Вера Дробинская. Тихие рассказы. Церковь. Часть 1.
Когда-то давно один человек сказал мне - ты должна записывать все, что с тобой происходит, это пригодится тем, кто потом пойдет этой же дорогой. Тогда я думала, что писать это не для меня. А если кто и пойдет той же дорогой, то я упрошу милосердного Господа и просто приду и буду рядом с этим человеком на всем пути.
Но, с тех, пор много изменилось, - я стала матерью детям, которые очень больны, и которые много пережили - нам нужны деньги, чтобы выжить и вылечиться. Появилось много-много людей, идущих тем же путем - я не смогу быть со всеми рядом, пока я еще жива. Я решила, что надо писать. И чтоб заработать, если получится, и чтоб не забыть милосердия и помощи Бога, и чтоб избавить от одиночества многих, идущих похожим путем.
1993 год. Полгода назад неожиданно умер мой отец. Я посчитала, что нехорошо маме быть одной - и вернулась в Астрахань из Ельца, где работала детским врачом в родильном доме. Страна медленно открывала границы. Мы с сестрой съездили в Тэзэ - общину во Франции, где принимают людей, дают возможность побыть в тишине и молитве и общаться с теми, кто приехал туда. Мы ездили автостопом. Опыт дороги, когда ты не знаешь, что тебя ждет, много добра, чудес, волшебной помощи - этот опыт был очень сильным. Дорога это вера для меня. Я очень сильно хотела показать людям, как это бывает - стоишь один ночью в чужой стране без всякой надежды...а через пару минут совершенно посторонний человек приходит и помогает тебе так, как будто он твой родной любящий отец, или мать, или брат. Я хотела показать людям из России церковь, которая все время открыта, и в которой все время горит свет. И там тебя ждет Бог. Всегда.
Я сказала, что поеду опять автостопом в Тэзэ, и что я возьму с собой каждого, кто захочет поехать. Захотели восемь человек. Удивительным образом братья из общины Тэзэ согласились нас пригласить. Это было необычно, они предпочитали организованные группы.
Когда уже все формальности были решены, люди вдруг стали один за одним отказываться - извини, не могу, другие дела. Это напомнило мне евангельскую притчу про Царя, зовущего друзей на пир. Никто ведь не пошел. Царь оказался вдруг реальной личностью, и было его очень жалко. Как это он один будет сидеть за столом и слышать от печальных слуг- никого нет, Господи. Одиночество людей всегда меня расстраивало, одиночество человека в любом настоящем деле. Тогда я сказала, что я поеду одна, и пусть это будет знаком, что я никогда не оставлю моего Бога, пусть это будет знаком, что несмотря на мой страх и слабость я его люблю и хочу быть рядом.
Вечером мы с мамой сидели на летней кухне у горящего камина. В Астрахани многие имеют такие летние кухни. Моя мама обладает способностью предчувствовать события, как и всякая нормальная мама, впрочем. Она сперва сказала мне, - и куда ты поедешь, осень, холодает... Я ответила, что сама боюсь. И тогда мама задумчиво сказала - нет, тебе надо ехать. Или ты всю жизнь будешь жалеть, что этого не сделала.
Потом она сказала, что видела в новостях, что к нам в Астрахань приехал католический священник из Польши, что он открытый и простой, и он говорил в передаче - приходите к нам общаться, у нас двери всегда открыты.
Я не думала об общении, но я помнила, как мы стояли с сестрой ночью на дороге где-то между Польшей и Германией и вообще не знали, что нас ждет. И первый же водитель-поляк оказался таким добрым, что провез нас почти весь путь, пригласил домой, его жена снабдила нас всем необходимым, а их маленький сын пробовал говорить с нами по-русски. Я подумала, что священнику должно быть очень одиноко, и ничто не мешает мне придти и спросить его, нужна ли ему помощь. Так я и сделала одним вечером, придя к концу ихней католической мессы в храм, который только перестал быть музеем со смешными тарелками из фарфора за витринами. Пара тусклых лампочек, скамейки рядами из какого-то бывшего кинотеатра. Алтарь - старый письменный стол, накрытый простой белой простыней. Я сидела и думала - где всесильный Рим и Ватикан, где костры страшной инквизиции, вот тебе вся их мощь, которой нас так стращали в школе. Бедность обстановки трогала душу.
