Теперь ещё и Приднестровье...
И опять, как ни крути, но всё начиналось и имело истоки в позднесоветское время конца 1980-х годов, и тем более в начале 1990-х. И так всё похоже на то, что развивалось на Украине в то же самое время или уже на 20 лет позже!
Вот пишет очевидец тех событий писатель Ефим Бершин:
"После того, как в августе 1989 года был напечатан проект “Закона о функционировании языков на территории Молдавской ССР”, спокойная жизнь на левом берегу Днестра была взорвана. Многонациональный район кожей ощутил опасность. На первый взгляд, в этом законе не было ничего такого, что отличало бы его от других, неизменно сопровождавших “парад суверенитетов”. Молдавский язык объявлялся государственным. На его изучение давалось пять лет, после чего все основные взаимоотношения в республике планировалось перевести на язык так называемой “коренной нации”. Но взволновали не статьи закона, а само его появление на свет. Потому что знали: по закону здесь никто никогда не жил - жили поветриями. А ветер задул явно не в ту сторону.
И опасения начали оправдываться стремительно. “Коренной молдавский” в Кишиневе повсеместно стали называть “коренным румынским” и переводить его на латинскую графику. Республика была не готова к такому повороту. В школах и институтах началась паника, поскольку не было ни учебников, ни специалистов, способных в кратчайшие сроки перевести все образование на латиницу. Большинство, причем подавляющее большинство, крестьян, на которых, кстати, и держится молдавский язык, в одночасье стали неграмотными. Но, как выяснилось, не это интересовало законодателей. Например, моя хорошая знакомая, кишиневская журналистка Светлана Калинина, блестяще владевшая и молдавским, и румынским, первой из редакторов перевела свою газету на латинскую графику. Но это ее не спасло - уволили. Потому что - русская. Под прикрытием реформирования и смены штатных расписаний в учреждениях началась чистка по национальному признаку. Дело доходило до трагикомедий. Основателя и бессменного руководителя кишиневского цирка Александра Сыренина уволили за то, что в кратчайшие сроки не сумел найти денег для смены неоновой вывески “Цирк” на вывеску “Чиркул” в латинской транскрипции.
Впрочем, кого уже тогда могла волновать вывеска “Цирк” или “Чиркул”, если в городе к тому времени появились совсем другие вывески. Троллейбусы возили на себе плакаты: “Мы даем вам пять лет не для того, чтобы вы выучили язык, а для того, чтобы вы убрались отсюда”. А на здании Верховного Совета метровыми русскими буквами сверкало: “Русских - за Днестр! Евреев - в Днестр!”
В Приднестровье вспыхнула забастовка. Протекала она на удивление организованно. Специально выделенные дружинники следили за порядком и соблюдением сухого закона. В их задачу входило пресечение любых провокаций. Подобная организация была бы не под силу уже умирающей советской власти и ее безвольным руководителям. Перепуганное партийное руководство города во главе с тогдашним первым секретарем горкома Леонидом Цурканом, будучи не в силах сделать выбор между начальственным креслом и требованиями народа, устранилось от проблемы и фактически было свергнуто. Таким образом, Тирасполь стал первым городом на территории Советского Союза, где советская власть была низложена и с августа 1989-го перешла в руки Объединенного Совета Трудовых Коллективов (ОСТК), который на первых порах возглавил начальник одного из цехов завода “Электромаш” Борис Штефан.
Два нескончаемых митинга, две площади как бы заражали друг друга энергией непримиримости. Посмотрев поутру репортажи молдавского телевидения о происходящем на кишиневской площади Победы, тираспольчане шли на свою площадь, чтобы дать волю эмоциям и высказаться в ответ. Страсти накалялись и будоражили город. Из Кишинева приезжали молдавские руководители и пытались успокоить людей. Им давали возможность говорить, но не верили ни единому слову. Потому что они говорили одно, а кишиневская площадь требовала совсем другого. Там требовали воссоединения с Румынией. Там требовали очистить молдавскую землю от “оккупантов”. Туда приезжали эмиссары из той же Румынии и Прибалтики. Пропаганда велась неприкрыто. И тираспольчане все это могли видеть на экранах. И себя заодно видели - по тому же молдавскому телевидению. И слышали: комментарии к митингам на тираспольской площади все больше обрастали небылицами и отличались все большим неприятием, переходившим в ненависть.
Понятно, что тираспольские инженеры и рабочие, возглавившие ОСТК, не отличались в тот момент изысканностью политических манер - им просто неоткуда было взяться. В городе заводов и фабрик интеллигенции было ничтожно мало. Да и та, что была - школьные учителя, врачи, актеры местного театра, - никогда не занималась политикой. Не было в городе и политических институтов, если не считать, конечно, сгинувшего горкома партии. Поэтому тираспольские лидеры всему учились на ходу. Но учились быстро. И параграфам стремительно рождающейся новой молдавской идеологии успешно противопоставляли свои. Расколу страны - сохранение ее единства. Национализму - интернационализм. Введению одного государственного языка - многоязычие. В Приднестровье, в котором, как в некоем историческом котле, переварены десятки наций, люди научились понимать друг друга без переводчика. А главное - чувствовать. И они почувствовали, что над их многонациональным сообществом нависла смертельная угроза. А потому приоритету прав отдельно взятой нации противопоставили приоритет прав человека.
