Так жили, часть 3
Следующая часть мемуаров моего родного дяди Соловьева Геннадия Георгиевича.
Из «Мирного труда» в «Выборное»
Весной 1950 года мы переехали из «Мирного труда» в «Выборное». В эти времена все финские географические названия заменялись русскими, но некоторое время использовались как те, так и другие. Так, например, тот поселок, из которого мы уехали, имел название Ховеноммяки, но по-русски его название звучало как Баргарионовка. Районный центр назывался Приозерском, хотя по-фински он прежде назывался, как и при царе, Кексгольмом. Однако некоторые названия не переводились и оставались финскими. Ближайшая железнодорожная станция на новом месте называлась Мюллюпельто, она сохранила свое прежнее финское название. До нее от Выборного было семь километров по шоссейной дороге, и мы впоследствии все семь километров изучили так, что могли пройти с закрытыми глазами. Многие финские названия в те годы звучали привычно - Суоярви, Янтула, Петяярви, Петькяранта, Рауту (это теперешнее Сосново) - а теперь редкий старожил вспомнит, как называлось то или иное место.
Дом, в который мы переехали, стоял на пригорке возле соснового бора в двухстах метрах от шоссейной дороги за перелеском. Скотный двор находился в пятидесяти метрах от дома, между домом и скотным двором был расположен бетонный колодец. Еще был трехсекционный небольшой амбар, погреб и небольшая банька, расположенная в сосновом бору на тропинке по дороге к озеру.
Скотный двор был снизу каменный, а три венца под крышей были из бревен. Каменный низ был широким. Так обычно строились хозяйственные постройки на финских хуторах. Строительный материал имелся в избытке: после ледникового периода вся местность изобиловала камнями всяких размеров. Камни складывались друг на друга, скреплялись цементным раствором. А толщина стен определялась важностью строения и необходимостью сделать его теплым. У нашего скотного двора был очень вместительный сеновал, рассчитанный на 10-20 коров, так что наша корова Негра жила в небольшом закуточке. На сеновал можно было заехать по эстакаде, которая тоже в начале была из камня, а оканчивалась деревянным мостом. В дождливый год можно было сушить сено на сеновале - его мощности позволяли это делать. Было бы что сушить.
Дом был сравнительно небольшой, две комнаты и зал с русской печкой и голландкой, кладовка, сени составляли наше теперешнее жизненное пространство. Семья наша - отец, мать, Люся, Рая, Толя, я, Юра и Рита - начинала жизнь на новом месте весной. С собой мы привезли из живности корову Негру холмогорской породы, двух коз, четырех овец и с десяток кур во главе с петухом. Мебели почти никакой: железные кровати, обеденный стол, комод, швейная машинка «Зингер», два неисправных велосипеда и пара сундуков. В сундуках - носильные вещи, в основном - нижнее и постельное белье. Серьезное улучшение в смысле мебели - пара скамеек, вернее сказать - лавок. Они очень выручали нас до той поры, пока отец не сделал несколько «кондовых» табуреток из дюймовых досок. Хотя они и весили но пуду каждая, но были крепки и исправно служили нам в течение нескольких лет.
Рядом с домом рос сад. Под южными окнами росли три яблони, дальше располагались кусты красной смородины, сбоку возле колодца росли вишни. С западной стороны росла яблонька, сорт ее был осенний, похож на нашу Антоновку, и осенью она порадовала крупными вкусными яблоками. Как и на любом из хуторов, на нашем хуторе росли розы, белая и красная, но уже около десяти лет с момента выселения финнов за розами никто не ухаживал, и розарий превратился в заросли шиповника, густо поросшими лебедой и крапивой. Русскому крестьянину было не до розовых садов.
Весна 1950 года насупила рано, и забот о перевозке сена не возникло, тем более перевозить было почти нечего. Негра, козы и овцы были запущены в стадо, а куры на первых порах обеспечивали плату пастухам, потому что в семье денег не было, а жизнь в колхозе не светила быстрыми поступлениями, по крайней мере, до поздней осени до сдачи урожая государству. Мама хлопотала по хозяйству, при шести детях (Дима пока не родился) ничем другим она не могла заниматься, а папа сразу же начал работать в колхозе, и мы практически не видели его. Он уходил с рассветом и возвращался, когда мы уже спали. Должность бригадира колхоза, партийный билет и гипертрофированная совесть не давали ему покоя, и он старался в первую очередь общественные дела, и если оставались силы, домашние.
