Бабушка
Я всегда любила старые тяжелые альбомы в потрёпанных обложках, с пожелтевших от времени фотографий мне улыбался щекастый черноволосый маленький папа, в белой рубашке и темном комбинезоне. С фотографий строго смотрела молодая красивая бабушка. Красивая еврейская девушка с длиннющей толстенной чернющей косой. С фотографий строго, но добродушно смотрел дедушка. Всегда в костюме, шляпе и в санатории.
Мне нравилось смотреть альбомы, особенно, если бабушка рассказывала истории. Как завязывала на папе красную косынку, чтобы видеть, как красная косынка мелькает в поле. Как они с дедушкой играли в театре, как она работала в школе.
Утром мы ходили на рынок. Продавали зелень, редиску и куриц. У бабушки всегда было много куриц. Я кормила их травой и дразнила петухов. Классно быть смелой, когда злых петухов от тебя отделяет крепкая сетка.
Днём мы ходили в собес. Там тётушки кормили меня конфетами, а я искала дедушку. Мне почему-то казалось, что дедушка не умер. Что прячется где-то. И однажды мы встретим его в собесе.
Вечером мы или играли в собес (я ставила стул, раскладывала там бумажки, а бабушка приходила ко мне по разным вопросам), или вязали. Бабушка - носки, а я - шарфы для кукол.
Я спала в дедушкиной комнате. В маленькой темной внутренней комнате. С окном в коридор. В потолке была залатанная дырка. Перед сном я представляла, как под крышей пылятся куклы тёти Тани, которых разломал мой папа-хулиган. И, наверное, деревянный велосипед. А какой ещё мог быть велосипед "в старине"?
В этой же комнате стояло огромное радио. Огромнейшее! Пластинки оно не крутило, но иногда удавалось поймать волну. Там обычно говорили на иностранном языке, и я представляла себя тайным шпионом - перехватчиком секретной информации. Обычно я сваливала все свои вещи в простынь, связывала "котомочку", надевала её на палку и уходила.
На секретной тайное задание.
Бабушка делала домашнюю лапшу. Мне очень нравилось, как на бельевой веревке сушились мои белые майки и белые листы теста.
Я любила бабушкины пироги и омлеты.
А ещё бабушке не хотелось заходить ко мне в дом и звать кушать, поэтому она стучала по трубам. И я, как собака Павлова, бежала в кухню, если слышала трубно-батарейный грохот.
Вспоминать, как я воровала пряники, попутно обмазываясь "Фиалкой" и "Красной Москвой", как бабушка ругала меня за помидоры и не разрешала ходить на дни рождения - не хочется.
Наверное, потому что бабушке навсегда теперь 89. И я уже не смогу прочитать ей стихотворение, натянув трусы выше пупка и повязав красный бант на макушку. Никаких мне теперь вязанных носков и историй о раскулачивании. Нам больше не увидеться.
Странное слово "навсегда".
Да, бабушка была странная. Неоднозначная. Спорная.
Но теперь у меня нет никакой бабушки
Мне нравилось смотреть альбомы, особенно, если бабушка рассказывала истории. Как завязывала на папе красную косынку, чтобы видеть, как красная косынка мелькает в поле. Как они с дедушкой играли в театре, как она работала в школе.
Утром мы ходили на рынок. Продавали зелень, редиску и куриц. У бабушки всегда было много куриц. Я кормила их травой и дразнила петухов. Классно быть смелой, когда злых петухов от тебя отделяет крепкая сетка.
Днём мы ходили в собес. Там тётушки кормили меня конфетами, а я искала дедушку. Мне почему-то казалось, что дедушка не умер. Что прячется где-то. И однажды мы встретим его в собесе.
Вечером мы или играли в собес (я ставила стул, раскладывала там бумажки, а бабушка приходила ко мне по разным вопросам), или вязали. Бабушка - носки, а я - шарфы для кукол.
Я спала в дедушкиной комнате. В маленькой темной внутренней комнате. С окном в коридор. В потолке была залатанная дырка. Перед сном я представляла, как под крышей пылятся куклы тёти Тани, которых разломал мой папа-хулиган. И, наверное, деревянный велосипед. А какой ещё мог быть велосипед "в старине"?
В этой же комнате стояло огромное радио. Огромнейшее! Пластинки оно не крутило, но иногда удавалось поймать волну. Там обычно говорили на иностранном языке, и я представляла себя тайным шпионом - перехватчиком секретной информации. Обычно я сваливала все свои вещи в простынь, связывала "котомочку", надевала её на палку и уходила.
На секретной тайное задание.
Бабушка делала домашнюю лапшу. Мне очень нравилось, как на бельевой веревке сушились мои белые майки и белые листы теста.
Я любила бабушкины пироги и омлеты.
А ещё бабушке не хотелось заходить ко мне в дом и звать кушать, поэтому она стучала по трубам. И я, как собака Павлова, бежала в кухню, если слышала трубно-батарейный грохот.
Вспоминать, как я воровала пряники, попутно обмазываясь "Фиалкой" и "Красной Москвой", как бабушка ругала меня за помидоры и не разрешала ходить на дни рождения - не хочется.
Наверное, потому что бабушке навсегда теперь 89. И я уже не смогу прочитать ей стихотворение, натянув трусы выше пупка и повязав красный бант на макушку. Никаких мне теперь вязанных носков и историй о раскулачивании. Нам больше не увидеться.
Странное слово "навсегда".
Да, бабушка была странная. Неоднозначная. Спорная.
Но теперь у меня нет никакой бабушки