«Новые птицы, но старые песни…»
Читая протопресв. Георгия Шавельского (1871-1951)
- «Русская Церковь перед революцией» - не могу отделаться от ощущения, что все это, описанное им по следам 95-100-летней давности, повторяется ныне с удивительной точностью и однообразием. И все так же наша церковно-общественная жизнь кружит и не может выйти из этого замкнутого и порочного круга. В чем же все-таки дело?...
«…Состав Синода менялся дважды в год, и епархиальный архиерей, попав в Синод, прежде всего старался воспользоваться временем своего там пребывания для проведения дел своей епархии. Всероссийскими церковными делами заниматься ему было некогда. Если попадали когда в члены Синода люди живые, с инициативой, пытавшиеся внести нечто новое в церковную жизнь, то на них смотрели как на беспокойных, как на прожектёров и их проектам не давали ходу. Самый характер синодальной работы не способтсвовал успеху. Синдская мельница молола и зерно, и шелуху. И шелухой занималась, пожалуй, больше, чем зерном. Синод был загроможден третьестепенными делами. За деревьями ему не видно было лесу.
Между тем русская жизнь не ждала Синода, развиваясь с головокружительной быстротой и требуя мудрой попечительности, проникновенной прозорливости и просвещенного руководства со стороны «стражей дома Израилева». Рост народного сознания, а одновременно с этим и духовных запросов подымался не по годам, а по дням. Быстро росли промышленность, торговля, росло и ширилось народное образование и материальное благосостояние государства. Одновременно с этим со всех сторон протягивались руки, чтобы захватить проснувшиеся русские умы, не удовлетворенные в своих духовных запросах русские души. Достаточно вспомнить множество развившихся в те годы всевозможных сект и враждебных Церкви организаций, чтобы представить: сколько чужих рук протягивалось к русской душе.
…Церковь должна была в эту пору небывалого духовного роста страны мобилизовать все свои силы и использовать все находящиеся в ее распоряжении средства. Направляющий же ее орган, Св. Синод, должен был проявить в это время возможно большее количество мысли, чуткость и широту размаха в работе. А вместо этого Синод в предреволюционные годы занимался более всего внутренней борьбой и разными текущими делами, среди которых бракоразводные если и не занимали первого места, то отнимали больше всего времени, и можно сказать, поглощали массу энергии Синода. Синод тащился на буксире жизни и не пытался опередить ее.
С 1915 года русская жизнь начала принимать угрожающий характер; в 1916 году появились грозные признаки надвигавшейся революции. Но и это не нарушило мирного сна Синода; синодальная коллегия продолжала держать себя, как будто она была уверена в бесконечности и общероссийского, и своего собственного благополучия. (…)
Помнится, с каким нетерпением некоторые русские люди ожидали открытия новой, зимней сессии Синода 1916 года, наивно мечтая, что явятся в Синоде новые люди, которые поймут все недостатки прежней синодальной работы, как и всю серьезность тогдашнего и государственного, и церковного положения, и поведут Синод по новому руслу. Вот 1 ноября эта сессия открылась. Вернувшись с заседания, один из бывших на нем записал в этот день в своем дневнике: «Только что присутствовал на заседании новой сессии Св. Синода. В состав Синода вошли такие-то новые члены вместо каких-то выбывших. Новые птицы, но старые песни. Просвету нет, и не видно признаков приближения его. Жизнь идет вперед, предъявляя свои требования, выдвигая свои нужды, а Церковь продолжает задыхаться в мертвящих рамках византийско-монашеского производства. Реформы необходимы для Церкви. Но среди наших иерархов не только нет человека, который смог бы провести их, нет и такого, который понимал бы, что с ними до крайности надо спешить. Реформ не будет. А в таком случае революция церковная - особенно, если разразится революция государственная - неминуема».
