Вера Дробинская. Опекун.
Я в курсе, что у меня много друзей атеистов. Но из песни слов не выкинешь, как говорится.
Начну с начала.
По образованию я детский врач. По убеждению христианка. Воспитана в верующей семье и под влиянием очень яркого и известного священника, отца Александра Меня. Судьба так устроила, что мой отец и моя мать учились в институте, где учился и Алик Мень. Дружбу с ним мои родители сохранили, равно как и общение и влияние на всю жизнь.
Для меня дух христианства был в любви и принятии людей.
Хотя это выглядит странно, может быть. Я никогда не была удобной в общении, особенно подростком. Но смысл не в этом. Я считала и считаю, что у Бога нет ненужных или неудачных. Что мы сотворены Им всегда самым прекрасным и оптимальным образом, самым лучшим для нас самих и окружающих. Когда пришло мое время задуматься о том, почему существуют вообще больные, инвалиды, неудачники, злодеи, я оставалась с убеждением, что возможно все, что угодно, но только не ошибка Мироздания. Бог не делает ошибок, потому что творит с любовью и всей мощью силы.
И с этим моим убеждением я оказалась в месте, где были дети тяжело больные, от которых отказались все, кто мог бы их любить и заботиться. Дети были настолько жалки и больны, будущее их выглядело настолько безнадежно и мрачно, что даже их родственники, даже медперсонал, желали им смерти. Помню, в каком шоке я вышла на улицу после одного такого разговора. Как так? В мире существуют преступники, маньяки, злодеи, от преступлений которых страшно...и существуют целые группы защиты их от смертной казни, люди просят - дайте им возможность жить и верить, Бог их любит. А тут ребенок, который никому не сделал зла, который родился, чтоб любить и быть любимым...и слышит над собой “лучше ему умереть”!
Я была тогда в очень сложном церковном приходе, людей раздирали конфликты, люди не любили, а иногда и открыто ненавидели друг друга, я в свой адрес слышала часто такое шипение в спину, что казалось, дай яд, и они радостно вольют мне его в глотку. Но я любила этот приход, мне было жаль признать, что все бесполезно, злоба победила любовь. И я решила - “Возьму такого ребенка, и он, который не имеет ничего в этом мире, ни места, ни заботы, ни здоровья, только сердце для любви, он напомнит людям, что любовь это все, что у нас есть.”
Перед этим был год раздумий, я не хотела себя связывать. Я считала, что должна быть свободной для Бога. Но снова и снова я возвращалась к мысли, что если хоть что-то я знаю вообще о Боге, то самое важное это спасать детей, важнее этого нету ничего. Потом я была за границей и размышляла, может, остаться в Европе? В нашем приходе убили священника, все наши планы с ним разрушились, я была свободна. Но почему-то тогда я была уверена, что должна забрать именно того из детей, от которого отказались все, у которого нету будущего в глазах окружающих, который упал в самую яму человеческой ненависти. Задачи надо решать с другого конца, с самого сложного, тогда все остальное само распутается.
Я вообще не знала, на что подписываюсь.
Было ли тяжело потом? Было адски тяжело. Жалею ли я сейчас, что тогда взялась за это дело? Нет, не жалею. Рискну ли опять, если это будет нужно? Думаю, что это лежит в нормальной человеческой природе. Понимаю ли план Божий? Нет, не понимаю. Но верю - он есть, и он прекрасен.
Часто говорят, что невозможно любить приемного ребенка как своего. Что это совсем другое чувство. Но я скажу по другому. В природе нормального человека заложено желание защитить, спасти от опасности ребенка. Нормальный человек, видя любого малыша в опасности, просто перестает думать о себе и пытается любой ценой защитить и спасти. Вот это нормальное чувство. Когда мы видели детей в таких невыносимых условиях в больницах, в палатах отказников, лежащих в палящих лучах солнца на голых клеенках, с опрелостями, не растущими, не имеющими возможности вообще хоть раз оказаться на руках у взрослого и просто оглянутся вокруг.
Помню, как я встретила свою коллегу из детской больницы, которую яспросила, как дела? Времена были тяжелые. Она хмыкнула - “Заведующий дурачок на свои деньги отказникам питание покупает. Думает, что это кто-то оценит. Никому они не нужны, никому. Я даже заходить в те палаты к ним избегаю без необходимости.”
