(no subject)
https://svpressa.ru/culture/article/263478/
Александр Кабаков. Дядя Саша
Александра Абрамовича Кабакова похоронили вчера.
Я знал, что у него болезнь Паркинсона, что он лежит в больнице - той самой, из которой домой уже не возвращаются.
Всё собирался к нему приехать - месяца или даже два собирался, потом, наконец, позвонил Евгению Анатольевичу Попову - писателю и другу Кабакова, который его навещал в больнице, и знал туда дорогу, - «…поехали, - говорю, - в любой день, соскучился по дяде Саше».
Евгений Анатольевич отвечает: «Карантин, Захар, не пускают никого, давай ждать окончания всей этой истории».
Вот ждал, месяц, потом второй.
А на Пасху дядя Саша умер.
Он был хороший писатель. Он писал тонкой кисточкой. Он умел делать прозу, настроение, лирику.
Он слушал джаз и умел делать джаз в прозе. Импровизировать и вести мелодию.
Одно время Кабаков был ужасно знаменит - его роман «Невозвращенец» был переведён на какое-то аномальное количество языков - сам Александр Абрамович уверял, что «больше, чем Солженицын».
Полагаю, что к Солженицыну он относился с некоторой ревностью. Предполагаю. Как, предполагаю, и друг Кабакова - Аксёнов.
Ещё Кабаков терпеть не мог большевиков и Советскую власть, - по этой причине, мы вроде и не должны были бы дружить - но, едва ли я возьму на себя лишнее, если скажу, что у нас были очень тёплые отношения.
Я смотрел на него снизу вверх, но с улыбкой.
Мы постоянно разыгрывали с ним какой-то наш общий спектакль, типа «старый мудрый учитель и нерадивый ученик». Нам обоим было забавно в это играть.
Не помню когда и где мы впервые разговорились с ним - на какой-то, наверное, литературной тусовке - году в 2009-м, например, - но, в общем, потом, при всякой встрече, мы не расставались целыми днями.
Признаться, мы с ним помногу выпивали.
Кажется, это в Индии началось. Мы там говорили с ним едва ли не до утра, и попутно выпивали аномальное количество водки - при этом он совершенно не пьянел. Вот это школа была!
Он был такой добрый, ироничный, чудесный. Как папа Карло.
Самое забавное, что его гостиница в Дели была на другом конце города, но он сам приезжал ко мне, и мы, короче, веселились. Я даже не помню толком о чём мы говорили. О чём-то смешном.
Потом, всякий раз встречаясь на каком-то другом выезде - начинали по новой. Шли куда-то, хохоча, или наоборот, не шли, а запирались в номере и там, - кажется, ещё можно было курить, - искуривали сотни сигарет и уничтожали все бары в окрестных номерах.
У него, конечно, была сложная система представлений; он никогда не был либералом - хотя в тех кругах его считали своим.
Но, помню, в 2013 году, или в 2011-м, мы выступали вместе в Киеве (или во Львове?) И у Кабакова была пресс-конференция. И молодой украинский журналист говорит: «А как вы относитесь к украинской независимости и вообще к Украине?»
Александр Абрамович иронически спрашивает у организатора: «А когда у меня поезд? Через час? То есть, успею до вокзала доехать?» - тот кивнул.
И тогда Кабаков громко и внятно, чуть лукаво щурясь, произносит:
- Я русский монархист. Я считаю, что никакой Украины нет. Есть российская империя.
Он был русский монархист и очень верующий человек, по-настоящему религиозный.
Как-то, кажется, даже с грустью, он сказал мне:
- Захар, я не еврей. У меня мать русская. Я русский. Я считаю себя русским.
В годы донецкой войны мы виделись только один раз, мельком, минуту говорили.
Я, конечно, не сдержался и спросил, что он думает по поводу своих бывших сотоварищей и их отношения у украинскому, крымскому и донецкому вопросу.
Кабаков своим фирменным удивлённым шёпотом сказал заговорщически:
- Захар, они все сошли с ума, кажется.
Собственно, я был удовлетворён ответом. В таком контексте отношение к Ленину отходит на задний план.
Так, в своё время, товарищ Кабакова - Василий Аксёнов - поразил свою среду тем, что не стал выступать в поддержку «освободительной войны» на Кавказе, но, напротив, выступил за федералов, пришедших зачистить ваххабизм и заодно воинствующий бандитизм в Чечне. Кабаков позицию Аксёнова разделял.
К Аксёнову Кабаков - сам уже старик - так и относился всю жизнь как к учителю, любил его, - и в этой любви была удивительная джентельменская верность. Поискать нынче такую верную дружбу.
Говорят, в молодости Кабаков был донжуанистый и вообще - неотразимый.
Наверняка это правда: очарование от него шло плотными волнами, и вся жестикуляция его была выверенной, достойной, мужской.
Он, к тому же, в своё время сдал на мастера спорта по боксу - и глядя на него я почему-то понимал, как выглядел Хэм; как вообще выглядели полубоги времён той огромной войны и послевоенных лет.
А ещё он отлично ругался матом - без малейшей вульгарности, и курил - отлично. И руки у него были - с длинными пальцами - какие надо руки. И одевался - вау. Нам бы так суметь двадцать лет спустя. Если дотянем.
Я так любил его. Мне так горько, что я не приехал к нему.
