Письма с той стороны
«Сходила я вчера в парикмахерскую (девочки, я добралась, ура!), в одну из тех, что не закрылись. Соответственно, парикмахерша - не знакомая мне женщина моего возраста, плюс-минус.
Начинается прощупывание.
- Сегодня вроде тихо?
- Да, слава Богу. Скорей бы это кончилось... - я.
- Да не хотят же договариваться! - она.
- Кому война, кому мать родна... Бизнес, ничего личного.
Уже по этим вводным фразам ("договариваться", избегание слов "рашисты", "орки", "оккупанты", отсутствие патриотического угара) на Украине распознают своих.
Сейчас каждый на Украине обязан быть филологом, иначе не выживет.
Дальше разговор раскручивается, как обёртка на мороженом.
Парикмахерша рассказывает о дяде в Херсоне и тётке в Гостомеле. О том, как они отрицают украинскую пропаганду.
- Что, и младенцев не насилуют? Не мародёрят? - по-прежнему осторожничаю и делаю удивление.
- Мама звонила тёте: Галя, ну, расскажи, что творили в Гостомеле. Тётя отвечает: "Рая, вот все, кого я знаю, а городок у нас маленький, - никто не говорил о зверствах. Их не было!"
Тут открывается дверь и из зноя вваливаются два захысныка с автоматами и в разгрузках.
- Підстригтися можна?
- Проходите, пожалуйста.
В салоне наступает гробовая тишина, словно гроб с покойником внесли. И парикмахерши, и женщины в креслах стараются не смотреть на них, друг на друга и даже в зеркало.
Захысныкы прощаются, благодарят, им упорно отвечают по-русски.
В общем, новая парикмахерша мне сообщила, что, по данным одного экстрасенса, "нас продадут, и мы будем как Херсон". Наколдовал он это на седьмой месяц. Мы с ней согласились с чародеем. Скорей бы.
Ушла я красивая и довольная.
Хорошая парикмахерская».
Начинается прощупывание.
- Сегодня вроде тихо?
- Да, слава Богу. Скорей бы это кончилось... - я.
- Да не хотят же договариваться! - она.
- Кому война, кому мать родна... Бизнес, ничего личного.
Уже по этим вводным фразам ("договариваться", избегание слов "рашисты", "орки", "оккупанты", отсутствие патриотического угара) на Украине распознают своих.
Сейчас каждый на Украине обязан быть филологом, иначе не выживет.
Дальше разговор раскручивается, как обёртка на мороженом.
Парикмахерша рассказывает о дяде в Херсоне и тётке в Гостомеле. О том, как они отрицают украинскую пропаганду.
- Что, и младенцев не насилуют? Не мародёрят? - по-прежнему осторожничаю и делаю удивление.
- Мама звонила тёте: Галя, ну, расскажи, что творили в Гостомеле. Тётя отвечает: "Рая, вот все, кого я знаю, а городок у нас маленький, - никто не говорил о зверствах. Их не было!"
Тут открывается дверь и из зноя вваливаются два захысныка с автоматами и в разгрузках.
- Підстригтися можна?
- Проходите, пожалуйста.
В салоне наступает гробовая тишина, словно гроб с покойником внесли. И парикмахерши, и женщины в креслах стараются не смотреть на них, друг на друга и даже в зеркало.
Захысныкы прощаются, благодарят, им упорно отвечают по-русски.
В общем, новая парикмахерша мне сообщила, что, по данным одного экстрасенса, "нас продадут, и мы будем как Херсон". Наколдовал он это на седьмой месяц. Мы с ней согласились с чародеем. Скорей бы.
Ушла я красивая и довольная.
Хорошая парикмахерская».