Поселок Выборное представлял собой несколько хуторов. Располагались они друг от друга на расстоянии 300-400 метров, как правило, на пригорках. В домах не было электричества, столбы еще не были установлены. В темную пору суток в помещениях домов свет давали керосиновые лампы, а в скотных дворах использовались керосиновые фонари. И в целях экономии вечерами наша семья садилась возле стола, а на нем стояла керосиновая лампа на кастрюле, и светом ее пользовались все: мама шила, папа что-нибудь ремонтировал, Люся, Рая, Толя и я готовили уроки. Естественно, Юре и Рите готовить уроки пока было рано, и в темное время суток они спали.
Хуторов в поселке было немного. Серовы, Жандорины, Голубевы, Ловцовы, Соловьевы, Капраловы, Гомулины, Елизаровы, Загвоздкины, Головкины и Мещяниновы - это были в то время жители поселка. Все они приехали из разных областей на смену выселенным во время войны финнам. Раньше были случаи нападения финских перебежчиков на переселенцев, но к 1950 году границы были достаточно укреплены, и мы в эти годы перестали их бояться, и ложились спать без вооруженной охраны. Переселенцы по вербовке были из разных концов страны, но только наша была из Калининской области, из Спировского района, из карельских поселений, наполовину карелы, наполовину русские. Дедушка наш со стороны отца был чистокровный карел, не имел фамилии (по традиции фамилии карелов образовывались от фамилий отцов), отец так же был карелом, но мать была из русской семьи, поэтому в документах мы считались русскими и кроме Люси и Раи не говорили по-карельски ни слова. Дедушка жил вместе с братом отца Иваном Сидоровичем в Рязани и навещал нас на новом месте несколько раз, пока был жив.
Место, в котором находился наш дом, трудно описать словами. Рядом с домом лежал огромный камень высотой пять метров и сорок на сорок метров по площади. Весь покрытый лишайниками и мхом, он занесен сюда ледником в конце ледникового периода. Такие камни получили название бараньих лбов. Они находились всюду, но наш был особенно велик, на нем запросто мог расположиться весь наш хутор с садом и розарием. Он был настолько велик, что мы его звали с большой буквы Камень, и всегда понимали, о каком Камне шла речь. На Камне мы летом играли, строив из мха «квартиры» и заходя друг другу в гости. А зимой с Камня гоняли на лыжах и санках там, где крутизна его склонов позволяла.
Лес вокруг тоже был не такой, каким мы привыкли видеть в Калининской области. Хвойными породами, в основном, были сосна, изредка ель, можжевельник, а лиственными - ольха, осина, береза и рябина. По полям в канавах росли ольха и ива, поля производили впечатление запущенности, так как финны раньше ухаживали за полями, а переселенцы так и не стали хозяевами, и ухаживать за землей было некогда, да и она оставалась чужой. В лесу рос черничник и брусничник, и мы рассчитывали на неплохой урожай. К сожалению, как потом оказалось, грибов поблизости не было, если не считать осенних маслят, но они зависели от дождей и тепла, и росли не каждый год. Но зато в соседнем лесу за Выборгским шоссе росла малина, и ее было очень много.
За Камнем находилось озеро. Путь к нему лежал через лес мимо разрушенного хутора вниз по косогору. Расстояние было небольшим - метров четыреста, но последние метры были по мокрым местам и корням ольхи. За то на берегу находились несколько камней, и с них было удобно ловить удочками рыбу. Берега озера заросли тростником, но от камней до чистой воды была протока, как и во многих местах, где от хуторов были проторены тропинки. Озеро было частью системы озер, соединенными рекой Вуоксой, и можно было, при желании, из нашего озера на лодке или катере доплыть до Ладожского озера. Рыбы было очень много, особенно в момент нереста щуки или леща. Брат мой Толя весной и при цветении ржи часто ходил с острогой на озеро и возвращался с уловом. Один раз улов пришлось возить на тачке и не один рейс. Вся семья почти месяц ела рыбу, тем самым разнообразив стол, который по обстоятельствам состоял из хлеба, картошки, яиц, кваса и лука.
Поля были освобождены от камней финнами. Они аккуратно следили за состоянием полей и канав, которые поля разделяли. В финских рассказах я читал, как они убирали камни с полей. Некоторые валуны можно было закопать, или «похоронить», но это было трудное и опасное дело: в любой момент подпорки могли сломаться, и землекоп рисковал быть похороненным вместе с валуном. Большие камни убирались по-другому. На камне разводился костер, а после того, как камень накалялся, на него лилась вода, и камень раскалывался. Ну а огромные валуны типа бараньих лбов оставлялись на память потомкам. Финны ушли, и заниматься уборкой камней стало некому - у земли не было хозяина.
