(no subject)
ГОЛОСА ИЗ ПРОШЛОГО, НАГНАВШИЕ МЕНЯ
Вспомнил тут в связи с полемикой вокруг очередной статьи одного знаменитого телеведущего, как я, не поверите, написал свою первую публицистическую статью.
Это был самый пик 90-х. Ельцинизм цвёл, пах и ронял диковинные плоды на головы гражданам.
Я ещё в ОМОНе тогда работал: это, кажется, было между первой и второй чеченской.
У меня родился первый сын, и в связи с этим я тогда часто смотрел телевидение: с маленьким ребенком на руках не почитаешь, а на экран можно одним глазом смотреть.
На экране как раз шла любопытная программа: посиделки российских артистов театра и кино в связи с днем 7 ноября.
О, как они изгалялись!..
О, как они кривлялись!..
О, как их ломало и колотило на виду у всей страны!..
Они восклицали пафосно.
Они хрипели яростно.
Они кляли и воздымали артистические руки к небесам.
Они травили самые подлые анекдоты про Ленина, Сталина и Брежнева.
Они кривили свои лица.
Они изливали непрестанную желчь.
Программа была не развлекательной, а именно что политологической.
Артисты у нас всегда в политике разбирались лучше многих.
Меня в те годы, как, впрочем, и нынче, не слишком волновал национальный вопрос, но тут невозможно было не заметить одной навязчивой особенности происходящего.
Все собравшиеся артисты принадлежали к богоизбранной нации. Некоторые из них были представителями уже сложившихся театральных или кинематографических династий.
Они походили на стаю ворон.
«Ну надо же, - думал я озадаченно, - их предки сидели за чертой оседлости, ни о каком МХАТе, ни о каком кино даже и не мечтая. Революция позволила их родителям перебраться в Москву, получить со временем просторные квартиры в центре, места в театрах, роли в лучших советских фильмах, неслыханную славу, советские ордена и гроздья премий… Так зачем они это всё несут?!»
И здесь, помню, пришел опоздавший к началу съемок Иосиф Кобзон. Тогда ещё было такое возможно - съемки идут, а кто-то подходит в процессе - живое, в общем, было ощущение от происходящего.
Кобзон с достоинством, но приветливо поздоровался и стал слушать очередного гневного артиста. Тот нёс какую-то ересь про Ворошилова, потому что над Лениным и Сталиным им уже надоело издеваться.
И вдруг Кобзон говорит: «…Напрасно вы! Достойный был человек!..» - и тут же какую-то отличную историю рассказал про Ворошилова.
Ошарашенный всем происходившим на экране, я тогда, что называется, «написал гневное письмо» в одну очень маленькую и злую газету про эту бесстыжую программу; и его даже опубликовали.
…Несколько лет спустя Кобзон приезжал к нам в ОМОН, в гости, ходил с нами на могилы наших павших бойцов.
...А ещё примерно 20 лет спустя я встретил его в Луганске в октябре 2014 года. Он там первым из российских артистов давал концерт. К нему было не пробиться, да и вряд ли я ему стал бы рассказывать про ту программу на 7 ноября - как же я был ему благодарен в тот день, как он достойно, по-мужски себя повёл и, ничего по сути не делая, принудил собравшихся хоть немного сменить свою бесконечно подлую тональность.
Надо ли уточнять, что Кобзон стал единственным из той компании, кто поддержал «русскую весну»?
Надо ли напоминать, если брать шире, что для артистов, сохранивших просоветские убеждения, - для того же Василия Ланового, для того же Владимира Меньшова, для того же Николая Губенко - «русская весна» стала праздником, а для всей этой вороньей стаи - бедой и ужасом?
…А сегодня ночью, вдруг проснувшись, в свете одного уже поднадоевшего мне спора я вот о чем подумал.
Детство моё прошло среди моих дедушек и бабушек. По отцовской линии это Семён Захарович Прилепин и его жена, баба Маша - верхнедонские мои старики из села Каликино. По материнской - мой дед Нисифоров Николай Егорович и его жена, баба Лена - рязанские мои старики из села Успенское.