Между тем неотложность церковных реформ сознавалась не только отдельными, так сказать, случайными лицами - она была сознана и таким компетентным учреждением, как действовавшее в 1906 году, высочайше учрежденное, Предсоборное Присутствие, составленное из виднейших иерархов, ученейших академических и университетских профессоров и лучших церковно-общественных деятелей. Многие реформы этим Присутствием были намечены и запротоколированы, а протоколы, по определениям Св. Синода от 21. VI. 1906 г. за №3951 и от 22.11.1907 г. за №1157, были напечатаны в четырех томах с особым томом алфавитного указателя. Но намеченные реформы были отложены ad calendae Graecas - к Всероссийскому церковному собору; полные глубоких мыслей тома журналов и протоколов Предсоборного Присутствия стояли на полках кабинетов и библиотечных шкафов не просмотренные даже теми, кого они ближе всего касались, а жизнь церковная протекала прежним порядком, встречая на своем пути новые и новые преграды. Синод тонул в мертвом море бумаг и как будто страшился живых вопросов (…)
Если указывать главнейшие пробелы в работе Св. Синода, то нельзя не отметить следующих:
1) Синод имел право и возможность урегулировать систему епархиального управления; подготовить кадры лучших кандидатов для замещения архиерейских кафедр; поставить архиереев в правильные отношения к клиру и пастве; изменить обстановку и условия архиерейского служения и усилить в нем пастырский элемент; усилить надзор за прохождением архиереями служения; восстановить взаимообщение архипастырей на съездах и областных соборах; наконец, урегулировать и развить приходскую жизнь. Синод этого не сделал.
2) Синод должен был обратить внимание на ставшее болезненным в последнее время чрезмерно развитие «учено-монашеского» института, явно угрожавшее многими бедами Церкви. Синод не только не урегулировал этого явления, но определенно способствовал дальнейшему его развитию, когда только что облекшимся в монашеское одеяние лицам, часто с неизвестным, иногда с преступным прошлым, ничем в своем монашеском звании себя не проявившим, сразу предоставлял самые ответственные и важные места и быстро доводил их до архиепископских кафедр. Синод точно не хотел понять, что из 130-миллионного православного русского народа легко можно было выбрать нужных для замещения русских архипастырских кафедр 100-150 человек, одаренных, вдохновенных, любящих Церковь и народ свой, и что нет никакой нужды набирать для этой цели случайных и даже явно негодных людей. Покровительствуя умножению квази-«ученого» монашества, Синод не принимал мер к насаждению монашества истинно-ученого, наподобие западного, хотя для этого у него было достаточно средств и возможностей.
3) Св. Синод до последних дней своего существования не собрался проявить настоящей заботы об улучшении материального положения белого духовенства, влачившего, особенно в северных епархиях, нищенское существование. И это тем более бросалось в глаза, что и государь, и общество, и Государственная Дума сочувствовали разрешению этого вопроса. Синоду надо было проявить лишь некоторую инициативу…
4) Св. Синод не использовал огромных монастырских богатств, как не принял нужных мер к поднятию интеллектуально-морального уровня монастырских иноков и усилению их деятельности.
5) Св. Синод не уделил должного внимания духовно-учебным заведениям, в особенности - нужной постановке в них учебно-воспитательного дела, чтобы они могли подготовлять самоотверженных, просвещенных, идейных и вдохновенных служителей Церкви.
6) Св. Синод недостаточно содействовал развитию и работе научных богословских сил и еще менее пользовался ими для разрешения живых, современных вопросов веры и жизни. И т.д., и т.д. (…)
Один из выдающихся епископов теперешней Русской Церкви - Прокопий, присвоем наречении во епископа Елисаветградского, в 1914 г., так характеризовал епископское служение: «Епископское служение несет много скорби и непрестанный труд, налагает великий подвиг, требует, чтобы добрый пастырь забыл о себе, о своем покое и удобстве и преимуществах жизни, отдал бы все силы на служение Божьей Церкви… Но главный труд святительский заключается как бы в углублении подвига христианского, подвига очищения своего сердца и жизни добродетельной, терпения, любви, снисхождения к немощи братий своих и чад духовных… Чтобы не допустить чад своих до превозношения и гордыни, он сам должен явить пример Христовой кротости, терпения и любви, и только своим смирением посрамит он гордыню человеческую» («Церковные ведомости», 1914 г. № 41, с. 1747). Золотые слова. Но как часто действительность была далека от них, когда на архиерейских кафедрах - что случалось - восседали вместо любящих отцов деспоты, вместо смиренных рабов Христовых, друзей и слуг своих пасомых напыщенные, высокомерные, изнеженные и избалованнные сановники-вельможи, поощрявшие раболепство и подхалимство и не любившие правды, с высокомерным пренебрежением относившиеся даже к своим сотрудникам-пастырям. Nomina sunt odiosa. Но можно было бы привести десятки примеров из самого недавнего прошлого. И с горечью надо признать, что удалявшихся от идеала было больше, чем приближавшихся к нему.
