(no subject)
На входе в суд, где идёт дело Олега Сорокина, есть два охранника. В разные смены работают.
Один меня узнаёт, говорит: «Здравия желаю, товарищ майор!» - улыбается и запускает тут же.
Сегодня был второй охранник. Он заставляет (просит) меня извлекать из карманов буквально всё: документы, ключи, зажигалки, таблетки, записки, жвачки, ручки, салфетки.
Задерживает очередь минут на пятнадцать минимум. Так ему интересно, что я несу.
Три раза прохожу через турникет под его присмотром.
Ну, ничего. Мы не гордые.
Последнее время в суде - рутина.
Минувшие дни прокурор зачитывала документы по второму эпизоду, «экономическому».
Но сегодня мы послушали записи полицейской прослушки и записи деловых разговоров, сделанные неким свидетелем Евгением Ханом, который, как мне рассказали, не хочет, чтобы его называли провокатором.
(А как?)
Сорокин спокойный, часто смеётся - невесёлым смехом уставшего человека.
Записи прослушки - само по себе своеобразное чувство вызывают.
(Сижу и думаю: и мой голос уже записан не раз, и не два. Лежит где-нибудь, пылится).
И вот, наконец, перехожу к делу.
Итак, про записи, сделанные Ханом.
Они о-о-о-оччень качественные, это явно не диктофон. Включается запись задолго до встреч, и заканчивается тоже не сразу по окончании разговора: слышно, как Хан идет по городу Канны под крики чаек, переходит дорогу, проходит мимо уличного гармониста, заходит в отель - потом собственно разговор - и все звуки повторяются в обратном порядке: играет гармошка, гудят автомобили, кричат чайки.
Внимание, вопрос.
Почему он не мог включить запись хотя бы за несколько минут до беседы, а не тащится с записывающим устройством через полгорода? Если не допустить, что Хан работал под контролем, и запись включал и выключал кто-то другой, то объяснить такие странности особенно нечем.
Далее.
Записанная Ханом его беседа с Сорокиным и Садековым в Каннах четко делится на две части.
В первой разговаривают Хан и Сорокин, а Садеков присутствует, но молчит. Эта часть беседы подчеркнуто корректна, ведется почти официальным тоном, и Сорокин несколько раз предлагает Хану участвовать на равных со всеми основаниями в земельных аукционах, включая повторный аукцион по участку земли Кузнечихе.
Потом Сорокин уходит, и начинается разговор Хана с Садековым, напомнивший «толковники» 90-х: мат-перемат, торг за то, кто что сделает и что ему за это перепадет.
На вопрос, а причем тут Сорокин, ответа на заседании не прозвучало.
И ещё одно наблюдение. Судья больше не дает адвокатам заявлять ходатайства и возражения. Отвечает, что можно будет выступить после изучения материалов, представленных стороной обвинения. А тем, кто не согласен, объявляет замечание с занесением в протокол.
За этим судом надо приглядывать и дальше, увы.
Скоро наступательный пыл обвинения подиссякнет, и начнется допрос подсудимых, а за ним (а, может, и до него) своих свидетелей и свои доказательства представит защита. Любопытно будет посмотреть, как всё пойдёт.
…Сорокин, после оглашения записей прослушки, поднялся и сказал, улыбаясь: «Ваша честь! Прослушав эти записи, я вот что думаю: может, отпустите меня? Ваша честь, ну? Объективно: прослушенные здесь записи на сто процентов свидетельствуют о провокационности всех действий, направленных против меня. Сами же видите».
Судья ему: мы пока изучаем материалы.
Сорокин: «Да я дома бы лучше с детьми подождал, пока вы их изучаете».
Судья, в судейской манере, отмахнулась: давайте, мол, по сути.
(А то это не по сути было).
Всё это жизнь. Всё это ужасно интересно. Чисто по-человечески интересно.
…и ещё, только что вспомнил.
В одной из записей прослушки, которые громко транслировались на зал заседаний, вдруг, резко заглушив беседу, откуда-то раздалась песня "Losing My Religion". То ли в машине заиграла, то ли из проезжающей мимо машины донеслась.
Культовая песня группы REM. Переводится: «Теряю Мою Веру».