Священник закончил службу. В зале было только несколько человек - четверо из молодежи и пара старушек с четками, заканчивающих ежедневный Розарий. Священник обходил храм и с каждым здоровался, пару раз взглянул на меня. Я тоже смотрела на него и размышляла, кто он, что за человек, поймем мы друг друга или нет. Он вынес гитару, сел на скамейку и сказал - давайте, ребята, поучим песни для святой мессы, ну давайте, открывайте уста, ну погромче. Он говорил, смешивая польский и русский. Было забавно, молодежь хихикала. Пару песен пропели. Я наблюдала и думала.
Два года назад умер мой духовный отец, это было для нас всех страшным ударом. Я помню, как ехала в Москву, не зная еще, что отца больше нет, как не могла спать в поезде, как мне под утро в дремоте приснилась церковь в лесу, она была маленькая, но в ней было так холодно. И человек в рясе сказал - вот мы все время топим, но холодно...и это было очень страшно, именно холод был страшен, я от страха проснулась. Поздно вечером я позвонила сестре. Она сказала - отвернись к стене, чтоб твоего лица никто не видел. Отца Александра вчера убили около дома. Страх сразу стал материальным и возвысился рядом такой черной фигурой. Не за себя страх. Просто иррациональный страх перед злом.
Сейчас я смотрела на этого молодого священника и думала - я не католичка. И не буду, пусть он не надеется...но я спрошу, чем помочь. Он явно большой оптимист. Я знаю, как тяжело быть священником в этой стране, настоящим священником. Я хочу ему помочь. Он хорошего хочет.
И я думала, что он очень похож на человека из моего вчерашнего сна - опять церковь, деревянная с переходами, с пристройками, и в ней тепло. И я спрашиваю - "как так тепло?" А человек в сапогах до колена, в рабочих штанах, весело ответил - "мы топим, мы все время топим." И показал мне печку, в которой пламя прямо танцевало.
Священник отложил гитару и сказал - "дальше, ребята, репетируйте, не стесняйтесь", встал и подошел ко мне. Он явно не знал, как спросить, что я тут делаю. Попробовал издалека
- "вы тут недалеко живете?"
- Нет.
- "Вы тут работаете?"
- Нет...
Мне было забавно - он брал на себя проблему как начать общение. А я могла просто сидеть и разглядывать его в упор.
Я сказала - "меня зовут Вера." Я сказала - "Я была в Тэзэ. И я духовная дочь отца Александра Меня. "Он сказал - "меня зовут отец Кшиштоф, я священником здесь, о, я вижу, вас нам Бог послал"...помолчал и сказал по-детски - "извините, я забыл, как вас зовут. А, Вера! Вера, вас нам послал Бог."
Я сказала, что собираюсь опять в Тэзэ, он сказал, сразу перейдя на ты - мы будем ждать на тебя. И мы хотим, чтоб ты разделяла с нами то, что Господь открыл, людям это нужно.
На следующий день он был у нас в гостях на той самой летней кухне у камина и говорил про то, как оказался в России, как хотел быть там, где сейчас самое христианство, как оно было в первых веках - там, где истоки веры, где он сможет жить с братьями по вере, и учить, и учиться самому - (мне самому тоже это нужно, мне первому). И он сказал - у Бога нельзя только брать, это не правильно, надо разделять, надо разделять эту благодать Господа, нельзя жадничать. Он все время говорил про себя - мы. Было забавно это слышать. Кто мы? - Мы - это приход, мы нас учили говорить в семинарии, нету я, только мы - церковь, приход.
Еще пару раз до отъезда я была в католическом храме, я аккуратно приходила к концу мессы, чтоб поздороваться и узнать, как тут дела. Но строго к концу - я ж не католичка. Один раз я перепутала время и пришла к середине мессы - к Евангелию. Потом была Литургия Евхаристии, я стояла и думала, что делать? Я, воспитанная отцом Александром Менем, четко знала, что к Причастию нельзя не подойти - это все равно, что к Господу не подойти. Итак если это Господь в Святой Чаше, то я не могу не подойти. А если это не Господь, то что я тут делаю? Но если я решу, что это не есть Господь, то не скажу ли я хулу на Духа Святого, вдруг Он все же здесь есть? Ведь не по истинности способа молитвы, а по своей любви к нам Господь приходит. В этом моя вера. Иначе зачем верить? А хула, она ведь не проститься. И я решила - я подойду к Причастию, а если отец Кшиштоф мне скажет, что нельзя, то уйду и никогда не приду больше. Только иногда позвоню и спрошу, нужна ли помощь, но в храм не приду. Если тут нету Господа, то что я тут тогда делаю? Совесть моя будет чиста - я покажу Господу, что хочу быть с ним. Я подошла. Священник спокойно протянул мне Причастие - Тело Христово. -Аминь.
