(no subject)
О ремесле сочинителя пару слов написал. И о ремесле переводчика тоже. И о мнимой провинциальности русской литературы.
http://stnmedia.ru/?id=42691&query_id=32801
"""""
Провинциальный переводчик в бандитском логове
Главное - понять среду обитания
Есть несколько литературных тем, в которых иные самоуверенные граждане желают казаться осведомлёнными. Первая тема касается того, что современная русская литература никому не интересна, потому что она провинциальна и касается собственно скучных российских реалий, а волшебный мир давно стал глобален. Подразумевается, что есть какая-то особенная «глобальная» литература, которую все читают, чтоб не замараться о чью-то там провинциальность. За всеми этими рассуждениями стоит смехотворно простое чувство: человеку просто нравится думать о том, что Россия провинциальна, и под свою нехитрую идею он глубокомысленно подгоняет всё подряд.
Между тем ничего более провинциального, чем русская литература XIX века, и предположить невозможно: все эти капитанские дочки, старосветские помещики, Невские проспекты, Бежины лужки, собачки Муму, лошади Вронского и остальные Холстомеры, смерть какого-то Ивана Ильича, чеховские мещане и мужики. Какое вообще до них могло быть дело французу или англичанину, и уж тем более американцу?
Но русская литература, как бы сегодня сказали, «взорвала» мир и создала канон, влияние которого по сей день огромно, а в прошлом столетии было просто определяющим: вспомните, как Хэм или Генри Миллер в автобиографических своих сочинениях, посвященных взрослению и первым литературным шагам, перечисляют и перечисляют русскую классику, которая научила их думать, писать, жить.
Большевистская революция принесла не только страдания, разрушения и террор. Еще она принесла веру странам третьего мира в то, что они тоже могут участвовать в экономическом, культурном, интеллектуальном соревновании со странами первого мира. Что они тоже люди, и, более того, творцы! Двадцатый век явил миру десятки, а то и сотни провинциальных литератур - и основная заслуга в этом, конечно же, Советской власти: вспомните все эти бесчисленные антологии африканской прозы, латиноамериканской поэзии, азиатской драмы и тому подобного. А какие танцы хороводили вокруг литераторов стран варшавского блока - как их провинциальность лелеяли!
Коммунисты, конечно же, особо отмечали идеологически выверенных художников, друзей Советского Союза, но с нами дружили реальные величины - достаточно сказать, что все латиноамериканские классики, кроме Борхеса, были «леваками». Потом, конечно, и Нобелевская премия подтянулась - её стали выдавать художникам, выдержанным идеологически, но с противоположным знаком, - однако, прямо говоря, не менее, а то и более провинциальным.
Любой человек, худо-бедно осведомленный с мировой культурой, отлично знает, что самые сильные литераторы современности рассказывают про, условно говоря, жизнь своего двора. Американец Франзен - про американский двор, Памук - про турецкий, Аля аль-Асуани - про египетский, Уэльбек - про французский, Амманити - про итальянский. Те, кто никого из перечисленных не знает, повторяют и повторяют благоглупости о провинциальности. Мне тут могут сказать, что здесь имеется в виду не провинциальность сюжетных коллизий, но провинциальность сознания. Я всё понимаю; но и это утверждение голословно.
Моя жена, читая недавно одного современного новомодного автора, сказала: «…да, хорошо, но - ты заметил? - большинство из них пишет так, будто в мире никого или почти никого помимо них - нет; России, например, точно нет, хотя если б только России…» Сказано это было далеко не в том смысле, что Россию стоило бы упомянуть и вообще про русских не забывать - нет, тут всё куда сложнее. Это метафизическое, труднопроговаривамое чувство: читая Льва Николаевича Толстого или Федора Михайловича Достоевского, с их нарочито русскими проблемами, типажами и сюжетами, ты на любой странице знаешь, что вокруг существует огромный и разнообразный мир - именно поэтому два вышеназванных автора по сей день являются крупнейшими мировыми писателями, соперничать в значимости с которыми могут единицы - Гомер, Шекспир, Данте, Вольтер, Гёте, а на Диккенсе и Драйзере уже спотыкаешься - рядом выглядят мелковато… Но и сегодня, читая, скажем, «провинциальные» книги Евгения Водолазкина и Александра Терехова, я определённо вижу вокруг описываемых ими сугубо русских вещей не просто мир, но вселенную и звездное небо над головой.
Не буду называть поименно наших знаменитых европейских коллег по ремеслу - а то еще в зависти обвинят, - но, зная их книги и даже находя эти сочинения симпатичными, я время от времени ловлю себя на мысли, что пространство того или иного романа - это пространство парижской кофейни: другого измерения у этой книжки нет и быть не может. На этом, пунктирно обозначив проблему, завершим.