Симптоматичненько.
Один меня узнаёт, говорит: «Здравия желаю, товарищ майор!» - улыбается и запускает тут же.
Сегодня был второй охранник. Он заставляет (просит) меня извлекать из карманов буквально всё: документы, ключи, зажигалки, таблетки, записки, жвачки, ручки, салфетки.
Задерживает очередь минут на пятнадцать минимум. Так ему интересно, что я несу.
Три раза прохожу через турникет под его присмотром.
Ну, ничего. Мы не гордые.
Последнее время в суде - рутина.
Минувшие дни прокурор зачитывала документы по второму эпизоду, «экономическому».
Но сегодня мы послушали записи полицейской прослушки и записи деловых разговоров, сделанные неким свидетелем Евгением Ханом, который, как мне рассказали, не хочет, чтобы его называли провокатором.
(А как?)
Сорокин спокойный, часто смеётся - невесёлым смехом уставшего человека.
Записи прослушки - само по себе своеобразное чувство вызывают.
(Сижу и думаю: и мой голос уже записан не раз, и не два. Лежит где-нибудь, пылится).
И вот, наконец, перехожу к делу.
Итак, про записи, сделанные Ханом.
Они о-о-о-оччень качественные, это явно не диктофон. Включается запись задолго до встреч, и заканчивается тоже не сразу по окончании разговора: слышно, как Хан идет по городу Канны под крики чаек, переходит дорогу, проходит мимо уличного гармониста, заходит в отель - потом собственно разговор - и все звуки повторяются в обратном порядке: играет гармошка, гудят автомобили, кричат чайки.
Внимание, вопрос.
Почему он не мог включить запись хотя бы за несколько минут до беседы, а не тащится с записывающим устройством через полгорода? Если не допустить, что Хан работал под контролем, и запись включал и выключал кто-то другой, то объяснить такие странности особенно нечем.
Далее.
Записанная Ханом его беседа с Сорокиным и Садековым в Каннах четко делится на две части.
В первой разговаривают Хан и Сорокин, а Садеков присутствует, но молчит. Эта часть беседы подчеркнуто корректна, ведется почти официальным тоном, и Сорокин несколько раз предлагает Хану участвовать на равных со всеми основаниями в земельных аукционах, включая повторный аукцион по участку земли Кузнечихе.
Потом Сорокин уходит, и начинается разговор Хана с Садековым, напомнивший «толковники» 90-х: мат-перемат, торг за то, кто что сделает и что ему за это перепадет.
На вопрос, а причем тут Сорокин, ответа на заседании не прозвучало.
И ещё одно наблюдение. Судья больше не дает адвокатам заявлять ходатайства и возражения. Отвечает, что можно будет выступить после изучения материалов, представленных стороной обвинения. А тем, кто не согласен, объявляет замечание с занесением в протокол.
За этим судом надо приглядывать и дальше, увы.
Скоро наступательный пыл обвинения подиссякнет, и начнется допрос подсудимых, а за ним (а, может, и до него) своих свидетелей и свои доказательства представит защита. Любопытно будет посмотреть, как всё пойдёт.
…Сорокин, после оглашения записей прослушки, поднялся и сказал, улыбаясь: «Ваша честь! Прослушав эти записи, я вот что думаю: может, отпустите меня? Ваша честь, ну? Объективно: прослушенные здесь записи на сто процентов свидетельствуют о провокационности всех действий, направленных против меня. Сами же видите».
Судья ему: мы пока изучаем материалы.
Сорокин: «Да я дома бы лучше с детьми подождал, пока вы их изучаете».
Судья, в судейской манере, отмахнулась: давайте, мол, по сути.
(А то это не по сути было).
Всё это жизнь. Всё это ужасно интересно. Чисто по-человечески интересно.
…и ещё, только что вспомнил.
В одной из записей прослушки, которые громко транслировались на зал заседаний, вдруг, резко заглушив беседу, откуда-то раздалась песня "Losing My Religion". То ли в машине заиграла, то ли из проезжающей мимо машины донеслась.
Культовая песня группы REM. Переводится: «Теряю Мою Веру».
Симптоматичненько.