Я рассказала вечером этот разговор нашему священнику, он полез за деньгами - “Купишь все, что этим малышам нужно”. Католик в стране, в которой вера была долгими усилиями разрушена, он не мог слышать спокойно про то, что где-то нужна помощь. Так мы и начали помогать в той больнице. Позже, уже после убийства этого священника, мы продолжали помогать детям, около десяти лет.
В детской больнице было четыре палаты, где лежали отказники. Четыре палаты по четыре кроватки. Иногда было двадцать детей, тогда кого-то клали в коридор. Палаты выходили на солнечную сторону, в Астрахани это означало пекло. Первой, что нас тогда попросили помочь, это солнцезащитная пленка. Это было несложно и не дорого, мы принесли и сами же и наклеили. Потом нас просили о питании, его все время не хватало, оно было грубым и неадаптированным, дети его плохо усваивали, лежали с распухшими животами, срыгивали, потом часто лежали на солнце в лужах рвоты, и кричали от голода. К детскому крику там привыкли, это было нормой.
Помню, как один из наших приходских парней подошел ко мне и плакал. Он случайно обнаружил, что детей в той палате не кормят ночью и в выходные. “Они просто занесли поднос с кашей и тут же вынесли - они не хотят! Как не хотят? “ “Я пошел и стал их кормить, они голодные!Они давятся от голода!” Парень, сам молодой отец, плакал, а я не знала, что ему сказать.
Там лежали дети от месяца до трех лет. Лежали годами. Иногда умирали там, не имея документов, потом тельца их лежали очень долго в ожидании правильных документов, без которых невозможно похоронить. Потом их хоронили ночью недалеко от забора кладбища.
Сейчас я думаю - так странно, мы ведь все к этому привыкли. Этому никто не удивлялся. Это было почти нормой. А когда моя сестра приехала забрать оттуда ребенка к себе в семью - вот это был реально шок! Они были первые, кто забирал бесперспективного вроде как ребенка в семью.
Я много пишу о Боге, я в курсе, что у меня много друзей неверующих, но если писать, почему я стала опекуном и как мы вообще выжили в эти годы, то без Бога никак не напишешь, увы.
Первая забрала оттуда ребенка моя сестра. Она убедила всех - и мужа, который сейчас даже не помнит, что был против, родственников...Тогда не было никакого опыта в том, что есть приемный ребенок дома. Крики по ночам, невозможно утешить, ребенок, которому год, а все думают, что он новорожденный. Ребенок на прогулке вообще не открывал глаз, его слепил дневной свет. Долго не открывал. Он ехал и ехал в коляске с закрытыми глазами, а потом засыпал.
Потом моя подруга тоже выбрала себе там девочку и оформила на нее документы. Маленькая Даша поехала домой.
Потом я . Ну и так пошло.
После первых пары лет что-то стало в стране менятся, медленно со скрипом заржавевшая государственная система вспомнила, что дети сироты вообще есть, и что это не есть нормально. Стали медленно поднимать пособия. Появились какие-никакие льготы. Но остались серьезные проблемы, из-за которых забрать ребенка из детдома всегда остается очень тяжелым трудом.
Почему это так тяжело? Невозможно описать, почему. Что-то в этом есть такое, для чего не подберешь слова. Но снова и снова мы проходили через этот реальный ад, потому что в природе нормального человека лежит это чувство - ребенка в беде надо спасти. А мы оставались нормальными и хотим ими оставаться.
Сейчас уже стало намного проще, хотя, конечно, проблема брошенных детей еще далека от своего разрешения. Все еще дети не нужны своей стране.
Я уже почти вырастила своего младшего, через полтора года ему восемнадцать. Я думаю, может, моя эпопея подходит к концу, должно же все наладиться когда-нибудь. Но когда я слышу от очередного чиновника или сотрудника этой системы про инвалида - “Это не ребенок уже, это кусок мяса”, или - “Да кому он нужен, нету же перспективы” - тогда я думаю, что ничего не прошло, и мое время еще не кончилось. Потому что в нормальном обществе не должно быть брошенных и выкинутых, в нормальном обществе нужен каждый и дорог каждый. Без этого невозможно построить жизнь правильно.
Если кто хочет поддержать рассказчика, то всегда рада.
