,
Ещё дышала вечность за плечом.
Как было просто думать о бессмертьи,
Как было просто думать ни о чём.
Я помню всё. Как птицы щебетали,
Как закипала в чайнике вода,
Как занавески в спальне оживали
И шли часы, неведомо куда.
И первый луч ловил меня в постели
(То было счастье, что ни говори),
И как задорно ящички скрипели
В комоде старом слева от двери.
И отражался свет в небесной призме,
И мир лежал, как азбука в руке,
Где было всё о радости и жизни,
И ничего о смерти и тоске.
* * *
Каждого и прости, и благослови,
Вот тебе жизнь, вот тебе Бог над нею.
Нет ничего мучительнее любви,
Нет ничего прекраснее и сильнее.
Там где одна дорога, сомнений нет.
Хочешь - иди; не хочешь - и так протащат.
Лестница в небо строилась сотни лет
Лишь для тебя, помни об этом чаще.
Все поезда уходят не вдаль, но вверх.
Каждый решает сам, что закон, что случай.
Быть несчастливым - это смертельный грех.
Странно, что нас этому здесь не учат.
Сердца на всё не хватит, не торопись,
Только представь - собрался любить, а нечем.
Смерть не страшнее жизни, но тоже жизнь,
Выдохнешь этот ужас - и станет легче.
Выдохнешь этот страх, суету и боль -
Время-старьёвщик всякого обдирает.
Видишь, в сухом остатке одна любовь,
Только она одна, без конца и края.
Только она останется навсегда.
Поезд легко отчалит и не заметишь,
Как железнодорожные провода
Тянутся мимо жизни и мимо смерти...
* * *
Всё пустые разговоры,
Всё советы, да не те.
У меня внутри просторы,
Что лететь бы да лететь.
Ай, люли мои люли,
Страх встаёт на костыли,
Ковыляй себе, болезный,
Поищи другой земли.
Я жила себе, взрослела,
Мне без малого вся жизнь.
Каждый первый то и дело
Говорит: давай, держись.
Каждый первый знает точно,
Где бревно в чужом глазу,
Ах, вы ночи мои ночи,
Ах, кораблики в тазу,
Ах, ковровые узоры,
Ах, тесёмочки в косе,
Разговоры-разговоры
На нейтральной полосе.
Не спеши подбить итоги -
Воля наша, чья бы власть...
Смерть оббила все пороги,
Жизнь пока что не сдалась.
* * *
У меня был Краков, Париж и Рим,
Где ни мост, ни купол не стал моим,
Я могла живое открыть живым,
Но искала камень и ключ под ним,
Я пыталась мир заготовить впрок,
Этот мир пока был не слишком строг.
До поры кивал мне лукавый бог,
Но теперь неясно, каков итог.
Если нить тонка, то болит порез,
Если ждать беды, то она окрест,
Но когда созрел и готов замес,
Никакой нужды в перемене мест.
И легко сквозь бусину нить течёт,
И в груди пульсирует горячо,
И не важно время, ни день, ни год
Для того, кто знает, куда идёт.
Всё, чего ты ищешь, давно внутри,
Это очень просто - бери смотри.
И давай, себе-то уже не ври -
Бесполезен ключ, если нет двери.
* * *
Если я тебя забуду,
Кто узнает, как всё было,
Как замешивал белила,
Как сурьмою разводил,
Мерил жизнь мою докуда,
Не дотягивал до чуда,
Но пока я говорила,
Ты со мною говорил.
Ветер носит грозовые
Облака, как куклы вуду,
Если я тебя забуду
Что блеснёт среди золы?
Мы давно уже другие,
Но пока ещё живые,
Пригуби вина, Гертруда,
Никакой тебе хулы.
Смерть катается повсюду
На смешном велосипеде,
Мы уедем, мы уедем,
Не догонит нипочём.
Если я тебя забуду,
Если я тебя забуду,
Остаётся только ветер
За вторым моим плечом.
* * *
Этот город как-будто опять не у дел,
Он меня отпустил и растерян поныне.
Так беспечный любовник дражайшее имя
Всё катает во рту, покидая постель.
Я иду, прорывая его пустоту,
Паутину невидимых связей и смыслов.
Как добычу свою подпуская на выстрел,
Он стоит неподвижен на этом посту.
Он не ждёт никого. Что ему поезда?
Что ему до того, кто рождён и схоронен?
Что ему до меня? Всё песок и вода...
Всё брусчатка и пыль... Всё узор на ладони...
Мой мирок карамельный, мой космос в груди,
Подержи надо мною целительный полог.
Я не знаю, сколь путь мой суров или долог,
Но я буду идти.
Но я буду идти.
* * *
Летнее солнцестояние, новый отсчёт,
Небо течёт по венам, темнеет кожа.
Господи, что за безумный выдался год,
Кто там вращает вселенский коловорот,
И провернуть всё никак не может.
Мы, как радары, стоим, отражаем свет,
В зоне покрытия - прочерки и многоточья.
Если на все вопросы - один ответ,
Глупо читать по буквам, которых нет:
Помню, люблю, скучаю... и прочее, прочее...
* * *
Этот дымный город, размытый воздух,
где вокзал спиной к пустоте прижался.
- Ты не поздно? - спрашивала.
