Они стояли голыми, не ведая стыда
Как ни крути, но на сегодняшний день это была всё-таки самая большая подмена в моей жизни.
Я слышал эти их голоса 30 лет. 30 лет и три года.
Эти голоса то расслаивались, то обращались в единый гул. То тихо, с нежнейшим придыханием, пели на самое ухо, то неистово громыхали, перекрывая собой дождь, гром, град, камнепад.
Они говорили:
- Будь проклят тот, кто придумал слово «патриотизм».
- Патриотизм, - восторженно, упоённо, самозабвенно повторяли они, - последнее прибежище негодяя и разгильдяя. И ещё скупердяя. Ну-ка дай сюда эту гадость! Вот видишь, как я это изорвал! На мелкие клочки! И растоптал! И сверху плюнул!
- Будь проклят тот, кто придумал «идею», кто готов во имя ложных домыслов, вымыслов, промыслов срывать людей с места, лишать их жизни, ломать их быт. Ах, взять бы однажды да истребить всех этих вождей и всех этих предводителей масс - от них всё зло.
- Жизнь, - рыдали они, глядя при этом отчего-то на удивление сухими глазами, - главная ценность в мире! Никакие ваши идеи не стоят никакой жизни!
- Нации придумали те, кто затем породил нацистов и нацизм. Нет никаких границ. Если же для тебя есть границы - ты раб, ты в тюрьме!
- Слушай слова растамана, ну, или, если угодно, слушай меня, - пели они красивым баритоном, - пока подобные мне вошли на гору и были с духом горы - ты, ничтожество, нюхал запах своей кобуры!
- Война, - говорили они, - удобна. Она избавляет вас от необходимости думать. Но если вашему стаду так нравится ходить строем, вас можно только пожалеть. Хотя нет. Нельзя.
- И ещё, - твердили они, - если ты, пустое место под видом человека, до сих пор не знаешь, зачем ты живёшь, - это не повод стрелять разрывными во все стороны ради якобы величия твоей как бы «страны»!
- Освободись, - требовали они, - стань выше своих осинок, росинок, берёзок и прочего непристойного в XXI веке безобразия.
- А попы? - хохотали они, пуча глаза. - Вы вообще видели этих ваших попов на мерседесах? Вы понимаете, что ваша смешная вера давно обнулилась и скисла?
Они ухитрились этим своим многоголосием, этим бубнежом, этой навязчивой проповедью перезагрузить миллионы людей.
Миллионы миллионов людей.
Особенно русских людей.
Но тут раздался жуткий треск - и что-то рухнуло. Что-то такое упало. Может быть, дерево. Может быть, метеорит. Может, кто-то из них чихнул так сильно, что случайно выплюнул весь мозг и тем самым сшиб на столе вазу с цветами.
Или, скорей всего, почти наверняка осыпалось мироздание, одна из конструкций его, и мы увидели посреди образовавшихся руин голых людей в бане, которые, впрочем, не мылись и, кроме того, даже не пытались прикрыться.
Они стояли голыми, не ведая стыда.
И эти люди закричали. И мы вдруг узнали все их голоса - и весь хор сразу, и каждый голос по отдельности.
- О моя земля! - кричали они. - О моя почва, моя кровь! Кто придёт к нам с мечом - мы разрежем вас бензопилой на сотню частей и даже не отдадим это рагу собакам - съедим сами.
- Дайте мне винтовку! - требовали они.
- Нет, мне!
- И мне!
- Дайте парабеллум. Дайте хоть что-нибудь, что убивает, нам в длинные руки, потому что людей нельзя убивать, но чудовищ можно - а мы окружены чудовищами, их надо убить, пока они ещё мелкие! Если они старые - их тоже надо убить, они опасны в любом своём виде! Качестве! Состоянии! Твёрдом и жидком! Человекоподобном и прикинувшемся ветошью!
- О великая мощь общенационального патриотизма! - кричали они хором, имея в виду себя. - О счастье сомкнутых железных колонн! Восторг единения! Великое наслаждение совместного марша!
Они закатывали красивые глаза так сильно, что белки их светили сквозь тьму.
- Отключите всем им свет! - настаивали они. - Всем, кто против наших колонн, нашего патриотизма, наших осинок и всех её сучков и корешков! Отключите им воду! Пусть они уснут в темноте и без воды. И не проснутся потом. Отключите им газ. Впрочем, газ не надо. Дайте им тройную подачу газа, а мне спичку!
- Потому что они посягнули на наши незыблемые границы! На нашего грядущего мессию! На веру нашу! На паству нашу! Нашу прекрасную песню! На наше всё! Им не место на нашей земле!
- Нашей сияющей земле!
- Нашей ненаглядной земле, рождающей таких патриотов, как мы!
Мы!
Мы!
…И тут я вспомнил ещё одну риторическую фразу, которую они так любили в своё время повторять, просверлив этим повторением дыру в моём сердце величиной с голову младенца:
- Почему маршируете, поёте, голосуете, танцуете, просто живёте - вы, чёртово стадо, - а стыдно нам? Нам, носителям светлых лиц и рукопожатных рук?
И так как все эти их прибаутки я запомнил наизусть, я слабым эхом, едва узнавая свой срывающийся от огромной тоски голос, повторил:
- Почему голые вы, а стыдно мне? Куда вы дели свою одежду?..
Или вы всегда были голыми?