Сбер 4276 8050 1736 2980
Начну с начала.
По образованию я детский врач. По убеждению христианка. Воспитана в верующей семье и под влиянием очень яркого и известного священника, отца Александра Меня. Судьба так устроила, что мой отец и моя мать учились в институте, где учился и Алик Мень. Дружбу с ним мои родители сохранили, равно как и общение и влияние на всю жизнь.
Для меня дух христианства был в любви и принятии людей.
Хотя это выглядит странно, может быть. Я никогда не была удобной в общении, особенно подростком. Но смысл не в этом. Я считала и считаю, что у Бога нет ненужных или неудачных. Что мы сотворены Им всегда самым прекрасным и оптимальным образом, самым лучшим для нас самих и окружающих. Когда пришло мое время задуматься о том, почему существуют вообще больные, инвалиды, неудачники, злодеи, я оставалась с убеждением, что возможно все, что угодно, но только не ошибка Мироздания. Бог не делает ошибок, потому что творит с любовью и всей мощью силы.
И с этим моим убеждением я оказалась в месте, где были дети тяжело больные, от которых отказались все, кто мог бы их любить и заботиться. Дети были настолько жалки и больны, будущее их выглядело настолько безнадежно и мрачно, что даже их родственники, даже медперсонал, желали им смерти. Помню, в каком шоке я вышла на улицу после одного такого разговора. Как так? В мире существуют преступники, маньяки, злодеи, от преступлений которых страшно...и существуют целые группы защиты их от смертной казни, люди просят - дайте им возможность жить и верить, Бог их любит. А тут ребенок, который никому не сделал зла, который родился, чтоб любить и быть любимым...и слышит над собой “лучше ему умереть”!
Я была тогда в очень сложном церковном приходе, людей раздирали конфликты, люди не любили, а иногда и открыто ненавидели друг друга, я в свой адрес слышала часто такое шипение в спину, что казалось, дай яд, и они радостно вольют мне его в глотку. Но я любила этот приход, мне было жаль признать, что все бесполезно, злоба победила любовь. И я решила - “Возьму такого ребенка, и он, который не имеет ничего в этом мире, ни места, ни заботы, ни здоровья, только сердце для любви, он напомнит людям, что любовь это все, что у нас есть.”
Перед этим был год раздумий, я не хотела себя связывать. Я считала, что должна быть свободной для Бога. Но снова и снова я возвращалась к мысли, что если хоть что-то я знаю вообще о Боге, то самое важное это спасать детей, важнее этого нету ничего. Потом я была за границей и размышляла, может, остаться в Европе? В нашем приходе убили священника, все наши планы с ним разрушились, я была свободна. Но почему-то тогда я была уверена, что должна забрать именно того из детей, от которого отказались все, у которого нету будущего в глазах окружающих, который упал в самую яму человеческой ненависти. Задачи надо решать с другого конца, с самого сложного, тогда все остальное само распутается.
Я вообще не знала, на что подписываюсь.
Было ли тяжело потом? Было адски тяжело. Жалею ли я сейчас, что тогда взялась за это дело? Нет, не жалею. Рискну ли опять, если это будет нужно? Думаю, что это лежит в нормальной человеческой природе. Понимаю ли план Божий? Нет, не понимаю. Но верю - он есть, и он прекрасен.
Часто говорят, что невозможно любить приемного ребенка как своего. Что это совсем другое чувство. Но я скажу по другому. В природе нормального человека заложено желание защитить, спасти от опасности ребенка. Нормальный человек, видя любого малыша в опасности, просто перестает думать о себе и пытается любой ценой защитить и спасти. Вот это нормальное чувство. Когда мы видели детей в таких невыносимых условиях в больницах, в палатах отказников, лежащих в палящих лучах солнца на голых клеенках, с опрелостями, не растущими, не имеющими возможности вообще хоть раз оказаться на руках у взрослого и просто оглянутся вокруг.
Помню, как я встретила свою коллегу из детской больницы, которую яспросила, как дела? Времена были тяжелые. Она хмыкнула - “Заведующий дурачок на свои деньги отказникам питание покупает. Думает, что это кто-то оценит. Никому они не нужны, никому. Я даже заходить в те палаты к ним избегаю без необходимости.”