Такое печальное явление стало естественным, даже неизбежным по целому ряду причин. Первою и главною среди них было то, что в последнее время никто не заботился о выборе и подготовке кандидатов для епископского служения. Обычно поставлял их «учено-монашеский институт». Но раньше, в старое время постригали в «ученые» монахи самых достойных, самых способных студентов академий, теперь же этот «учено-монашеский» институт стал прибежищем для разных неудачников, искателей приключений, сытого, почетного и беспечального жития: капитан (Л.С., не надеявшийся дальше продвинуться в чине, хваставший, что в русско-турецкую войну на Балканах вся его рота мазала сапоги, вместо ваксы, розовым маслом; неудачник моряк (М.А.); судебный следователь (В.К.), разочаровавшийся в юриспруденции и долго решавший: куда же броситься - в актеры или монахи; спекулянт по покупке и продаже земель и домов, прожегший жизнь и к 50 годам превратившийся в дряхлого старика; проворовавшийся или спившийся студент (NNN); отданный за целый ряд тягчайших преступлений под уголовный светский суд и подлежащий заключению в тюрьму протоиерей (А.В.); карьерист, гвардейский офицер (В.П.), психически ненормальный, хваставший жене начальника Военно-юридической академии Е.А. Бобровской, что он нашел способ, как ему сделать большую карьеру, и т.д., и т.д., - все такие и им подобные, лишь только заявляли о своем желании принять постриг, немедленно приобщались к учено-монашескому чину, скоро украшались архимандритскими митрами, чтобы затем в ближайшем будущем воссесть на архиерейские кафедры.
Церковная власть упорно не желала замечать страшного и соблазнительного противоречия, которое скрывалось в таком порядке, ставшем общецерковноым явлением: принятие монашества есть обречение себя на постоянное смирение и уничижение, а тут монашество сразу возвышало и возвеличивало инока в ущерб правами заслугам других, часто без всяких трудов и подвигов с его стороны: монашество есть отречение от мира и его благ, и тут же именно постриг открывал монаху путь для властвования над миром; монашество соединено с обетом нестяжания, а между тем только знаменитейшие артисты, адвокаты да профессора-медики могли конкурировать с архиереями виднейших кафедр и настоятелями богатейших монастырей в изобилии доставшихся на их долю земных благ. (…)
И что было особенно знаменательным для нашего предреволюционного времени - безразборчивое отношение к выбору князей Церкви у нас не было случайным: оно отражало господствовавшее и упорно осуществлявшееся направление того времени,в литературе получившее название «монахомании». Тогда именно одним из влиятельнейших епископов того времени был заявлен девиз: «самый худший чернец лучше самого лучшего бельца». И это заявление не было только красным словцом или обмолвкой - оно базировалось на начавшей распространяться и закрепляться доктрине, что монашеский постриг - таинство, преображающее постригаемого, и что монашество - единственно истинное состояние. Тогда индивидуально-субъективное состояние стали превращать в общеобязательный принцип. «Тогда - скажем словами проф. Н.Н. Глубоковского, - один из способов личного морального усовершенствования в созидании своего спасения стал выдвигаться как единственно нормальное христианское состояние. Святая заповедь «могущий вместить да вместит» стала обявляться чуть ли не прямым повелением для всех, - и не приемлющим сего не всегда оказывалось даже апостольское снисхождение: «не ядый ядущего да не осуждает». Тогда всю Русскую Церковь желали сделать монашескою, когда заявляли: «Не следует допускать ни одного светского сюртучника на службу в патриаршее или епархиальное управление: главную силу должен иметь монашеский дух и дисциплина», или когда объявляли монашество «сущностью христианства», а при пострижении даже вдовых священников прямо провозглашали, что «они лишь теперь начинают жить истинно христианской жизнью», «школы же духовные на всех ступенях - вплоть до академий мечтали превратить в монашеские институты». «Подобные крайности, отзывавшиеся на практике чрезвычайно тяжело, иногда вынуждали к антимонашеским разъяснениям и ограничениям даже самых корректных и авторитетных». Но это не помогало делу. И люди с трезвым взглядом на жизнь с недоумением, даже с ужасом смотрели на все большее развитие этого явления. Знаменитый К.П. Победоносцев часто вздыхал: «Эти монахи! Погубят они Церковь».