- Не поздно.
Уходил и больше не возвращался.
Всё казалось, лето, а это в гору
поднимались воды, смывали небо.
- Ты же скоро? - спрашивала.
- Я скоро.
И кончалось время, и память слепла.
Приходи,
любить тебя больше нечем,
больше нечем биться в грудную клетку.
Я теперь на целое сердце легче,
я совсем невесомая стану к лету.
* * *
В то время, как ты там выгуливаешь свою тоску,
дышишь спелым воздухом,
пытаешься быть гуманным,
ждёшь попутного ветра, знамений, какой-то небесной манны,
гадаешь по синему морю и золотому песку,
я учусь просыпаться рано.
Я пытаюсь ровнее дышать и не ждать новостей,
просто чистить картошку,
насаживать мясо на вертел.
Пытаюсь не помнить, как вкладывать письма в конверты,
как можно смеяться, не пить и хотеть детей.
И не бояться смерти.
Пока ты там в сотый раз пытаешься всё изменить,
вытоптать себе пятачок
между адом и раем,
я понимаю, что всё бесполезно, что так всё равно не бывает,
и думаю : «Хватит, устала», - и отпускаю нить…
И тут меня накрывает.
* * *
Как же мы поделим этот мир?
на компот и булку,
на кефир,
на окно и форточку,
на дверь,
на всё то, что делится теперь…
Как же мы поделим?
Видит Бог -
мир спасался бегством и не смог.
Всё труднее стало совпадать.
Время пишет палочки в тетрадь,
загибает город уголки -
и трамвай бежит
с конца строки…
Как же мы поделим это всё -
ровно на две кучки разнесём?
По двенадцать строчек
на двоих,
на детей моих и на твоих?..
А вот этот неделимый шар -
этот жар сердечный,
этот пар,
что цветёт, и зреет, и болит -
как его мы сможем разделить?
Не унять, не вынуть…
Посмотри -
это космос делится внутри.
И ссыпает звёздочки в пакет…
Тут кому-то хватит
на билет.
* * *
И вдруг стоишь, не понимая,
куда ты шёл,
к кому, зачем…
Всего-то в двух шагах от края,
от рая - в несколько прыжков…
О, стоило ли воскресать,
когда в живое прорастая,
ты понимаешь:
«не готов»...
Но вдруг июнь.
Зрачок упрётся
в зелёное, в прозрачных туч
свисающую бахрому,
во что-то глупое,
простое...
А ты здесь больше никому.
И время ничего не стоит.
А через несколько недель
всё зацветёт -
не наглядеться.
Хозяйки вывесят постель
крахмальную
и полотенца…
Но ты погибнешь не о том -
а в этом глупом и простом
тебе уже не хватит
сердца.
* * *
Ты меня переписываешь опять,
По пять раз на дню, исчеркал всего.
Ты хотел, чтоб я вышел тебе под стать,
По по-до-би-ю… но теперь чего?
Каждый раз мне навешиваешь долги,
То любовь, то ненависть, то петлю.
А когда не могу, говоришь: «моги!»
А когда не хочу, говоришь: «убью!»
Люди думают, что это я такой -
Как дурак кидаюсь то в пух, то в прах.
Я б давно перестал говорить с тобой,
Но ты ставишь галочки на полях -
Сочиняешь мне то врага, то дочь,
То больничную койку, а то плацкарт.
Всё пытаешься как-нибудь мне помочь,
И похоже, что даже вошёл в азарт…
Посмотри, ну какой из меня герой?
Я тебе всю статистику завалю!
Но ты так в меня веришь, что чёрт с тобой,
Переписывай - потерплю.
* * *
Мне на самом-то деле плевать, что ты давно не звонишь.
Я тебя поселила в какой-то вымышленный Париж,
В какой-то шикарный номер с видом на Сен-Мишель -
С кабельным, с барной стойкой, с кофе в постель.
Всё, что я помню - дождь… как в шею дышала, дрожа,
Как говорил «до скорого», а я уже знала «сбежал».
Стояла, как дура, в юбке - по бёдрам текла вода...
И всё говорил «до скорого», а я слышала «навсегда».
Но мне-то теперь без разницы… В том месте моей души,
Где ты выходишь из спальни, из выбеленной тиши,
Где время стоит, как вкопанное, где воздух дрожит, звеня,
Никто тебя не отнимет уже, никто не возьмёт у меня.
И однажды звонят откуда-то (оттуда всегда в ночи),
И спрашивают «знали такого-то?» - (молчи, сердце, молчи!)
И говоришь, мол, глупости, этого не может быть…
Он даже не в этом городе… он должен вот-вот позвонить…
И оплываешь на пол, и думаешь: "Господи, Боже мой!"
И нет никакой Сен-Мишели... и Франции никакой...
* * *
Какой-то город, улица, вокзал,
какой-то день, и месяц, и столетье,
никто не спал, никто не причитал,
уже не взрослые, ещё не дети,
какой-то дым, какие-то слова,
ещё не жест, уже не расстоянье,
дрожащий свет, тугая тетива,
пустоты фраз заполнены молчаньем.
Входило время мягко, как фреза,
как аметист в тяжёлую оправу,
какой-то город, улица, вокзал,
а оставалось только «аве, аве…»
* * *