Я рассказала вечером этот разговор нашему священнику, он полез за деньгами - “Купишь все, что этим малышам нужно”. Католик в стране, в которой вера была долгими усилиями разрушена, он не мог слышать спокойно про то, что где-то нужна помощь. Так мы и начали помогать в той больнице. Позже, уже после убийства этого священника, мы продолжали помогать детям, около десяти лет.
В детской больнице было четыре палаты, где лежали отказники. Четыре палаты по четыре кроватки. Иногда было двадцать детей, тогда кого-то клали в коридор. Палаты выходили на солнечную сторону, в Астрахани это означало пекло. Первой, что нас тогда попросили помочь, это солнцезащитная пленка. Это было несложно и не дорого, мы принесли и сами же и наклеили. Потом нас просили о питании, его все время не хватало, оно было грубым и неадаптированным, дети его плохо усваивали, лежали с распухшими животами, срыгивали, потом часто лежали на солнце в лужах рвоты, и кричали от голода. К детскому крику там привыкли, это было нормой.
Помню, как один из наших приходских парней подошел ко мне и плакал. Он случайно обнаружил, что детей в той палате не кормят ночью и в выходные. “Они просто занесли поднос с кашей и тут же вынесли - они не хотят! Как не хотят? “ “Я пошел и стал их кормить, они голодные!Они давятся от голода!” Парень, сам молодой отец, плакал, а я не знала, что ему сказать.
Там лежали дети от месяца до трех лет. Лежали годами. Иногда умирали там, не имея документов, потом тельца их лежали очень долго в ожидании правильных документов, без которых невозможно похоронить. Потом их хоронили ночью недалеко от забора кладбища.
Сейчас я думаю - так странно, мы ведь все к этому привыкли. Этому никто не удивлялся. Это было почти нормой. А когда моя сестра приехала забрать оттуда ребенка к себе в семью - вот это был реально шок! Они были первые, кто забирал бесперспективного вроде как ребенка в семью.
Я много пишу о Боге, я в курсе, что у меня много друзей неверующих, но если писать, почему я стала опекуном и как мы вообще выжили в эти годы, то без Бога никак не напишешь, увы.
Первая забрала оттуда ребенка моя сестра. Она убедила всех - и мужа, который сейчас даже не помнит, что был против, родственников...Тогда не было никакого опыта в том, что есть приемный ребенок дома. Крики по ночам, невозможно утешить, ребенок, которому год, а все думают, что он новорожденный. Ребенок на прогулке вообще не открывал глаз, его слепил дневной свет. Долго не открывал. Он ехал и ехал в коляске с закрытыми глазами, а потом засыпал.
Потом моя подруга тоже выбрала себе там девочку и оформила на нее документы. Маленькая Даша поехала домой.
Потом я . Ну и так пошло.
После первых пары лет что-то стало в стране менятся, медленно со скрипом заржавевшая государственная система вспомнила, что дети сироты вообще есть, и что это не есть нормально. Стали медленно поднимать пособия. Появились какие-никакие льготы. Но остались серьезные проблемы, из-за которых забрать ребенка из детдома всегда остается очень тяжелым трудом.
Почему это так тяжело? Невозможно описать, почему. Что-то в этом есть такое, для чего не подберешь слова. Но снова и снова мы проходили через этот реальный ад, потому что в природе нормального человека лежит это чувство - ребенка в беде надо спасти. А мы оставались нормальными и хотим ими оставаться.
Сейчас уже стало намного проще, хотя, конечно, проблема брошенных детей еще далека от своего разрешения. Все еще дети не нужны своей стране.
Я уже почти вырастила своего младшего, через полтора года ему восемнадцать. Я думаю, может, моя эпопея подходит к концу, должно же все наладиться когда-нибудь. Но когда я слышу от очередного чиновника или сотрудника этой системы про инвалида - “Это не ребенок уже, это кусок мяса”, или - “Да кому он нужен, нету же перспективы” - тогда я думаю, что ничего не прошло, и мое время еще не кончилось. Потому что в нормальном обществе не должно быть брошенных и выкинутых, в нормальном обществе нужен каждый и дорог каждый. Без этого невозможно построить жизнь правильно.
Если кто хочет поддержать рассказчика, то всегда рада.
Сбер 4276 8050 1736 2980