Я отошла и думала - я ведь никогда никому не смогу объяснить, почему я подошла к Причастию в католическом храме - просто потому что не могу не подойти к Господу, а ведь не я решаю, есть ли Он тут или нет, Он решает. Мое дело подойти. Я не меняю конфессию, не вступаю в новую, я просто не могу не подойти к Господу. И я не могу решать, есть он здесь или нет. Но если я хоть чуть понимаю нашего Господа, то он приходит туда, где его ждут.
Через пару дней я уезжала в Тэзэ, одна, с намерением из Варшавы двигаться автостопом, - отец Кшиштоф пришел проводить меня на вокзал. Это тоже было так странно - я не привыкла, чтобы меня встречали и провожали, но он сказал - мы придем, и пришел. И опять говорил, говорил, мешая польский и русский, упрямо говорил “мы”, стоя в полном одинoчестве под окошком моего вагона, со смешным черным зонтиком в черной одежде, весь промокший под дождем. Как и положено католическому священнику, он говорил про веру и про приход - мы будем ждать, мы хотим твой опыт веры, он нам поможет самим верить...они сами тут, они так сами тут. Я тогда уже знала, что по-польски сами значит одиноки.
Поезд тронулся. Я думала - так странно, вдруг я перестала быть одна в этом пути, вдруг я поняла, что точно вернусь. Я стала кем-то вроде посланника, не просто девушкой Верой из Астрахани.
Это было то, что можно назвать Дорога. До сих пор когда я вспоминаю все происшедшее тогда в пути, оно опять разгорается светом. Как будто вот сейчас и здесь. Братья в Тэзэ учили общаться нас между собой. Они говорили, что когда Бог сообщил Марии, что она станет матерью Его Сыну - то тут же сообщил ей, что есть та, кто ее поймет - Елизавета. Господь знал, как сердце жаждет поделиться радостью. И когда я думала про отца Кшиштофа, я думала - Господь помнил обо мне и послал его из далекой Польши сюда ради меня, потому что мы с ним поймем друг друга. Ему можно рассказать про мои встречи с Богом, то, что, возможно, никому из моих друзей никогда я не смогу рассказать - не поверят ведь. Не поймут. А он сам живет этим призванием - мы с ним на одном языке говорим.
Помочь Вере Олеговне Дробинской финансово:
Карта Сбербанка: 4276 8050 1736 2980
Яндекс деньги: 41001283359963
PayPal: verasreten@yandex.ru
Но, с тех, пор много изменилось, - я стала матерью детям, которые очень больны, и которые много пережили - нам нужны деньги, чтобы выжить и вылечиться. Появилось много-много людей, идущих тем же путем - я не смогу быть со всеми рядом, пока я еще жива. Я решила, что надо писать. И чтоб заработать, если получится, и чтоб не забыть милосердия и помощи Бога, и чтоб избавить от одиночества многих, идущих похожим путем.
1993 год. Полгода назад неожиданно умер мой отец. Я посчитала, что нехорошо маме быть одной - и вернулась в Астрахань из Ельца, где работала детским врачом в родильном доме. Страна медленно открывала границы. Мы с сестрой съездили в Тэзэ - общину во Франции, где принимают людей, дают возможность побыть в тишине и молитве и общаться с теми, кто приехал туда. Мы ездили автостопом. Опыт дороги, когда ты не знаешь, что тебя ждет, много добра, чудес, волшебной помощи - этот опыт был очень сильным. Дорога это вера для меня. Я очень сильно хотела показать людям, как это бывает - стоишь один ночью в чужой стране без всякой надежды...а через пару минут совершенно посторонний человек приходит и помогает тебе так, как будто он твой родной любящий отец, или мать, или брат. Я хотела показать людям из России церковь, которая все время открыта, и в которой все время горит свет. И там тебя ждет Бог. Всегда.
Я сказала, что поеду опять автостопом в Тэзэ, и что я возьму с собой каждого, кто захочет поехать. Захотели восемь человек. Удивительным образом братья из общины Тэзэ согласились нас пригласить. Это было необычно, они предпочитали организованные группы.