А мы просто не умели этого разглядеть?
Источник: Специально для RT
Я слышал эти их голоса 30 лет. 30 лет и три года.
Эти голоса то расслаивались, то обращались в единый гул. То тихо, с нежнейшим придыханием, пели на самое ухо, то неистово громыхали, перекрывая собой дождь, гром, град, камнепад.
Они говорили:
- Будь проклят тот, кто придумал слово «патриотизм».
- Патриотизм, - восторженно, упоённо, самозабвенно повторяли они, - последнее прибежище негодяя и разгильдяя. И ещё скупердяя. Ну-ка дай сюда эту гадость! Вот видишь, как я это изорвал! На мелкие клочки! И растоптал! И сверху плюнул!
- Будь проклят тот, кто придумал «идею», кто готов во имя ложных домыслов, вымыслов, промыслов срывать людей с места, лишать их жизни, ломать их быт. Ах, взять бы однажды да истребить всех этих вождей и всех этих предводителей масс - от них всё зло.
- Жизнь, - рыдали они, глядя при этом отчего-то на удивление сухими глазами, - главная ценность в мире! Никакие ваши идеи не стоят никакой жизни!
- Нации придумали те, кто затем породил нацистов и нацизм. Нет никаких границ. Если же для тебя есть границы - ты раб, ты в тюрьме!
- Слушай слова растамана, ну, или, если угодно, слушай меня, - пели они красивым баритоном, - пока подобные мне вошли на гору и были с духом горы - ты, ничтожество, нюхал запах своей кобуры!
- Война, - говорили они, - удобна. Она избавляет вас от необходимости думать. Но если вашему стаду так нравится ходить строем, вас можно только пожалеть. Хотя нет. Нельзя.
- И ещё, - твердили они, - если ты, пустое место под видом человека, до сих пор не знаешь, зачем ты живёшь, - это не повод стрелять разрывными во все стороны ради якобы величия твоей как бы «страны»!
- Освободись, - требовали они, - стань выше своих осинок, росинок, берёзок и прочего непристойного в XXI веке безобразия.
- А попы? - хохотали они, пуча глаза. - Вы вообще видели этих ваших попов на мерседесах? Вы понимаете, что ваша смешная вера давно обнулилась и скисла?
Они ухитрились этим своим многоголосием, этим бубнежом, этой навязчивой проповедью перезагрузить миллионы людей.
Миллионы миллионов людей.
Особенно русских людей.
Но тут раздался жуткий треск - и что-то рухнуло. Что-то такое упало. Может быть, дерево. Может быть, метеорит. Может, кто-то из них чихнул так сильно, что случайно выплюнул весь мозг и тем самым сшиб на столе вазу с цветами.
Или, скорей всего, почти наверняка осыпалось мироздание, одна из конструкций его, и мы увидели посреди образовавшихся руин голых людей в бане, которые, впрочем, не мылись и, кроме того, даже не пытались прикрыться.
Они стояли голыми, не ведая стыда.
И эти люди закричали. И мы вдруг узнали все их голоса - и весь хор сразу, и каждый голос по отдельности.
- О моя земля! - кричали они. - О моя почва, моя кровь! Кто придёт к нам с мечом - мы разрежем вас бензопилой на сотню частей и даже не отдадим это рагу собакам - съедим сами.
- Дайте мне винтовку! - требовали они.
- Нет, мне!
- И мне!
- Дайте парабеллум. Дайте хоть что-нибудь, что убивает, нам в длинные руки, потому что людей нельзя убивать, но чудовищ можно - а мы окружены чудовищами, их надо убить, пока они ещё мелкие! Если они старые - их тоже надо убить, они опасны в любом своём виде! Качестве! Состоянии! Твёрдом и жидком! Человекоподобном и прикинувшемся ветошью!
- О великая мощь общенационального патриотизма! - кричали они хором, имея в виду себя. - О счастье сомкнутых железных колонн! Восторг единения! Великое наслаждение совместного марша!
Они закатывали красивые глаза так сильно, что белки их светили сквозь тьму.
- Отключите всем им свет! - настаивали они. - Всем, кто против наших колонн, нашего патриотизма, наших осинок и всех её сучков и корешков! Отключите им воду! Пусть они уснут в темноте и без воды. И не проснутся потом. Отключите им газ. Впрочем, газ не надо. Дайте им тройную подачу газа, а мне спичку!
- Потому что они посягнули на наши незыблемые границы! На нашего грядущего мессию! На веру нашу! На паству нашу! Нашу прекрасную песню! На наше всё! Им не место на нашей земле!
- Нашей сияющей земле!
- Нашей ненаглядной земле, рождающей таких патриотов, как мы!
Мы!
Мы!
…И тут я вспомнил ещё одну риторическую фразу, которую они так любили в своё время повторять, просверлив этим повторением дыру в моём сердце величиной с голову младенца:
- Почему маршируете, поёте, голосуете, танцуете, просто живёте - вы, чёртово стадо, - а стыдно нам? Нам, носителям светлых лиц и рукопожатных рук?
И так как все эти их прибаутки я запомнил наизусть, я слабым эхом, едва узнавая свой срывающийся от огромной тоски голос, повторил:
- Почему голые вы, а стыдно мне? Куда вы дели свою одежду?..
Или вы всегда были голыми?
А мы просто не умели этого разглядеть?
Источник: Специально для RT