Оба деда воевали. Семён Захарович, артиллерист, попал в плен и выжил в фашистских концлагерях. Николай Егорович, пулеметчик, был дважды ранен.
Бабушки пережили коллективизацию.
Баба Маша Прилепина вышла замуж за моего деда перед войной и верно ждала его, не имея от него, плененного, ни одной весточки почти три года.
Баба Лена Нисифорова была в оккупации на территории Украины и посреди войны, подростком, пешком через линию фронта пришла к своему отцу, моему прадеду, в разрушенный Воронеж.
И Прилепины, и Нисифоровы родили после войны по трое детей.
Есть было нечего, труд был адов - а они рожали. Они верили в будущее.
Дед Прилепин был комбайнер. Дед Нисифоров был плотник. Они восстанавливали нашу Родину.
…К чему я это всё.
Я никогда от них не слышал ни слова дурного о большевистской эпохе, о её вождях. Все мои дедушки и бабушки дожили до перестройки и пережили 90-е. Никто из них не был ни сталинистом, ни оголтелым сторонником советской власти. Но они вели себя достойно - они не плевали, набрав слюны, в свою тяжелую и страшную молодость.
Им что, не о чем было рассказать?
Им было что рассказать!
Они такое могли б рассказать - мало б никому не показалось!
Рассказать не про других - а про себя!
Матери и бабушки этих артистов - они что, вспахивали, запряженные вместо лошадей, колхозные поля в Отечественную войну? Знаете, я не думаю, что они этим занимались.
У меня один дед, командир орудия, попав в плен, выходя из лагеря в 45-м, не видел уже никого из своего раздавленного батальона, попавшего в окружение, - все его сослуживцы умерли от голода и болезней или были убиты в лагере.
У меня другой дед, пулеметчик, только вторых номеров потерял семь человек, а если весь его пулеметный расчет считать - несколько десятков.
И я всё думал ночью: отчего они не кляли, вздымая руки, своё мучительное прошлое, а эти вот, из телевизора, ни в какие лобовые атаки не ходившие, о коллективизации прочитавшие в книжках, а восстановлением страны занимавшиеся на театральных подмостках, - они кляли?
Как так вышло?!
…Они кляли и ещё, вы же помните, очень любили горестно повторять: «…Советские люди забыли Бога! Забыли дорогу к храму!..»
И смотрели в притихших телезрителей пронзительным мхатовским взором.
Как хотите, а я внутренне посмеивался тогда: «…Дед твой и бабка твоя, - говорил я, нацелившись в экран злыми глазами на очередного проповедника с кустистыми бровями, - вообще в другой храм ходили, тебе-то что до нашего Бога? Если твой крещеный папа его забыл - ну так про папу и расскажи! Да и вообще, Бог - он что, у вас на побегушках? Откуда вы знаете, в чем Его замысел, в чем вера Его?»
У меня в сельском доме Прилепиных всегда, сколько себя помню, был иконостас, и лампадка пред ним горела. Дед мой, как часто бывает среди деревенских мужиков, был не по этой части, ему с комбайном забот хватало, зато бабушка ходила в церковь всю жизнь и всех нас, её многочисленных внуков, покрестила.
…Прошли с тех пор многие годы.
Никто из числа собравшихся в студии 7 ноября в девяносто каком-то году артистов - до дней нынешних не дожил.
Дети их и внуки, через одного, поуехали в иные страны.
Признаться, я верил, что с уходом этого крикливого поколения затихнут эти их разговоры, и мне не придется снова переживать то мучительное унижение.
Но я ошибся.
В той же элитарной, артистической, музыкальной, богемной среде взрастали иные дети.
И выросли наконец.
И заговорили теми же голосами.
Точь-в-точь.
Не отличить.
И вроде хорошие, русские, родные. Но почему же так тошно опять?