Когда уже все формальности были решены, люди вдруг стали один за одним отказываться - извини, не могу, другие дела. Это напомнило мне евангельскую притчу про Царя, зовущего друзей на пир. Никто ведь не пошел. Царь оказался вдруг реальной личностью, и было его очень жалко. Как это он один будет сидеть за столом и слышать от печальных слуг- никого нет, Господи. Одиночество людей всегда меня расстраивало, одиночество человека в любом настоящем деле. Тогда я сказала, что я поеду одна, и пусть это будет знаком, что я никогда не оставлю моего Бога, пусть это будет знаком, что несмотря на мой страх и слабость я его люблю и хочу быть рядом.
Вечером мы с мамой сидели на летней кухне у горящего камина. В Астрахани многие имеют такие летние кухни. Моя мама обладает способностью предчувствовать события, как и всякая нормальная мама, впрочем. Она сперва сказала мне, - и куда ты поедешь, осень, холодает... Я ответила, что сама боюсь. И тогда мама задумчиво сказала - нет, тебе надо ехать. Или ты всю жизнь будешь жалеть, что этого не сделала.
Потом она сказала, что видела в новостях, что к нам в Астрахань приехал католический священник из Польши, что он открытый и простой, и он говорил в передаче - приходите к нам общаться, у нас двери всегда открыты.
Я не думала об общении, но я помнила, как мы стояли с сестрой ночью на дороге где-то между Польшей и Германией и вообще не знали, что нас ждет. И первый же водитель-поляк оказался таким добрым, что провез нас почти весь путь, пригласил домой, его жена снабдила нас всем необходимым, а их маленький сын пробовал говорить с нами по-русски. Я подумала, что священнику должно быть очень одиноко, и ничто не мешает мне придти и спросить его, нужна ли ему помощь. Так я и сделала одним вечером, придя к концу ихней католической мессы в храм, который только перестал быть музеем со смешными тарелками из фарфора за витринами. Пара тусклых лампочек, скамейки рядами из какого-то бывшего кинотеатра. Алтарь - старый письменный стол, накрытый простой белой простыней. Я сидела и думала - где всесильный Рим и Ватикан, где костры страшной инквизиции, вот тебе вся их мощь, которой нас так стращали в школе. Бедность обстановки трогала душу.
Священник закончил службу. В зале было только несколько человек - четверо из молодежи и пара старушек с четками, заканчивающих ежедневный Розарий. Священник обходил храм и с каждым здоровался, пару раз взглянул на меня. Я тоже смотрела на него и размышляла, кто он, что за человек, поймем мы друг друга или нет. Он вынес гитару, сел на скамейку и сказал - давайте, ребята, поучим песни для святой мессы, ну давайте, открывайте уста, ну погромче. Он говорил, смешивая польский и русский. Было забавно, молодежь хихикала. Пару песен пропели. Я наблюдала и думала.
Два года назад умер мой духовный отец, это было для нас всех страшным ударом. Я помню, как ехала в Москву, не зная еще, что отца больше нет, как не могла спать в поезде, как мне под утро в дремоте приснилась церковь в лесу, она была маленькая, но в ней было так холодно. И человек в рясе сказал - вот мы все время топим, но холодно...и это было очень страшно, именно холод был страшен, я от страха проснулась. Поздно вечером я позвонила сестре. Она сказала - отвернись к стене, чтоб твоего лица никто не видел. Отца Александра вчера убили около дома. Страх сразу стал материальным и возвысился рядом такой черной фигурой. Не за себя страх. Просто иррациональный страх перед злом.
Сейчас я смотрела на этого молодого священника и думала - я не католичка. И не буду, пусть он не надеется...но я спрошу, чем помочь. Он явно большой оптимист. Я знаю, как тяжело быть священником в этой стране, настоящим священником. Я хочу ему помочь. Он хорошего хочет.
И я думала, что он очень похож на человека из моего вчерашнего сна - опять церковь, деревянная с переходами, с пристройками, и в ней тепло. И я спрашиваю - "как так тепло?" А человек в сапогах до колена, в рабочих штанах, весело ответил - "мы топим, мы все время топим." И показал мне печку, в которой пламя прямо танцевало.
Священник отложил гитару и сказал - "дальше, ребята, репетируйте, не стесняйтесь", встал и подошел ко мне. Он явно не знал, как спросить, что я тут делаю. Попробовал издалека
- "вы тут недалеко живете?"
- Нет.
- "Вы тут работаете?"
- Нет...
Мне было забавно - он брал на себя проблему как начать общение. А я могла просто сидеть и разглядывать его в упор.
