Горбун.
Оригинал взят у yunski в Горбун.
Я не помню, всегда ли был так уродлив. Мне уже немало лет, и большую часть жизни я для всех инвалид, немощный, странный.
Я живу при монастыре. Нет, я не священник, не монах. Послушник. Так, наверное, мы называемся. Да я и не любитель религии. Я занимаюсь чёрной работой. Помыть, прибрать, истопить. И развожу птиц. Моих любимых чёрных курочек. На радость настоятелю и его немногочисленным посетителям, - мой куриный суп они очень уважают. Всё время спрашивают, как я его готовлю таким вкусным из ничего, тем более что сам я мяса никогда не ем.
Никто не досаждает мне своим вниманием. Я урод, а с уродами незачем разговаривать. Живые сторонятся меня. И я занимаюсь мертвыми - обмываю их тела перед отпеванием и погребением. Мёртвые меня не боятся. Им уже незачем. И так из года в год, уже без малого четверть века, я тихо живу себе в стенах монастыря. Невидимый, неслышимый, в полном спокойствии.
День мой полон забот, но главное мое дело совершается ночью. Не всякую ночь оно есть. Ему предшествует длительная подготовка, сбор информации, проверки. Сегодня будет работа. Пора, пора. В самый раз. И я спешу в свою каморку с одной из своих пташек под мышкой. По пути попадаюсь на глаза настоятелю, объясняю ему, что курица убежала, заглядываю к нему в покои подбросить дров в очаг. Холодно нынче. А он лишний раз и не попросит.
Вот все стихли, и мы с пташкой готовы к делу. Всё готово. Дверь заперта, инструменты разложены... "Ну что, крошка Агнес, давай прощаться," - и в одно мгновение пташка лишается голоса, а потом долго смотрит на меня, не в силах сопротивляться мне, сжимающему её горло. Глаза стекленеют, тельце обмирает. А дальше куриная тушка отправляется на кухню. Завтра будет суп.
- Горбун, слышал новость? В деревне снова ребенок умер. Дочь лавочника, малышка Агнес. Что-то с горлом стало, задохнулась прямо на глазах, так на руках отца и умерла. Проклятый холод! Застудилась, и надо же! А ведь родители такие набожные люди. Ох, горе, горе. Приготовь там всё, завтра привезут на отпевание.
И я обмываю её маленькое тельце с распухшим горлом, причёсываю. А сама Агнес стоит рядом, впившись в мою руку, и с ужасом смотрит куда-то вправо... "Горбун, неужели это была бы моя жизнь? Как же так? Я приходила сюда быть женой и матерью, почему же они хотели сделать со мной такое? За что?" - и дальше, - "Спасибо тебе, Горбун..."
Ступай, милая Агнес. К своему братику, к своим друзьям. Ступай. Всё пошло не так, как ты хотела. Как вы все хотели. Вас обманули, дети. Ступайте, бегите прочь, пока вас не нашли!
И я отдаю тельце Агнес её родителям.
Моя работа трудна. И я обязан быть крайне осторожен. Мне нельзя попадаться.
***
-Горбун! Настоятель просит тебя приготовить к завтрашнему обеду куриный суп. К нам приезжает лекарь с проверкой. Ты знаешь его, наверное, это наш монах. Слишком много смертей было в эту зиму, да и весна принесла одно лишь горе. Им нужно кое-что проверить.
Я несу им суп. Проверка. Уж сколько я их пережил. Но в этот раз, по-видимому, не переживу. Я заглянул в глаза этому лекарю, и не нашел в них нашего прежнего монаха. Незнакомая, ужасная сущность сидела в нём. И приехала она за мной.
Он забрал меня в подземелье для допросов. Я не ждал пыток. До их массового применения пройдет ещё пара столетий, а пока мы просто разговариваем. То есть говорит он. Мало.
- Ну что, Горбун. Ловко же ты спрятался на этот раз. В калеку... Такой чистильщик в таком убожестве, подумать только...
Нет, он не станет пытать меня. Он знает, что ему это ничего не даст. И он умеет кое-что поинтереснее.
Он запечатывает мою память одним из самых жестоких способов, прежде чем убить и запечатать меня в мире мёртвых. И потом много воплощений я буду пытаться вытряхнуть железный раскалённый прут из головы, память о нём, точнее. И вспомнить себя.
Но он недооценивает силы моего уродливого тела. Я вырываюсь из него, страшным криком, огромной чёрной птицей, и уношусь прочь. Прочь, избавиться, восстановиться. Поспать хоть пару веков. Вместе с огромной стаей таких же, как я. Ведь поймали почти всех...
И мы улетаем спать, но сон наш будет беспокоен. Мы не успели освободить очень многих. И они будут жить, и рожать детей. А дети их - строить монстров в своем воображении, а к монстрам - пыточные камеры и костры. И устроят во имя своего монструозного бога, живущего лишь в их собственном сознании, такой ад здесь, на земле, в этом мире, какой нашим жертвам и не снился.