- «Русская Церковь перед революцией» - не могу отделаться от ощущения, что все это, описанное им по следам 95-100-летней давности, повторяется ныне с удивительной точностью и однообразием. И все так же наша церковно-общественная жизнь кружит и не может выйти из этого замкнутого и порочного круга. В чем же все-таки дело?...
«…Состав Синода менялся дважды в год, и епархиальный архиерей, попав в Синод, прежде всего старался воспользоваться временем своего там пребывания для проведения дел своей епархии. Всероссийскими церковными делами заниматься ему было некогда. Если попадали когда в члены Синода люди живые, с инициативой, пытавшиеся внести нечто новое в церковную жизнь, то на них смотрели как на беспокойных, как на прожектёров и их проектам не давали ходу. Самый характер синодальной работы не способтсвовал успеху. Синдская мельница молола и зерно, и шелуху. И шелухой занималась, пожалуй, больше, чем зерном. Синод был загроможден третьестепенными делами. За деревьями ему не видно было лесу.
Между тем русская жизнь не ждала Синода, развиваясь с головокружительной быстротой и требуя мудрой попечительности, проникновенной прозорливости и просвещенного руководства со стороны «стражей дома Израилева». Рост народного сознания, а одновременно с этим и духовных запросов подымался не по годам, а по дням. Быстро росли промышленность, торговля, росло и ширилось народное образование и материальное благосостояние государства. Одновременно с этим со всех сторон протягивались руки, чтобы захватить проснувшиеся русские умы, не удовлетворенные в своих духовных запросах русские души. Достаточно вспомнить множество развившихся в те годы всевозможных сект и враждебных Церкви организаций, чтобы представить: сколько чужих рук протягивалось к русской душе.
…Церковь должна была в эту пору небывалого духовного роста страны мобилизовать все свои силы и использовать все находящиеся в ее распоряжении средства. Направляющий же ее орган, Св. Синод, должен был проявить в это время возможно большее количество мысли, чуткость и широту размаха в работе. А вместо этого Синод в предреволюционные годы занимался более всего внутренней борьбой и разными текущими делами, среди которых бракоразводные если и не занимали первого места, то отнимали больше всего времени, и можно сказать, поглощали массу энергии Синода. Синод тащился на буксире жизни и не пытался опередить ее.
С 1915 года русская жизнь начала принимать угрожающий характер; в 1916 году появились грозные признаки надвигавшейся революции. Но и это не нарушило мирного сна Синода; синодальная коллегия продолжала держать себя, как будто она была уверена в бесконечности и общероссийского, и своего собственного благополучия. (…)
Помнится, с каким нетерпением некоторые русские люди ожидали открытия новой, зимней сессии Синода 1916 года, наивно мечтая, что явятся в Синоде новые люди, которые поймут все недостатки прежней синодальной работы, как и всю серьезность тогдашнего и государственного, и церковного положения, и поведут Синод по новому руслу. Вот 1 ноября эта сессия открылась. Вернувшись с заседания, один из бывших на нем записал в этот день в своем дневнике: «Только что присутствовал на заседании новой сессии Св. Синода. В состав Синода вошли такие-то новые члены вместо каких-то выбывших. Новые птицы, но старые песни. Просвету нет, и не видно признаков приближения его. Жизнь идет вперед, предъявляя свои требования, выдвигая свои нужды, а Церковь продолжает задыхаться в мертвящих рамках византийско-монашеского производства. Реформы необходимы для Церкви. Но среди наших иерархов не только нет человека, который смог бы провести их, нет и такого, который понимал бы, что с ними до крайности надо спешить. Реформ не будет. А в таком случае революция церковная - особенно, если разразится революция государственная - неминуема».