Есть и вторая тема, позволяющая всякому поднимающему ее, уважать себя, но столь же, как и тема, поднятая выше, отдающая благоглупостью. «Не стоит, - говорят иные знатоки, - читать иностранную литературу вообще, она непереводима, все нужно читать в подлинниках. И российские реалии никому там не будут ясны именно по причине их непереводимости».
Удивительно, насколько люди не желают хотя с минимальной критичностью подходить к произносимому ими. Милые мои глубокомысленные говоруны, но мы ведь не читаем Библию и Коран в подлинниках, правда? Уже много веков как наследие античности или эпохи Возрождения стало культурным достоянием всего человечества - но мы не говорим на латыни, на древнегреческом, на староанглийском, на итальянских диалектах, давших начало их классической литературе. И что? Миллионы читателей, скажем, в Китае или Индии совершенно адекватно воспринимают наследие русской классики, а, в свою очередь, в России жили величайшие знатоки, интерпретаторы, исследователи, пожалуй, любой мировой литературы - далеко не всегда работая с оригиналами. Пушкин - уже он! - многое читал в переводах.
Речь сегодня разработана в такой высокой степени, а социальные, бытовые, криминальные, экономические или военные реалии разных народов настолько схожи, что перевести можно что угодно: главное, чтоб переводчик понимал среду, о которой идёт речь. Возникают ли сложности? Еще бы. Вот, к примеру, моя вчерашняя переписка с норвежской переводчицей моего романа. «Захар, скажите, пожалуйста, значение слова „фраер“ и варианта „битый фраер“». Отвечаю: фраер, в понимании воров, не сидевший человек, гражданский. Определение скорей презрительное. Но «битый фраер» - это фраер поживший, умеющий держать удар, сильного характера; это почти уважительное определение. Хотя для уголовного мира фраер всегда остается фраером, даже «битый». «Захар: „Была бы свинка - будет и щетинка“ - смысл этой пословицы?» Отвечаю: смысл банальный - есть свинка, есть щетинка. По принципу: есть корова - есть рога. Хотя некое юродство, некое лукавство, некая злая дурашливость этой фразы должна чувствоваться в переводе.
Собственно, зададимся вопросом: сложно ли норвежскому переводчику? Отвечаем: сложно. Справится ли он с работой? Думаю, да. Ничего невозможного тут нет. Посоветуется с норвежскими ворами и бандитами и все вопросы разрешит. Глобальность мира - не в унификации, друзья мои.
http://stnmedia.ru/?id=42691&query_id=32801
"""""
Провинциальный переводчик в бандитском логове
Главное - понять среду обитания
Есть несколько литературных тем, в которых иные самоуверенные граждане желают казаться осведомлёнными. Первая тема касается того, что современная русская литература никому не интересна, потому что она провинциальна и касается собственно скучных российских реалий, а волшебный мир давно стал глобален. Подразумевается, что есть какая-то особенная «глобальная» литература, которую все читают, чтоб не замараться о чью-то там провинциальность. За всеми этими рассуждениями стоит смехотворно простое чувство: человеку просто нравится думать о том, что Россия провинциальна, и под свою нехитрую идею он глубокомысленно подгоняет всё подряд.
Между тем ничего более провинциального, чем русская литература XIX века, и предположить невозможно: все эти капитанские дочки, старосветские помещики, Невские проспекты, Бежины лужки, собачки Муму, лошади Вронского и остальные Холстомеры, смерть какого-то Ивана Ильича, чеховские мещане и мужики. Какое вообще до них могло быть дело французу или англичанину, и уж тем более американцу?
Но русская литература, как бы сегодня сказали, «взорвала» мир и создала канон, влияние которого по сей день огромно, а в прошлом столетии было просто определяющим: вспомните, как Хэм или Генри Миллер в автобиографических своих сочинениях, посвященных взрослению и первым литературным шагам, перечисляют и перечисляют русскую классику, которая научила их думать, писать, жить.
Большевистская революция принесла не только страдания, разрушения и террор. Еще она принесла веру странам третьего мира в то, что они тоже могут участвовать в экономическом, культурном, интеллектуальном соревновании со странами первого мира. Что они тоже люди, и, более того, творцы! Двадцатый век явил миру десятки, а то и сотни провинциальных литератур - и основная заслуга в этом, конечно же, Советской власти: вспомните все эти бесчисленные антологии африканской прозы, латиноамериканской поэзии, азиатской драмы и тому подобного. А какие танцы хороводили вокруг литераторов стран варшавского блока - как их провинциальность лелеяли!
Коммунисты, конечно же, особо отмечали идеологически выверенных художников, друзей Советского Союза, но с нами дружили реальные величины - достаточно сказать, что все латиноамериканские классики, кроме Борхеса, были «леваками». Потом, конечно, и Нобелевская премия подтянулась - её стали выдавать художникам, выдержанным идеологически, но с противоположным знаком, - однако, прямо говоря, не менее, а то и более провинциальным.