Из «Мирного труда» в «Выборное»
Весной 1950 года мы переехали из «Мирного труда» в «Выборное». В эти времена все финские географические названия заменялись русскими, но некоторое время использовались как те, так и другие. Так, например, тот поселок, из которого мы уехали, имел название Ховеноммяки, но по-русски его название звучало как Баргарионовка. Районный центр назывался Приозерском, хотя по-фински он прежде назывался, как и при царе, Кексгольмом. Однако некоторые названия не переводились и оставались финскими. Ближайшая железнодорожная станция на новом месте называлась Мюллюпельто, она сохранила свое прежнее финское название. До нее от Выборного было семь километров по шоссейной дороге, и мы впоследствии все семь километров изучили так, что могли пройти с закрытыми глазами. Многие финские названия в те годы звучали привычно - Суоярви, Янтула, Петяярви, Петькяранта, Рауту (это теперешнее Сосново) - а теперь редкий старожил вспомнит, как называлось то или иное место.
Дом, в который мы переехали, стоял на пригорке возле соснового бора в двухстах метрах от шоссейной дороги за перелеском. Скотный двор находился в пятидесяти метрах от дома, между домом и скотным двором был расположен бетонный колодец. Еще был трехсекционный небольшой амбар, погреб и небольшая банька, расположенная в сосновом бору на тропинке по дороге к озеру.
Скотный двор был снизу каменный, а три венца под крышей были из бревен. Каменный низ был широким. Так обычно строились хозяйственные постройки на финских хуторах. Строительный материал имелся в избытке: после ледникового периода вся местность изобиловала камнями всяких размеров. Камни складывались друг на друга, скреплялись цементным раствором. А толщина стен определялась важностью строения и необходимостью сделать его теплым. У нашего скотного двора был очень вместительный сеновал, рассчитанный на 10-20 коров, так что наша корова Негра жила в небольшом закуточке. На сеновал можно было заехать по эстакаде, которая тоже в начале была из камня, а оканчивалась деревянным мостом. В дождливый год можно было сушить сено на сеновале - его мощности позволяли это делать. Было бы что сушить.
Дом был сравнительно небольшой, две комнаты и зал с русской печкой и голландкой, кладовка, сени составляли наше теперешнее жизненное пространство. Семья наша - отец, мать, Люся, Рая, Толя, я, Юра и Рита - начинала жизнь на новом месте весной. С собой мы привезли из живности корову Негру холмогорской породы, двух коз, четырех овец и с десяток кур во главе с петухом. Мебели почти никакой: железные кровати, обеденный стол, комод, швейная машинка «Зингер», два неисправных велосипеда и пара сундуков. В сундуках - носильные вещи, в основном - нижнее и постельное белье. Серьезное улучшение в смысле мебели - пара скамеек, вернее сказать - лавок. Они очень выручали нас до той поры, пока отец не сделал несколько «кондовых» табуреток из дюймовых досок. Хотя они и весили но пуду каждая, но были крепки и исправно служили нам в течение нескольких лет.
Рядом с домом рос сад. Под южными окнами росли три яблони, дальше располагались кусты красной смородины, сбоку возле колодца росли вишни. С западной стороны росла яблонька, сорт ее был осенний, похож на нашу Антоновку, и осенью она порадовала крупными вкусными яблоками. Как и на любом из хуторов, на нашем хуторе росли розы, белая и красная, но уже около десяти лет с момента выселения финнов за розами никто не ухаживал, и розарий превратился в заросли шиповника, густо поросшими лебедой и крапивой. Русскому крестьянину было не до розовых садов.
Весна 1950 года насупила рано, и забот о перевозке сена не возникло, тем более перевозить было почти нечего. Негра, козы и овцы были запущены в стадо, а куры на первых порах обеспечивали плату пастухам, потому что в семье денег не было, а жизнь в колхозе не светила быстрыми поступлениями, по крайней мере, до поздней осени до сдачи урожая государству. Мама хлопотала по хозяйству, при шести детях (Дима пока не родился) ничем другим она не могла заниматься, а папа сразу же начал работать в колхозе, и мы практически не видели его. Он уходил с рассветом и возвращался, когда мы уже спали. Должность бригадира колхоза, партийный билет и гипертрофированная совесть не давали ему покоя, и он старался в первую очередь общественные дела, и если оставались силы, домашние.