Хоть бы Кобзон зашел на минутку.
Вспомнил тут в связи с полемикой вокруг очередной статьи одного знаменитого телеведущего, как я, не поверите, написал свою первую публицистическую статью.
Это был самый пик 90-х. Ельцинизм цвёл, пах и ронял диковинные плоды на головы гражданам.
Я ещё в ОМОНе тогда работал: это, кажется, было между первой и второй чеченской.
У меня родился первый сын, и в связи с этим я тогда часто смотрел телевидение: с маленьким ребенком на руках не почитаешь, а на экран можно одним глазом смотреть.
На экране как раз шла любопытная программа: посиделки российских артистов театра и кино в связи с днем 7 ноября.
О, как они изгалялись!..
О, как они кривлялись!..
О, как их ломало и колотило на виду у всей страны!..
Они восклицали пафосно.
Они хрипели яростно.
Они кляли и воздымали артистические руки к небесам.
Они травили самые подлые анекдоты про Ленина, Сталина и Брежнева.
Они кривили свои лица.
Они изливали непрестанную желчь.
Программа была не развлекательной, а именно что политологической.
Артисты у нас всегда в политике разбирались лучше многих.
Меня в те годы, как, впрочем, и нынче, не слишком волновал национальный вопрос, но тут невозможно было не заметить одной навязчивой особенности происходящего.
Все собравшиеся артисты принадлежали к богоизбранной нации. Некоторые из них были представителями уже сложившихся театральных или кинематографических династий.
Они походили на стаю ворон.
«Ну надо же, - думал я озадаченно, - их предки сидели за чертой оседлости, ни о каком МХАТе, ни о каком кино даже и не мечтая. Революция позволила их родителям перебраться в Москву, получить со временем просторные квартиры в центре, места в театрах, роли в лучших советских фильмах, неслыханную славу, советские ордена и гроздья премий… Так зачем они это всё несут?!»
И здесь, помню, пришел опоздавший к началу съемок Иосиф Кобзон. Тогда ещё было такое возможно - съемки идут, а кто-то подходит в процессе - живое, в общем, было ощущение от происходящего.
Кобзон с достоинством, но приветливо поздоровался и стал слушать очередного гневного артиста. Тот нёс какую-то ересь про Ворошилова, потому что над Лениным и Сталиным им уже надоело издеваться.
И вдруг Кобзон говорит: «…Напрасно вы! Достойный был человек!..» - и тут же какую-то отличную историю рассказал про Ворошилова.
Ошарашенный всем происходившим на экране, я тогда, что называется, «написал гневное письмо» в одну очень маленькую и злую газету про эту бесстыжую программу; и его даже опубликовали.
…Несколько лет спустя Кобзон приезжал к нам в ОМОН, в гости, ходил с нами на могилы наших павших бойцов.
...А ещё примерно 20 лет спустя я встретил его в Луганске в октябре 2014 года. Он там первым из российских артистов давал концерт. К нему было не пробиться, да и вряд ли я ему стал бы рассказывать про ту программу на 7 ноября - как же я был ему благодарен в тот день, как он достойно, по-мужски себя повёл и, ничего по сути не делая, принудил собравшихся хоть немного сменить свою бесконечно подлую тональность.
Надо ли уточнять, что Кобзон стал единственным из той компании, кто поддержал «русскую весну»?
Надо ли напоминать, если брать шире, что для артистов, сохранивших просоветские убеждения, - для того же Василия Ланового, для того же Владимира Меньшова, для того же Николая Губенко - «русская весна» стала праздником, а для всей этой вороньей стаи - бедой и ужасом?
…А сегодня ночью, вдруг проснувшись, в свете одного уже поднадоевшего мне спора я вот о чем подумал.
Детство моё прошло среди моих дедушек и бабушек. По отцовской линии это Семён Захарович Прилепин и его жена, баба Маша - верхнедонские мои старики из села Каликино. По материнской - мой дед Нисифоров Николай Егорович и его жена, баба Лена - рязанские мои старики из села Успенское.