И еще:
...Трагедии никогда не имеют зримого начала. Трагедии никогда не имеют разумных причин, потому что, как правило, являются следствием чьего-либо безумия. А безумие - беспричинно. Никому не приходит в голову считать, что причиной Первой мировой войны, унесшей десять миллионов человек, стало покушение на эрцгерцога Фердинанда. Это не причина. Это - оправдание безумию. А то, что официально считается причиной - передел сфер влияния, завоевание новых рынков, - тоже не может считаться таковой. Потому что никакой рынок, никакая власть, никакая экономика не стоят человеческого мизинца.
Но, может быть, у безумия есть конец? Тоже нет. Те десять миллионов никого не излечили. И через двадцать лет потребовалось уничтожить еще пятьдесят миллионов. Мы присвоили себе права, которые нам никто не давал. Мы всегда точно знаем, кто прав, а кто - виноват, кому поэтому жить дозволено, а кому - нет. Миром правит неодухотворенный разум. Разум, ставший синонимом безумия.
В случае с Приднестровьем тоже все было просчитано, все было смоделировано заранее. А придуманные модели требуют идеологических штампов, циничных, как всякая идеология. Поэтому поведение западных наблюдателей в Приднестровье поражало. Мне довелось как-то проехаться с одной из групп, откомандированных сюда ООН. Ни разбомбленная школа в Григориополе, ни уничтоженный детский сад, ни разрушенные дома на них никакого впечатления не производили. Может быть, и производили, но в итоговых документах это не находило никакого отражения. Почему? Потому что приезжали с готовым штампом в головах. Потому что яркие краски летнего Приднестровья никак не могли изменить черно-белого взгляда на мир. Плохие - хорошие. Коммунисты - демократы. Оккупанты - борцы за свободу. И самое главное: выгодно - не выгодно. Эта полоска земли, население которой не желало забывать о своих корнях, о своем языке, о своем происхождении, была невыгодна. Она шла вразрез с чьими-то планами. Кто-то уже все сконструировал, смоделировал, придумал и совершенно не желал считаться с реальной жизнью, с реальными людьми, культурой, традициями. “Вот же смеялись боги!” - так когда-то отреагировал Кьеркегор на попытки Гегеля смоделировать развитие жизни. Все, что придумано головой, - смертельно. Потому что никакого отношения к жизни не имеет. Только - к смерти.
Полностью повесть здесь
Вот пишет очевидец тех событий писатель Ефим Бершин:
"После того, как в августе 1989 года был напечатан проект “Закона о функционировании языков на территории Молдавской ССР”, спокойная жизнь на левом берегу Днестра была взорвана. Многонациональный район кожей ощутил опасность. На первый взгляд, в этом законе не было ничего такого, что отличало бы его от других, неизменно сопровождавших “парад суверенитетов”. Молдавский язык объявлялся государственным. На его изучение давалось пять лет, после чего все основные взаимоотношения в республике планировалось перевести на язык так называемой “коренной нации”. Но взволновали не статьи закона, а само его появление на свет. Потому что знали: по закону здесь никто никогда не жил - жили поветриями. А ветер задул явно не в ту сторону.
И опасения начали оправдываться стремительно. “Коренной молдавский” в Кишиневе повсеместно стали называть “коренным румынским” и переводить его на латинскую графику. Республика была не готова к такому повороту. В школах и институтах началась паника, поскольку не было ни учебников, ни специалистов, способных в кратчайшие сроки перевести все образование на латиницу. Большинство, причем подавляющее большинство, крестьян, на которых, кстати, и держится молдавский язык, в одночасье стали неграмотными. Но, как выяснилось, не это интересовало законодателей. Например, моя хорошая знакомая, кишиневская журналистка Светлана Калинина, блестяще владевшая и молдавским, и румынским, первой из редакторов перевела свою газету на латинскую графику. Но это ее не спасло - уволили. Потому что - русская. Под прикрытием реформирования и смены штатных расписаний в учреждениях началась чистка по национальному признаку. Дело доходило до трагикомедий. Основателя и бессменного руководителя кишиневского цирка Александра Сыренина уволили за то, что в кратчайшие сроки не сумел найти денег для смены неоновой вывески “Цирк” на вывеску “Чиркул” в латинской транскрипции.
Впрочем, кого уже тогда могла волновать вывеска “Цирк” или “Чиркул”, если в городе к тому времени появились совсем другие вывески. Троллейбусы возили на себе плакаты: “Мы даем вам пять лет не для того, чтобы вы выучили язык, а для того, чтобы вы убрались отсюда”. А на здании Верховного Совета метровыми русскими буквами сверкало: “Русских - за Днестр! Евреев - в Днестр!”