Любой человек, худо-бедно осведомленный с мировой культурой, отлично знает, что самые сильные литераторы современности рассказывают про, условно говоря, жизнь своего двора. Американец Франзен - про американский двор, Памук - про турецкий, Аля аль-Асуани - про египетский, Уэльбек - про французский, Амманити - про итальянский. Те, кто никого из перечисленных не знает, повторяют и повторяют благоглупости о провинциальности. Мне тут могут сказать, что здесь имеется в виду не провинциальность сюжетных коллизий, но провинциальность сознания. Я всё понимаю; но и это утверждение голословно.
Моя жена, читая недавно одного современного новомодного автора, сказала: «…да, хорошо, но - ты заметил? - большинство из них пишет так, будто в мире никого или почти никого помимо них - нет; России, например, точно нет, хотя если б только России…» Сказано это было далеко не в том смысле, что Россию стоило бы упомянуть и вообще про русских не забывать - нет, тут всё куда сложнее. Это метафизическое, труднопроговаривамое чувство: читая Льва Николаевича Толстого или Федора Михайловича Достоевского, с их нарочито русскими проблемами, типажами и сюжетами, ты на любой странице знаешь, что вокруг существует огромный и разнообразный мир - именно поэтому два вышеназванных автора по сей день являются крупнейшими мировыми писателями, соперничать в значимости с которыми могут единицы - Гомер, Шекспир, Данте, Вольтер, Гёте, а на Диккенсе и Драйзере уже спотыкаешься - рядом выглядят мелковато… Но и сегодня, читая, скажем, «провинциальные» книги Евгения Водолазкина и Александра Терехова, я определённо вижу вокруг описываемых ими сугубо русских вещей не просто мир, но вселенную и звездное небо над головой.
Не буду называть поименно наших знаменитых европейских коллег по ремеслу - а то еще в зависти обвинят, - но, зная их книги и даже находя эти сочинения симпатичными, я время от времени ловлю себя на мысли, что пространство того или иного романа - это пространство парижской кофейни: другого измерения у этой книжки нет и быть не может. На этом, пунктирно обозначив проблему, завершим.
Есть и вторая тема, позволяющая всякому поднимающему ее, уважать себя, но столь же, как и тема, поднятая выше, отдающая благоглупостью. «Не стоит, - говорят иные знатоки, - читать иностранную литературу вообще, она непереводима, все нужно читать в подлинниках. И российские реалии никому там не будут ясны именно по причине их непереводимости».
Удивительно, насколько люди не желают хотя с минимальной критичностью подходить к произносимому ими. Милые мои глубокомысленные говоруны, но мы ведь не читаем Библию и Коран в подлинниках, правда? Уже много веков как наследие античности или эпохи Возрождения стало культурным достоянием всего человечества - но мы не говорим на латыни, на древнегреческом, на староанглийском, на итальянских диалектах, давших начало их классической литературе. И что? Миллионы читателей, скажем, в Китае или Индии совершенно адекватно воспринимают наследие русской классики, а, в свою очередь, в России жили величайшие знатоки, интерпретаторы, исследователи, пожалуй, любой мировой литературы - далеко не всегда работая с оригиналами. Пушкин - уже он! - многое читал в переводах.
Речь сегодня разработана в такой высокой степени, а социальные, бытовые, криминальные, экономические или военные реалии разных народов настолько схожи, что перевести можно что угодно: главное, чтоб переводчик понимал среду, о которой идёт речь. Возникают ли сложности? Еще бы. Вот, к примеру, моя вчерашняя переписка с норвежской переводчицей моего романа. «Захар, скажите, пожалуйста, значение слова „фраер“ и варианта „битый фраер“». Отвечаю: фраер, в понимании воров, не сидевший человек, гражданский. Определение скорей презрительное. Но «битый фраер» - это фраер поживший, умеющий держать удар, сильного характера; это почти уважительное определение. Хотя для уголовного мира фраер всегда остается фраером, даже «битый». «Захар: „Была бы свинка - будет и щетинка“ - смысл этой пословицы?» Отвечаю: смысл банальный - есть свинка, есть щетинка. По принципу: есть корова - есть рога. Хотя некое юродство, некое лукавство, некая злая дурашливость этой фразы должна чувствоваться в переводе.
Собственно, зададимся вопросом: сложно ли норвежскому переводчику? Отвечаем: сложно. Справится ли он с работой? Думаю, да. Ничего невозможного тут нет. Посоветуется с норвежскими ворами и бандитами и все вопросы разрешит. Глобальность мира - не в унификации, друзья мои.