Оба деда воевали. Семён Захарович, артиллерист, попал в плен и выжил в фашистских концлагерях. Николай Егорович, пулеметчик, был дважды ранен.
Бабушки пережили коллективизацию.
Баба Маша Прилепина вышла замуж за моего деда перед войной и верно ждала его, не имея от него, плененного, ни одной весточки почти три года.
Баба Лена Нисифорова была в оккупации на территории Украины и посреди войны, подростком, пешком через линию фронта пришла к своему отцу, моему прадеду, в разрушенный Воронеж.
И Прилепины, и Нисифоровы родили после войны по трое детей.
Есть было нечего, труд был адов - а они рожали. Они верили в будущее.
Дед Прилепин был комбайнер. Дед Нисифоров был плотник. Они восстанавливали нашу Родину.
…К чему я это всё.
Я никогда от них не слышал ни слова дурного о большевистской эпохе, о её вождях. Все мои дедушки и бабушки дожили до перестройки и пережили 90-е. Никто из них не был ни сталинистом, ни оголтелым сторонником советской власти. Но они вели себя достойно - они не плевали, набрав слюны, в свою тяжелую и страшную молодость.
Им что, не о чем было рассказать?
Им было что рассказать!
Они такое могли б рассказать - мало б никому не показалось!
Рассказать не про других - а про себя!
Матери и бабушки этих артистов - они что, вспахивали, запряженные вместо лошадей, колхозные поля в Отечественную войну? Знаете, я не думаю, что они этим занимались.
У меня один дед, командир орудия, попав в плен, выходя из лагеря в 45-м, не видел уже никого из своего раздавленного батальона, попавшего в окружение, - все его сослуживцы умерли от голода и болезней или были убиты в лагере.
У меня другой дед, пулеметчик, только вторых номеров потерял семь человек, а если весь его пулеметный расчет считать - несколько десятков.
И я всё думал ночью: отчего они не кляли, вздымая руки, своё мучительное прошлое, а эти вот, из телевизора, ни в какие лобовые атаки не ходившие, о коллективизации прочитавшие в книжках, а восстановлением страны занимавшиеся на театральных подмостках, - они кляли?
Как так вышло?!
…Они кляли и ещё, вы же помните, очень любили горестно повторять: «…Советские люди забыли Бога! Забыли дорогу к храму!..»
И смотрели в притихших телезрителей пронзительным мхатовским взором.
Как хотите, а я внутренне посмеивался тогда: «…Дед твой и бабка твоя, - говорил я, нацелившись в экран злыми глазами на очередного проповедника с кустистыми бровями, - вообще в другой храм ходили, тебе-то что до нашего Бога? Если твой крещеный папа его забыл - ну так про папу и расскажи! Да и вообще, Бог - он что, у вас на побегушках? Откуда вы знаете, в чем Его замысел, в чем вера Его?»
У меня в сельском доме Прилепиных всегда, сколько себя помню, был иконостас, и лампадка пред ним горела. Дед мой, как часто бывает среди деревенских мужиков, был не по этой части, ему с комбайном забот хватало, зато бабушка ходила в церковь всю жизнь и всех нас, её многочисленных внуков, покрестила.
…Прошли с тех пор многие годы.
Никто из числа собравшихся в студии 7 ноября в девяносто каком-то году артистов - до дней нынешних не дожил.
Дети их и внуки, через одного, поуехали в иные страны.
Признаться, я верил, что с уходом этого крикливого поколения затихнут эти их разговоры, и мне не придется снова переживать то мучительное унижение.
Но я ошибся.
В той же элитарной, артистической, музыкальной, богемной среде взрастали иные дети.
И выросли наконец.
И заговорили теми же голосами.
Точь-в-точь.
Не отличить.
И вроде хорошие, русские, родные. Но почему же так тошно опять?
Хоть бы Кобзон зашел на минутку.