Между тем неотложность церковных реформ сознавалась не только отдельными, так сказать, случайными лицами - она была сознана и таким компетентным учреждением, как действовавшее в 1906 году, высочайше учрежденное, Предсоборное Присутствие, составленное из виднейших иерархов, ученейших академических и университетских профессоров и лучших церковно-общественных деятелей. Многие реформы этим Присутствием были намечены и запротоколированы, а протоколы, по определениям Св. Синода от 21. VI. 1906 г. за №3951 и от 22.11.1907 г. за №1157, были напечатаны в четырех томах с особым томом алфавитного указателя. Но намеченные реформы были отложены ad calendae Graecas - к Всероссийскому церковному собору; полные глубоких мыслей тома журналов и протоколов Предсоборного Присутствия стояли на полках кабинетов и библиотечных шкафов не просмотренные даже теми, кого они ближе всего касались, а жизнь церковная протекала прежним порядком, встречая на своем пути новые и новые преграды. Синод тонул в мертвом море бумаг и как будто страшился живых вопросов (…)
Если указывать главнейшие пробелы в работе Св. Синода, то нельзя не отметить следующих:
1) Синод имел право и возможность урегулировать систему епархиального управления; подготовить кадры лучших кандидатов для замещения архиерейских кафедр; поставить архиереев в правильные отношения к клиру и пастве; изменить обстановку и условия архиерейского служения и усилить в нем пастырский элемент; усилить надзор за прохождением архиереями служения; восстановить взаимообщение архипастырей на съездах и областных соборах; наконец, урегулировать и развить приходскую жизнь. Синод этого не сделал.
2) Синод должен был обратить внимание на ставшее болезненным в последнее время чрезмерно развитие «учено-монашеского» института, явно угрожавшее многими бедами Церкви. Синод не только не урегулировал этого явления, но определенно способствовал дальнейшему его развитию, когда только что облекшимся в монашеское одеяние лицам, часто с неизвестным, иногда с преступным прошлым, ничем в своем монашеском звании себя не проявившим, сразу предоставлял самые ответственные и важные места и быстро доводил их до архиепископских кафедр. Синод точно не хотел понять, что из 130-миллионного православного русского народа легко можно было выбрать нужных для замещения русских архипастырских кафедр 100-150 человек, одаренных, вдохновенных, любящих Церковь и народ свой, и что нет никакой нужды набирать для этой цели случайных и даже явно негодных людей. Покровительствуя умножению квази-«ученого» монашества, Синод не принимал мер к насаждению монашества истинно-ученого, наподобие западного, хотя для этого у него было достаточно средств и возможностей.
3) Св. Синод до последних дней своего существования не собрался проявить настоящей заботы об улучшении материального положения белого духовенства, влачившего, особенно в северных епархиях, нищенское существование. И это тем более бросалось в глаза, что и государь, и общество, и Государственная Дума сочувствовали разрешению этого вопроса. Синоду надо было проявить лишь некоторую инициативу…
4) Св. Синод не использовал огромных монастырских богатств, как не принял нужных мер к поднятию интеллектуально-морального уровня монастырских иноков и усилению их деятельности.
5) Св. Синод не уделил должного внимания духовно-учебным заведениям, в особенности - нужной постановке в них учебно-воспитательного дела, чтобы они могли подготовлять самоотверженных, просвещенных, идейных и вдохновенных служителей Церкви.
6) Св. Синод недостаточно содействовал развитию и работе научных богословских сил и еще менее пользовался ими для разрешения живых, современных вопросов веры и жизни. И т.д., и т.д. (…)
Один из выдающихся епископов теперешней Русской Церкви - Прокопий, присвоем наречении во епископа Елисаветградского, в 1914 г., так характеризовал епископское служение: «Епископское служение несет много скорби и непрестанный труд, налагает великий подвиг, требует, чтобы добрый пастырь забыл о себе, о своем покое и удобстве и преимуществах жизни, отдал бы все силы на служение Божьей Церкви… Но главный труд святительский заключается как бы в углублении подвига христианского, подвига очищения своего сердца и жизни добродетельной, терпения, любви, снисхождения к немощи братий своих и чад духовных… Чтобы не допустить чад своих до превозношения и гордыни, он сам должен явить пример Христовой кротости, терпения и любви, и только своим смирением посрамит он гордыню человеческую» («Церковные ведомости», 1914 г. № 41, с. 1747). Золотые слова. Но как часто действительность была далека от них, когда на архиерейских кафедрах - что случалось - восседали вместо любящих отцов деспоты, вместо смиренных рабов Христовых, друзей и слуг своих пасомых напыщенные, высокомерные, изнеженные и избалованнные сановники-вельможи, поощрявшие раболепство и подхалимство и не любившие правды, с высокомерным пренебрежением относившиеся даже к своим сотрудникам-пастырям. Nomina sunt odiosa. Но можно было бы привести десятки примеров из самого недавнего прошлого. И с горечью надо признать, что удалявшихся от идеала было больше, чем приближавшихся к нему.