Возможно, на языке их потомков это будут называть инквизицией.
Я не помню, всегда ли был так уродлив. Мне уже немало лет, и большую часть жизни я для всех инвалид, немощный, странный.
Я живу при монастыре. Нет, я не священник, не монах. Послушник. Так, наверное, мы называемся. Да я и не любитель религии. Я занимаюсь чёрной работой. Помыть, прибрать, истопить. И развожу птиц. Моих любимых чёрных курочек. На радость настоятелю и его немногочисленным посетителям, - мой куриный суп они очень уважают. Всё время спрашивают, как я его готовлю таким вкусным из ничего, тем более что сам я мяса никогда не ем.
Никто не досаждает мне своим вниманием. Я урод, а с уродами незачем разговаривать. Живые сторонятся меня. И я занимаюсь мертвыми - обмываю их тела перед отпеванием и погребением. Мёртвые меня не боятся. Им уже незачем. И так из года в год, уже без малого четверть века, я тихо живу себе в стенах монастыря. Невидимый, неслышимый, в полном спокойствии.
День мой полон забот, но главное мое дело совершается ночью. Не всякую ночь оно есть. Ему предшествует длительная подготовка, сбор информации, проверки. Сегодня будет работа. Пора, пора. В самый раз. И я спешу в свою каморку с одной из своих пташек под мышкой. По пути попадаюсь на глаза настоятелю, объясняю ему, что курица убежала, заглядываю к нему в покои подбросить дров в очаг. Холодно нынче. А он лишний раз и не попросит.
Вот все стихли, и мы с пташкой готовы к делу. Всё готово. Дверь заперта, инструменты разложены... "Ну что, крошка Агнес, давай прощаться," - и в одно мгновение пташка лишается голоса, а потом долго смотрит на меня, не в силах сопротивляться мне, сжимающему её горло. Глаза стекленеют, тельце обмирает. А дальше куриная тушка отправляется на кухню. Завтра будет суп.
- Горбун, слышал новость? В деревне снова ребенок умер. Дочь лавочника, малышка Агнес. Что-то с горлом стало, задохнулась прямо на глазах, так на руках отца и умерла. Проклятый холод! Застудилась, и надо же! А ведь родители такие набожные люди. Ох, горе, горе. Приготовь там всё, завтра привезут на отпевание.
И я обмываю её маленькое тельце с распухшим горлом, причёсываю. А сама Агнес стоит рядом, впившись в мою руку, и с ужасом смотрит куда-то вправо... "Горбун, неужели это была бы моя жизнь? Как же так? Я приходила сюда быть женой и матерью, почему же они хотели сделать со мной такое? За что?" - и дальше, - "Спасибо тебе, Горбун..."
Ступай, милая Агнес. К своему братику, к своим друзьям. Ступай. Всё пошло не так, как ты хотела. Как вы все хотели. Вас обманули, дети. Ступайте, бегите прочь, пока вас не нашли!
И я отдаю тельце Агнес её родителям.
Моя работа трудна. И я обязан быть крайне осторожен. Мне нельзя попадаться.
***
-Горбун! Настоятель просит тебя приготовить к завтрашнему обеду куриный суп. К нам приезжает лекарь с проверкой. Ты знаешь его, наверное, это наш монах. Слишком много смертей было в эту зиму, да и весна принесла одно лишь горе. Им нужно кое-что проверить.
Я несу им суп. Проверка. Уж сколько я их пережил. Но в этот раз, по-видимому, не переживу. Я заглянул в глаза этому лекарю, и не нашел в них нашего прежнего монаха. Незнакомая, ужасная сущность сидела в нём. И приехала она за мной.
Он забрал меня в подземелье для допросов. Я не ждал пыток. До их массового применения пройдет ещё пара столетий, а пока мы просто разговариваем. То есть говорит он. Мало.
- Ну что, Горбун. Ловко же ты спрятался на этот раз. В калеку... Такой чистильщик в таком убожестве, подумать только...
Нет, он не станет пытать меня. Он знает, что ему это ничего не даст. И он умеет кое-что поинтереснее.
Он запечатывает мою память одним из самых жестоких способов, прежде чем убить и запечатать меня в мире мёртвых. И потом много воплощений я буду пытаться вытряхнуть железный раскалённый прут из головы, память о нём, точнее. И вспомнить себя.
Но он недооценивает силы моего уродливого тела. Я вырываюсь из него, страшным криком, огромной чёрной птицей, и уношусь прочь. Прочь, избавиться, восстановиться. Поспать хоть пару веков. Вместе с огромной стаей таких же, как я. Ведь поймали почти всех...
И мы улетаем спать, но сон наш будет беспокоен. Мы не успели освободить очень многих. И они будут жить, и рожать детей. А дети их - строить монстров в своем воображении, а к монстрам - пыточные камеры и костры. И устроят во имя своего монструозного бога, живущего лишь в их собственном сознании, такой ад здесь, на земле, в этом мире, какой нашим жертвам и не снился.
Возможно, на языке их потомков это будут называть инквизицией.