Вера Дробинская. Тихие рассказы. Танька
Ночные смены в роддоме были длинные. Чай - одна из традиций. Рассказы и разговоры за чаем были прямо источником мудрости. Пожилые и опытные врачи, педиатры и гинекологи, всю жизнь проработавшие в самой важной области - семья и дети - очень многому могли научить.
К примеру, из многих рассказов я вынесла уверенность, что мужчины и женщины, хвастающие своими победами на любовном фронте, как правило, врут. Нормальному уверенному в себе человеку незачем этим хвастать. Он просто счастлив. А если хвастают, то ищи проблему или болезнь. Или просто помни, что где-то есть или болезнь, или проблема.
А некоторые рассказы были прямо готовыми сценариями. Мы, молодежь, слушали, открыв рот. Прошло уже почти тридцать лет - а я все помню, как вчера.
В тот день я дежурила с двумя гинекологами, ночь была совсем спокойная, поэтому было время поболтать. Заведующая второго отделения, мы с ней дружили, рассказала, что только что проводила старую школьную знакомую, та приезжала из Казахстана, выправить какие-то документы. И вот она рассказывала нам про свою одноклассницу.
Мы все звали ее Танька. У них с сестрой рано умерла мать, отец остался один, очень горевал. Не запил, но ушел в работу. Девчонки бродили неприкаянные. Старшая еще хоть что-то помнила от матери, младшая, Таня, вообще была тогда малышкой. Она могла прийти в школу с просто отрезанным подолом формы, ей говорили: «Подшей», а она наживляла белой ниткой и не понимала, почему смеются. Она не могла подмести и помыть полы, она могла есть сырую картошку, варить не умела, чай заварить не могла. Ее жалели, кормили в гостях. Она съедала и даже не знала, что надо сказать спасибо. Не мылась подолгу. Отец совсем было опустился, но встретил женщину, поженились, она пришла со своей дочкой. Старшая сестра выросла, уехала учиться, вышла замуж. С отцом не общалась. Танька стала никому не нужна. Она могла и во дворе ночевать - никто не переживал. Закончила восемь классов и просто исчезла. Мы честно думали - пошла по рукам, так сказать. Мы маленько с ней дружили, моя мама ее жалела, кормила, одежду чинила, давала, что могла, из вещей, но и мы не знали, где она. Кто-то сказал - она уехала на БАМ, стройку века, мы не поверили. Какой ей БАМ?
Прошло уже лет пятнадцать-то. И вот мне звонят, мол, Таня я, помнишь, с Зеленой улицы, ну та, что сирота была?
Она приезжает издалека с двумя дочками, документы нужны старые, замужем, фамилия теперь немецкая, муж немец, спрашивает, можно ли у нас остановиться? Ну конечно, я разрешила, встретила, комнату отдельную дала, смотрю, все втроем такие чистенькие, свежие, как будто и не с долгой дороги. У нее чемодан полный детских вещей. Говорю, зачем ты перла в такую даль, у меня тоже две девочки, нашли бы что одеть. Она возмущенно - “Да мои дочки в жизни чужого не оденут”.
И вот стоят они такие втроем все накрахмаленные, аж хрустят, личики розовенькие, сразу с дороги мыться, потом утром и вечером каждый день мыться.
Она бегала по документам, наши дети играли вместе, девочки культурные, соринка не упадет. Пошла я с моими и с ними гулять. Вместе бегают, но младшая Танина упала и испачкала руку. Идет домой, все трет и трет эту руку, аж до красноты. Я ей говорю: «Да не три ты, сейчас дома вымоем». А она мне со слезами на глазах и с возмущением: «Я девочка-немочка, я не какая-то кацапка, мне не к лицу грязненькой ходить!» Я вообще речь потеряла. Танькины ли это дочки, которая могла подолом сопли вытереть и так по школе ходить?!
И вот когда уже они все сделали и собрались уезжать, вечером дети уснули, муж на смене, мы с ней сели вдвоем за чаем, и я ей говорю: «Открой ты мне тайну за ради Христа, без всякой обиды, но я ж помню, какая ты была. Что случилось с тобой? Как ты так поменялась?»
И она мне рассказала, как было, она смеялась, говорит: «Сама бы не поверила, что вот так повернется».
Уехала она тогда и правда на БАМ, просто от безысходности, кому она тут нужна? Там среди молодежи, в палатках, условия, конечно, никакие, то, что она неряха и грязнуля, и готовить не умеете, никто там и не замечал, а то, что к условиям нетребовательная и сильная характером - это было очень к месту. И там же она познакомилась с парнем из русских немцев, из Казахстана. Познакомились, полюбили друг друга, там же и поженились, сыграли комсомольскую свадьбу, стали вместе жить в отдельной палатке. Потом пришло время ему возвращаться, он ее взял с собой, но все нервничал, как родня примет.
Жила его семья в селении под Казахстаном, поля огромные, двор большой, во дворе несколько домов, каждому сыну по дому, ему тоже. Главная у них была старая сморщенная бабка, она всем командовала. Встретили очень холодно, его ждали, чтоб с немочкой соседской познакомить и сватать, а он уже с женой, да еще и русской, да еще и растяпой и неряхой. Но дом дали.