Поселок Выборное представлял собой несколько хуторов. Располагались они друг от друга на расстоянии 300-400 метров, как правило, на пригорках. В домах не было электричества, столбы еще не были установлены. В темную пору суток в помещениях домов свет давали керосиновые лампы, а в скотных дворах использовались керосиновые фонари. И в целях экономии вечерами наша семья садилась возле стола, а на нем стояла керосиновая лампа на кастрюле, и светом ее пользовались все: мама шила, папа что-нибудь ремонтировал, Люся, Рая, Толя и я готовили уроки. Естественно, Юре и Рите готовить уроки пока было рано, и в темное время суток они спали.
Хуторов в поселке было немного. Серовы, Жандорины, Голубевы, Ловцовы, Соловьевы, Капраловы, Гомулины, Елизаровы, Загвоздкины, Головкины и Мещяниновы - это были в то время жители поселка. Все они приехали из разных областей на смену выселенным во время войны финнам. Раньше были случаи нападения финских перебежчиков на переселенцев, но к 1950 году границы были достаточно укреплены, и мы в эти годы перестали их бояться, и ложились спать без вооруженной охраны. Переселенцы по вербовке были из разных концов страны, но только наша была из Калининской области, из Спировского района, из карельских поселений, наполовину карелы, наполовину русские. Дедушка наш со стороны отца был чистокровный карел, не имел фамилии (по традиции фамилии карелов образовывались от фамилий отцов), отец так же был карелом, но мать была из русской семьи, поэтому в документах мы считались русскими и кроме Люси и Раи не говорили по-карельски ни слова. Дедушка жил вместе с братом отца Иваном Сидоровичем в Рязани и навещал нас на новом месте несколько раз, пока был жив.
Место, в котором находился наш дом, трудно описать словами. Рядом с домом лежал огромный камень высотой пять метров и сорок на сорок метров по площади. Весь покрытый лишайниками и мхом, он занесен сюда ледником в конце ледникового периода. Такие камни получили название бараньих лбов. Они находились всюду, но наш был особенно велик, на нем запросто мог расположиться весь наш хутор с садом и розарием. Он был настолько велик, что мы его звали с большой буквы Камень, и всегда понимали, о каком Камне шла речь. На Камне мы летом играли, строив из мха «квартиры» и заходя друг другу в гости. А зимой с Камня гоняли на лыжах и санках там, где крутизна его склонов позволяла.
Лес вокруг тоже был не такой, каким мы привыкли видеть в Калининской области. Хвойными породами, в основном, были сосна, изредка ель, можжевельник, а лиственными - ольха, осина, береза и рябина. По полям в канавах росли ольха и ива, поля производили впечатление запущенности, так как финны раньше ухаживали за полями, а переселенцы так и не стали хозяевами, и ухаживать за землей было некогда, да и она оставалась чужой. В лесу рос черничник и брусничник, и мы рассчитывали на неплохой урожай. К сожалению, как потом оказалось, грибов поблизости не было, если не считать осенних маслят, но они зависели от дождей и тепла, и росли не каждый год. Но зато в соседнем лесу за Выборгским шоссе росла малина, и ее было очень много.
За Камнем находилось озеро. Путь к нему лежал через лес мимо разрушенного хутора вниз по косогору. Расстояние было небольшим - метров четыреста, но последние метры были по мокрым местам и корням ольхи. За то на берегу находились несколько камней, и с них было удобно ловить удочками рыбу. Берега озера заросли тростником, но от камней до чистой воды была протока, как и во многих местах, где от хуторов были проторены тропинки. Озеро было частью системы озер, соединенными рекой Вуоксой, и можно было, при желании, из нашего озера на лодке или катере доплыть до Ладожского озера. Рыбы было очень много, особенно в момент нереста щуки или леща. Брат мой Толя весной и при цветении ржи часто ходил с острогой на озеро и возвращался с уловом. Один раз улов пришлось возить на тачке и не один рейс. Вся семья почти месяц ела рыбу, тем самым разнообразив стол, который по обстоятельствам состоял из хлеба, картошки, яиц, кваса и лука.
Поля были освобождены от камней финнами. Они аккуратно следили за состоянием полей и канав, которые поля разделяли. В финских рассказах я читал, как они убирали камни с полей. Некоторые валуны можно было закопать, или «похоронить», но это было трудное и опасное дело: в любой момент подпорки могли сломаться, и землекоп рисковал быть похороненным вместе с валуном. Большие камни убирались по-другому. На камне разводился костер, а после того, как камень накалялся, на него лилась вода, и камень раскалывался. Ну а огромные валуны типа бараньих лбов оставлялись на память потомкам. Финны ушли, и заниматься уборкой камней стало некому - у земли не было хозяина.