Я не знаю, что со всем этим делать теперь.
Александр Кабаков. Дядя Саша
Александра Абрамовича Кабакова похоронили вчера.
Я знал, что у него болезнь Паркинсона, что он лежит в больнице - той самой, из которой домой уже не возвращаются.
Всё собирался к нему приехать - месяца или даже два собирался, потом, наконец, позвонил Евгению Анатольевичу Попову - писателю и другу Кабакова, который его навещал в больнице, и знал туда дорогу, - «…поехали, - говорю, - в любой день, соскучился по дяде Саше».
Евгений Анатольевич отвечает: «Карантин, Захар, не пускают никого, давай ждать окончания всей этой истории».
Вот ждал, месяц, потом второй.
А на Пасху дядя Саша умер.
Он был хороший писатель. Он писал тонкой кисточкой. Он умел делать прозу, настроение, лирику.
Он слушал джаз и умел делать джаз в прозе. Импровизировать и вести мелодию.
Одно время Кабаков был ужасно знаменит - его роман «Невозвращенец» был переведён на какое-то аномальное количество языков - сам Александр Абрамович уверял, что «больше, чем Солженицын».
Полагаю, что к Солженицыну он относился с некоторой ревностью. Предполагаю. Как, предполагаю, и друг Кабакова - Аксёнов.
Ещё Кабаков терпеть не мог большевиков и Советскую власть, - по этой причине, мы вроде и не должны были бы дружить - но, едва ли я возьму на себя лишнее, если скажу, что у нас были очень тёплые отношения.
Я смотрел на него снизу вверх, но с улыбкой.
Мы постоянно разыгрывали с ним какой-то наш общий спектакль, типа «старый мудрый учитель и нерадивый ученик». Нам обоим было забавно в это играть.
Не помню когда и где мы впервые разговорились с ним - на какой-то, наверное, литературной тусовке - году в 2009-м, например, - но, в общем, потом, при всякой встрече, мы не расставались целыми днями.
Признаться, мы с ним помногу выпивали.
Кажется, это в Индии началось. Мы там говорили с ним едва ли не до утра, и попутно выпивали аномальное количество водки - при этом он совершенно не пьянел. Вот это школа была!
Он был такой добрый, ироничный, чудесный. Как папа Карло.
Самое забавное, что его гостиница в Дели была на другом конце города, но он сам приезжал ко мне, и мы, короче, веселились. Я даже не помню толком о чём мы говорили. О чём-то смешном.
Потом, всякий раз встречаясь на каком-то другом выезде - начинали по новой. Шли куда-то, хохоча, или наоборот, не шли, а запирались в номере и там, - кажется, ещё можно было курить, - искуривали сотни сигарет и уничтожали все бары в окрестных номерах.
У него, конечно, была сложная система представлений; он никогда не был либералом - хотя в тех кругах его считали своим.
Но, помню, в 2013 году, или в 2011-м, мы выступали вместе в Киеве (или во Львове?) И у Кабакова была пресс-конференция. И молодой украинский журналист говорит: «А как вы относитесь к украинской независимости и вообще к Украине?»
Александр Абрамович иронически спрашивает у организатора: «А когда у меня поезд? Через час? То есть, успею до вокзала доехать?» - тот кивнул.
И тогда Кабаков громко и внятно, чуть лукаво щурясь, произносит:
- Я русский монархист. Я считаю, что никакой Украины нет. Есть российская империя.
Он был русский монархист и очень верующий человек, по-настоящему религиозный.
Как-то, кажется, даже с грустью, он сказал мне:
- Захар, я не еврей. У меня мать русская. Я русский. Я считаю себя русским.
В годы донецкой войны мы виделись только один раз, мельком, минуту говорили.
Я, конечно, не сдержался и спросил, что он думает по поводу своих бывших сотоварищей и их отношения у украинскому, крымскому и донецкому вопросу.
Кабаков своим фирменным удивлённым шёпотом сказал заговорщически:
- Захар, они все сошли с ума, кажется.
Собственно, я был удовлетворён ответом. В таком контексте отношение к Ленину отходит на задний план.
Так, в своё время, товарищ Кабакова - Василий Аксёнов - поразил свою среду тем, что не стал выступать в поддержку «освободительной войны» на Кавказе, но, напротив, выступил за федералов, пришедших зачистить ваххабизм и заодно воинствующий бандитизм в Чечне. Кабаков позицию Аксёнова разделял.
К Аксёнову Кабаков - сам уже старик - так и относился всю жизнь как к учителю, любил его, - и в этой любви была удивительная джентельменская верность. Поискать нынче такую верную дружбу.
Говорят, в молодости Кабаков был донжуанистый и вообще - неотразимый.
Наверняка это правда: очарование от него шло плотными волнами, и вся жестикуляция его была выверенной, достойной, мужской.
Он, к тому же, в своё время сдал на мастера спорта по боксу - и глядя на него я почему-то понимал, как выглядел Хэм; как вообще выглядели полубоги времён той огромной войны и послевоенных лет.
А ещё он отлично ругался матом - без малейшей вульгарности, и курил - отлично. И руки у него были - с длинными пальцами - какие надо руки. И одевался - вау. Нам бы так суметь двадцать лет спустя. Если дотянем.
Я так любил его. Мне так горько, что я не приехал к нему.
Я не знаю, что со всем этим делать теперь.