Стали они жить... Вся семья говорит по-немецки, и при ней тоже, намеренно. Она ни слова не понимает, но видать - ее обсуждают. Неприятно, но ей было не привыкать. Муж ее любил и бросать не собирался. В домах и во дворе чистота, работают с утра до темноты, утром кофе зерновой, обед по графику, ужин семейный с молитвой, все чисто, все так зажиточно.
Один раз она пришла на кухню перед обедом, а там другая молодая сноха готовила обед. И пришла старая бабка проверять, как обед готовиться. Танька рассказывает: «Я смотрю, бабка подошла, взяла курицу, которую та сноха готовила, и хрясть ее по лицу этой курицей, и орет, и орет по-немецки...» Танька ничего не поняла. Ушла. Позже только ей муж объяснил, что бабка ругалась, что сырую курицу резали на доске для вареного мяса. Бабка все огни и воды прошла, знала, что как пойдет зараза, то не выведешь в такой большой семье.
В общем, семейный корабль ее и мужа готовился пойти ко дну. Муж видел, что ей тут плохо, предложил уехать к ее родне. Но она-то знала, каково ему там будет после всего этого богатства.
Села Танька вечером грустная и стала думу думать. Терять такого золотого мужа не хочется. Но кто она тут, кто она вообще тут? Останься она - ясно, что он не выдержит давления семейного. И она решилась. Однажды рано утром она пришла на кухню. Она знала, что эта бабка очень рано пьет немецкий свой кофе и составляет план дел на всю семью. И заходит Татьяна тихо на кухню, а потом бухается в ноги этой бабке и давай рыдать: «Я сирота, дуреха, неумеха, мать моя умерла, родни нету, никто меня не мог ничему научить, мачеха вообще выгнала!» И воет, и слезы размазывает. «А у вас тут такая хорошая семья, я же вижу, все горой друг за друга, все работают, пьяниц нет, лентяев нет, все умеют работать. И муж ваш - я его так люблю, и за что мне такое счастье! И куда я пойду вообще без него? И как он меня такую полюбил, а вы приняли, кормите, дом дали!!» Рассказала она бабке всю свою несчастную судьбу, как по дворам пряталась, как убиться хотела...
И стала просить бабку научить ее так жить, как они тут живут - готовить, стирать чисто, одеваться, немецкому быту и немецкому языку.
Подняла осторожно глаза от пола - а у бабки глаза добрые. Она говорит: «Оставайся, сироту обижать не по нашему. Захочешь, всему научишься. Меня тоже учили, правда, (она даже улыбнулась) лет с трех».
И вот говорят же в народе - ласковый теленок две матки сосет. Она быстро стала у этой бабушки любимая сноха. Все звали бабушку Амалия, но по паспорту она была Людмила. Только нельзя было ее в семье называть по паспорту. Говорить по-немецки Таня быстро научилась, месяца через три уже практически свободно говорила и понимала. Называли ее на немецкий манер Танья. Учили всему. Рано вставать. Работать не спеша, аккуратно и размеренно. Стирать, убирать, готовить. Лечить простые болезни. Распознавать, когда уже надо в больницу, а когда можно и дома пережить. Бабушка Амалия, пережившая и войну и ссылку, была прямо кладезь мудрости. Не было проблемы, которую она не могла бы решить.
Таня научилась варить кофе из жареных зерен когда кофейных, а когда и по-бедному, из овса и ячменя, на утро и на полдник, печь булочки, зазубрила, что на завтрак обязательны бутерброды, а на обед картошка с мясом и “ейне суппе”. “Ейне компотте” она теперь варила по-немецки с ванилином и многими фруктами, фрукты обязательно клались в чашку и съедались ложечкой. Она теперь знала Отче наш по-немецки, и на воскресной семейной молитве пела псалмы, совсем неплохо.
У Тани родились дочки. На удивление, бабушка не настаивала на немецких именах. Муж любил жену и был рад, что все так хорошо обернулось.
Потом началась перестройка, немцы многие стали переезжать в Германию. Бабушка Амалия отправила своих сыновей посмотреть, как там на родине предков. Сыновья съездили, побывали у дальней родни, все рассказали. На семейном совете Амалия всех отговорила переезжать - там все сновья начинать, а тут все отлажено и работает. Не стоит.
Но в Германию в гости они ездили, поэтому Татьяна и приехала за старыми документами - для загранпаспорта требовалось. “Надо же нам посмотреть, как на нашей родине”
Она теперь убежденно считала Германию своей родиной.
К отцу, сводной сестре и мачехе не пошла - не хотелось. Со старшей сестрой переписывались. У той тоже вроде все сложилось.
Так и уехали они втроем к себе в Казахстан. Все такие чистенькие, в вагоне первым делом все протерли, салфетку постелили, бутерброды достали. Все такое же чистейшее и хрустящее.
Врач закончила немного грустно, но с юмором: «А мы тут вот грязные кацапы остались вспоминать нашу Таньку. Но как же я рада за нее! Жаль, моя мать не дожила и не узнала».
- Пошли, кацапка, - съязвила коллега, вставая, - там привезли на роды.
.........................................................................................
Кто хочет поддержать рассказчика материально, буду благодарна. Всем большое спасибо, кто уже помог!
Сбер 4276 8050 1736 2980