Такое печальное явление стало естественным, даже неизбежным по целому ряду причин. Первою и главною среди них было то, что в последнее время никто не заботился о выборе и подготовке кандидатов для епископского служения. Обычно поставлял их «учено-монашеский институт». Но раньше, в старое время постригали в «ученые» монахи самых достойных, самых способных студентов академий, теперь же этот «учено-монашеский» институт стал прибежищем для разных неудачников, искателей приключений, сытого, почетного и беспечального жития: капитан (Л.С., не надеявшийся дальше продвинуться в чине, хваставший, что в русско-турецкую войну на Балканах вся его рота мазала сапоги, вместо ваксы, розовым маслом; неудачник моряк (М.А.); судебный следователь (В.К.), разочаровавшийся в юриспруденции и долго решавший: куда же броситься - в актеры или монахи; спекулянт по покупке и продаже земель и домов, прожегший жизнь и к 50 годам превратившийся в дряхлого старика; проворовавшийся или спившийся студент (NNN); отданный за целый ряд тягчайших преступлений под уголовный светский суд и подлежащий заключению в тюрьму протоиерей (А.В.); карьерист, гвардейский офицер (В.П.), психически ненормальный, хваставший жене начальника Военно-юридической академии Е.А. Бобровской, что он нашел способ, как ему сделать большую карьеру, и т.д., и т.д., - все такие и им подобные, лишь только заявляли о своем желании принять постриг, немедленно приобщались к учено-монашескому чину, скоро украшались архимандритскими митрами, чтобы затем в ближайшем будущем воссесть на архиерейские кафедры.
Церковная власть упорно не желала замечать страшного и соблазнительного противоречия, которое скрывалось в таком порядке, ставшем общецерковноым явлением: принятие монашества есть обречение себя на постоянное смирение и уничижение, а тут монашество сразу возвышало и возвеличивало инока в ущерб правами заслугам других, часто без всяких трудов и подвигов с его стороны: монашество есть отречение от мира и его благ, и тут же именно постриг открывал монаху путь для властвования над миром; монашество соединено с обетом нестяжания, а между тем только знаменитейшие артисты, адвокаты да профессора-медики могли конкурировать с архиереями виднейших кафедр и настоятелями богатейших монастырей в изобилии доставшихся на их долю земных благ. (…)
И что было особенно знаменательным для нашего предреволюционного времени - безразборчивое отношение к выбору князей Церкви у нас не было случайным: оно отражало господствовавшее и упорно осуществлявшееся направление того времени,в литературе получившее название «монахомании». Тогда именно одним из влиятельнейших епископов того времени был заявлен девиз: «самый худший чернец лучше самого лучшего бельца». И это заявление не было только красным словцом или обмолвкой - оно базировалось на начавшей распространяться и закрепляться доктрине, что монашеский постриг - таинство, преображающее постригаемого, и что монашество - единственно истинное состояние. Тогда индивидуально-субъективное состояние стали превращать в общеобязательный принцип. «Тогда - скажем словами проф. Н.Н. Глубоковского, - один из способов личного морального усовершенствования в созидании своего спасения стал выдвигаться как единственно нормальное христианское состояние. Святая заповедь «могущий вместить да вместит» стала обявляться чуть ли не прямым повелением для всех, - и не приемлющим сего не всегда оказывалось даже апостольское снисхождение: «не ядый ядущего да не осуждает». Тогда всю Русскую Церковь желали сделать монашескою, когда заявляли: «Не следует допускать ни одного светского сюртучника на службу в патриаршее или епархиальное управление: главную силу должен иметь монашеский дух и дисциплина», или когда объявляли монашество «сущностью христианства», а при пострижении даже вдовых священников прямо провозглашали, что «они лишь теперь начинают жить истинно христианской жизнью», «школы же духовные на всех ступенях - вплоть до академий мечтали превратить в монашеские институты». «Подобные крайности, отзывавшиеся на практике чрезвычайно тяжело, иногда вынуждали к антимонашеским разъяснениям и ограничениям даже самых корректных и авторитетных». Но это не помогало делу. И люди с трезвым взглядом на жизнь с недоумением, даже с ужасом смотрели на все большее развитие этого явления. Знаменитый К.П. Победоносцев часто вздыхал: «Эти монахи! Погубят они Церковь».