В Приднестровье вспыхнула забастовка. Протекала она на удивление организованно. Специально выделенные дружинники следили за порядком и соблюдением сухого закона. В их задачу входило пресечение любых провокаций. Подобная организация была бы не под силу уже умирающей советской власти и ее безвольным руководителям. Перепуганное партийное руководство города во главе с тогдашним первым секретарем горкома Леонидом Цурканом, будучи не в силах сделать выбор между начальственным креслом и требованиями народа, устранилось от проблемы и фактически было свергнуто. Таким образом, Тирасполь стал первым городом на территории Советского Союза, где советская власть была низложена и с августа 1989-го перешла в руки Объединенного Совета Трудовых Коллективов (ОСТК), который на первых порах возглавил начальник одного из цехов завода “Электромаш” Борис Штефан.
Два нескончаемых митинга, две площади как бы заражали друг друга энергией непримиримости. Посмотрев поутру репортажи молдавского телевидения о происходящем на кишиневской площади Победы, тираспольчане шли на свою площадь, чтобы дать волю эмоциям и высказаться в ответ. Страсти накалялись и будоражили город. Из Кишинева приезжали молдавские руководители и пытались успокоить людей. Им давали возможность говорить, но не верили ни единому слову. Потому что они говорили одно, а кишиневская площадь требовала совсем другого. Там требовали воссоединения с Румынией. Там требовали очистить молдавскую землю от “оккупантов”. Туда приезжали эмиссары из той же Румынии и Прибалтики. Пропаганда велась неприкрыто. И тираспольчане все это могли видеть на экранах. И себя заодно видели - по тому же молдавскому телевидению. И слышали: комментарии к митингам на тираспольской площади все больше обрастали небылицами и отличались все большим неприятием, переходившим в ненависть.
Понятно, что тираспольские инженеры и рабочие, возглавившие ОСТК, не отличались в тот момент изысканностью политических манер - им просто неоткуда было взяться. В городе заводов и фабрик интеллигенции было ничтожно мало. Да и та, что была - школьные учителя, врачи, актеры местного театра, - никогда не занималась политикой. Не было в городе и политических институтов, если не считать, конечно, сгинувшего горкома партии. Поэтому тираспольские лидеры всему учились на ходу. Но учились быстро. И параграфам стремительно рождающейся новой молдавской идеологии успешно противопоставляли свои. Расколу страны - сохранение ее единства. Национализму - интернационализм. Введению одного государственного языка - многоязычие. В Приднестровье, в котором, как в некоем историческом котле, переварены десятки наций, люди научились понимать друг друга без переводчика. А главное - чувствовать. И они почувствовали, что над их многонациональным сообществом нависла смертельная угроза. А потому приоритету прав отдельно взятой нации противопоставили приоритет прав человека.
И еще:
...Трагедии никогда не имеют зримого начала. Трагедии никогда не имеют разумных причин, потому что, как правило, являются следствием чьего-либо безумия. А безумие - беспричинно. Никому не приходит в голову считать, что причиной Первой мировой войны, унесшей десять миллионов человек, стало покушение на эрцгерцога Фердинанда. Это не причина. Это - оправдание безумию. А то, что официально считается причиной - передел сфер влияния, завоевание новых рынков, - тоже не может считаться таковой. Потому что никакой рынок, никакая власть, никакая экономика не стоят человеческого мизинца.
Но, может быть, у безумия есть конец? Тоже нет. Те десять миллионов никого не излечили. И через двадцать лет потребовалось уничтожить еще пятьдесят миллионов. Мы присвоили себе права, которые нам никто не давал. Мы всегда точно знаем, кто прав, а кто - виноват, кому поэтому жить дозволено, а кому - нет. Миром правит неодухотворенный разум. Разум, ставший синонимом безумия.
В случае с Приднестровьем тоже все было просчитано, все было смоделировано заранее. А придуманные модели требуют идеологических штампов, циничных, как всякая идеология. Поэтому поведение западных наблюдателей в Приднестровье поражало. Мне довелось как-то проехаться с одной из групп, откомандированных сюда ООН. Ни разбомбленная школа в Григориополе, ни уничтоженный детский сад, ни разрушенные дома на них никакого впечатления не производили. Может быть, и производили, но в итоговых документах это не находило никакого отражения. Почему? Потому что приезжали с готовым штампом в головах. Потому что яркие краски летнего Приднестровья никак не могли изменить черно-белого взгляда на мир. Плохие - хорошие. Коммунисты - демократы. Оккупанты - борцы за свободу. И самое главное: выгодно - не выгодно. Эта полоска земли, население которой не желало забывать о своих корнях, о своем языке, о своем происхождении, была невыгодна. Она шла вразрез с чьими-то планами. Кто-то уже все сконструировал, смоделировал, придумал и совершенно не желал считаться с реальной жизнью, с реальными людьми, культурой, традициями. “Вот же смеялись боги!” - так когда-то отреагировал Кьеркегор на попытки Гегеля смоделировать развитие жизни. Все, что придумано головой, - смертельно. Потому что никакого отношения к жизни не имеет. Только - к смерти.
Полностью повесть здесь