Большая Младенческая Аксиома
Я слушаю о том, как когда-то любили одного человека. Теперь человек этот умер. Сейчас его нет, сейчас любят меня. Когда-то меня не было, любили его. Вернее, я был где-то далеко, вернее он сейчас где-то еще дальше. И нет повода ревновать, и нет смысла соперничать, и нет возможности отвоевывать свою долю любви. Не с кем. Не за чем. Вернее так: теоретически, чтоб бороться за благосклонность, наверное, нужно оказаться с этим «соперником» по одну сторону. То есть умереть самому. И прислонив ухо к тонкой грани миров сквозь гул мирозданья, попытаться расслышать обрывки слов, так ли любят меня, как любили его.
Такая детская выдумка каждого нормального ребенка. Мама меня любит. Вернее так: мама любит меня. Зачем ей любить кого-то еще? Такая квазилогическая Большая Младенческая Аксиома: Если она любит кого-то еще, значит, не любит меня. Зачем ей кто-то еще: значит я плох, или значит мама плоха?
Взрослый мозг, конечно, может убедить хозяина в том, что любовь - штука такая. Ее может хватать на всех. Мало того, убог человек, любящий лишь что-то одно, или кого-то одного. Любят одновременно родителей, детей, супругов, друзей - своих и чужих. Голоса сквозь мембраны наушников, героев сквозь мерцания экрана и пестроту типографских гранок - реальных и выдуманных. Чьи-то непослушные локоны юношеским порывом влюбленности, сухие печальные объятья уверенных безответных ладоней, проникновенный взгляд несложившихся зрелых ожиданий - о живых и ушедших. Всех этих мужчин и женщин. Сверкающую в тусклом свете салона каплю на щеке неизвестной попутчицы, случайно подсмотренный поцелуй на песчаной ленте эскалатора, внезапно брошенную полуулыбку кому-то когда-то. Мы их любим. Мы их продолжаем любить… Вернее так: не продолжаем - у любви нет времени, в ней нет до и после, у нее нет хорошо и плохо. Она всегда сейчас, она всегда хорошо. И любви может хватить на всех. Может не хватить времени и сил, чтоб ее увидеть - в себе или в ком-то. Не хватить мужества, чтобы в ней признаться - себе или кому-то. Не хватить здравого смысла этому радоваться. Не хватить бесшабашности, чтоб ею делиться.
Но младенец на дне моей души сучит ножками и швыряется любимой игрушкой об пол: Я знаю Большую Младенческую Аксиому, ты любишь не меня, ты любишь не меня, ты любишь другого!
- Да, другого. Да, тебя. Всех, навсегда.
Такая детская выдумка каждого нормального ребенка. Мама меня любит. Вернее так: мама любит меня. Зачем ей любить кого-то еще? Такая квазилогическая Большая Младенческая Аксиома: Если она любит кого-то еще, значит, не любит меня. Зачем ей кто-то еще: значит я плох, или значит мама плоха?
Взрослый мозг, конечно, может убедить хозяина в том, что любовь - штука такая. Ее может хватать на всех. Мало того, убог человек, любящий лишь что-то одно, или кого-то одного. Любят одновременно родителей, детей, супругов, друзей - своих и чужих. Голоса сквозь мембраны наушников, героев сквозь мерцания экрана и пестроту типографских гранок - реальных и выдуманных. Чьи-то непослушные локоны юношеским порывом влюбленности, сухие печальные объятья уверенных безответных ладоней, проникновенный взгляд несложившихся зрелых ожиданий - о живых и ушедших. Всех этих мужчин и женщин. Сверкающую в тусклом свете салона каплю на щеке неизвестной попутчицы, случайно подсмотренный поцелуй на песчаной ленте эскалатора, внезапно брошенную полуулыбку кому-то когда-то. Мы их любим. Мы их продолжаем любить… Вернее так: не продолжаем - у любви нет времени, в ней нет до и после, у нее нет хорошо и плохо. Она всегда сейчас, она всегда хорошо. И любви может хватить на всех. Может не хватить времени и сил, чтоб ее увидеть - в себе или в ком-то. Не хватить мужества, чтобы в ней признаться - себе или кому-то. Не хватить здравого смысла этому радоваться. Не хватить бесшабашности, чтоб ею делиться.
Но младенец на дне моей души сучит ножками и швыряется любимой игрушкой об пол: Я знаю Большую Младенческую Аксиому, ты любишь не меня, ты любишь не меня, ты любишь другого!
- Да, другого. Да, тебя. Всех, навсегда.