Толстая Анна
Толстая Анна тронулась рассудком не тогда, когда её ворчливого, вечно кашляющего по утрам, тонко смеющегося над своими же шутками, мужа выкатили из палаты, укрытого простынёй, и повезли от неё по длинному коридору…
Анна смотрела на скользящую по кафельным плитам каталку и представляла себе сервировочный столик на колёсиках с резной полочкой внизу. И разные яства на столике были аккуратно прикрыты крахмальной салфеткой, а внизу непременно должна была стоять вазочка с апельсинами.
И Анна даже догнала каталку и заглянула под неё. И очень удивилась, ничего не обнаружив. И даже обиделась на мужа, что вот он опять ввёл её в заблуждение и опять будет противно тоненько смеяться, приглаживая редкие волосы на затылке.
И не тогда Анна тронулась рассудком, когда обоих внуков (её солнышек, её звёздочек ненаглядных, её ангелочков сладких) невестка уводила за руки к турникету, чтобы больше никогда Анна не целовала их макушек и не гладила по тёплым розовым щекам.
И так жаль было синих панамок на их одинаковых головках, которые приходились как раз на уровень белой столешницы и напоминали двух плюшевых слонов с синими попонками, которые в старом доме стояли на комоде в гостиной…
Толстая Анна закурила, закашлялась и тяжело опустилась в продавленное кресло у окна. Никогда она не считала себя тронутой, как никогда не считала себя толстой. Да, она всегда была цветущей девочкой, с ямочками на щеках и круглыми коленками.
И это было красиво!
И когда мама говорила, что платье опять придётся отдать Борецким (потому что ну невыносимо же, ни одна пуговица не застёгивается!), Анна представляла этих тощих визгливых Борецких болтающимися на парковых качелях, как хвосты канатов в передвижном Шапито, куда мама водила её каждый сезон по два раза.
Толстая Анна затушила сигарету о подоконник, огладила платье на ревматичных коленях и попыталась подняться, опираясь о подлокотники.
И ещё раз попыталась. И ещё.
К тому моменту, когда в дверь постучали, она совершенно отчаялась и была готова заплакать. И когда вошла дежурная, пропуская вперёд высокого грузного мужчину, и сказала: «К вам сын», - и мужчина этот кивнул и пошёл на неё всем своим круглым лицом, и серым костюмом, и портфелем, и тонким противным смехом, Анна вся вдруг напряглась и вжалась в спинку кресла, и стала совсем маленькой, и вся уместилась в этом кресле, вместе с ногами. И конечно заплакала, и подумала, что как же так, что ведь нет у неё никакого сына.
И не может быть. И ей только шесть лет… шесть, шесть!
И даже все пуговицы на платье сегодня прекрасно застегнулись.
_________________________________________________
(рисунок Татьяны Феиной)
Анна смотрела на скользящую по кафельным плитам каталку и представляла себе сервировочный столик на колёсиках с резной полочкой внизу. И разные яства на столике были аккуратно прикрыты крахмальной салфеткой, а внизу непременно должна была стоять вазочка с апельсинами.
И Анна даже догнала каталку и заглянула под неё. И очень удивилась, ничего не обнаружив. И даже обиделась на мужа, что вот он опять ввёл её в заблуждение и опять будет противно тоненько смеяться, приглаживая редкие волосы на затылке.
И не тогда Анна тронулась рассудком, когда обоих внуков (её солнышек, её звёздочек ненаглядных, её ангелочков сладких) невестка уводила за руки к турникету, чтобы больше никогда Анна не целовала их макушек и не гладила по тёплым розовым щекам.
И так жаль было синих панамок на их одинаковых головках, которые приходились как раз на уровень белой столешницы и напоминали двух плюшевых слонов с синими попонками, которые в старом доме стояли на комоде в гостиной…
Толстая Анна закурила, закашлялась и тяжело опустилась в продавленное кресло у окна. Никогда она не считала себя тронутой, как никогда не считала себя толстой. Да, она всегда была цветущей девочкой, с ямочками на щеках и круглыми коленками.
И это было красиво!
И когда мама говорила, что платье опять придётся отдать Борецким (потому что ну невыносимо же, ни одна пуговица не застёгивается!), Анна представляла этих тощих визгливых Борецких болтающимися на парковых качелях, как хвосты канатов в передвижном Шапито, куда мама водила её каждый сезон по два раза.
Толстая Анна затушила сигарету о подоконник, огладила платье на ревматичных коленях и попыталась подняться, опираясь о подлокотники.
И ещё раз попыталась. И ещё.
К тому моменту, когда в дверь постучали, она совершенно отчаялась и была готова заплакать. И когда вошла дежурная, пропуская вперёд высокого грузного мужчину, и сказала: «К вам сын», - и мужчина этот кивнул и пошёл на неё всем своим круглым лицом, и серым костюмом, и портфелем, и тонким противным смехом, Анна вся вдруг напряглась и вжалась в спинку кресла, и стала совсем маленькой, и вся уместилась в этом кресле, вместе с ногами. И конечно заплакала, и подумала, что как же так, что ведь нет у неё никакого сына.
И не может быть. И ей только шесть лет… шесть, шесть!
И даже все пуговицы на платье сегодня прекрасно застегнулись.
_________________________________________________
(рисунок Татьяны Феиной)