Я сказала - "меня зовут Вера." Я сказала - "Я была в Тэзэ. И я духовная дочь отца Александра Меня. "Он сказал - "меня зовут отец Кшиштоф, я священником здесь, о, я вижу, вас нам Бог послал"...помолчал и сказал по-детски - "извините, я забыл, как вас зовут. А, Вера! Вера, вас нам послал Бог."
Я сказала, что собираюсь опять в Тэзэ, он сказал, сразу перейдя на ты - мы будем ждать на тебя. И мы хотим, чтоб ты разделяла с нами то, что Господь открыл, людям это нужно.
На следующий день он был у нас в гостях на той самой летней кухне у камина и говорил про то, как оказался в России, как хотел быть там, где сейчас самое христианство, как оно было в первых веках - там, где истоки веры, где он сможет жить с братьями по вере, и учить, и учиться самому - (мне самому тоже это нужно, мне первому). И он сказал - у Бога нельзя только брать, это не правильно, надо разделять, надо разделять эту благодать Господа, нельзя жадничать. Он все время говорил про себя - мы. Было забавно это слышать. Кто мы? - Мы - это приход, мы нас учили говорить в семинарии, нету я, только мы - церковь, приход.
Еще пару раз до отъезда я была в католическом храме, я аккуратно приходила к концу мессы, чтоб поздороваться и узнать, как тут дела. Но строго к концу - я ж не католичка. Один раз я перепутала время и пришла к середине мессы - к Евангелию. Потом была Литургия Евхаристии, я стояла и думала, что делать? Я, воспитанная отцом Александром Менем, четко знала, что к Причастию нельзя не подойти - это все равно, что к Господу не подойти. Итак если это Господь в Святой Чаше, то я не могу не подойти. А если это не Господь, то что я тут делаю? Но если я решу, что это не есть Господь, то не скажу ли я хулу на Духа Святого, вдруг Он все же здесь есть? Ведь не по истинности способа молитвы, а по своей любви к нам Господь приходит. В этом моя вера. Иначе зачем верить? А хула, она ведь не проститься. И я решила - я подойду к Причастию, а если отец Кшиштоф мне скажет, что нельзя, то уйду и никогда не приду больше. Только иногда позвоню и спрошу, нужна ли помощь, но в храм не приду. Если тут нету Господа, то что я тут тогда делаю? Совесть моя будет чиста - я покажу Господу, что хочу быть с ним. Я подошла. Священник спокойно протянул мне Причастие - Тело Христово. -Аминь.
Я отошла и думала - я ведь никогда никому не смогу объяснить, почему я подошла к Причастию в католическом храме - просто потому что не могу не подойти к Господу, а ведь не я решаю, есть ли Он тут или нет, Он решает. Мое дело подойти. Я не меняю конфессию, не вступаю в новую, я просто не могу не подойти к Господу. И я не могу решать, есть он здесь или нет. Но если я хоть чуть понимаю нашего Господа, то он приходит туда, где его ждут.
Через пару дней я уезжала в Тэзэ, одна, с намерением из Варшавы двигаться автостопом, - отец Кшиштоф пришел проводить меня на вокзал. Это тоже было так странно - я не привыкла, чтобы меня встречали и провожали, но он сказал - мы придем, и пришел. И опять говорил, говорил, мешая польский и русский, упрямо говорил “мы”, стоя в полном одинoчестве под окошком моего вагона, со смешным черным зонтиком в черной одежде, весь промокший под дождем. Как и положено католическому священнику, он говорил про веру и про приход - мы будем ждать, мы хотим твой опыт веры, он нам поможет самим верить...они сами тут, они так сами тут. Я тогда уже знала, что по-польски сами значит одиноки.
Поезд тронулся. Я думала - так странно, вдруг я перестала быть одна в этом пути, вдруг я поняла, что точно вернусь. Я стала кем-то вроде посланника, не просто девушкой Верой из Астрахани.
Это было то, что можно назвать Дорога. До сих пор когда я вспоминаю все происшедшее тогда в пути, оно опять разгорается светом. Как будто вот сейчас и здесь. Братья в Тэзэ учили общаться нас между собой. Они говорили, что когда Бог сообщил Марии, что она станет матерью Его Сыну - то тут же сообщил ей, что есть та, кто ее поймет - Елизавета. Господь знал, как сердце жаждет поделиться радостью. И когда я думала про отца Кшиштофа, я думала - Господь помнил обо мне и послал его из далекой Польши сюда ради меня, потому что мы с ним поймем друг друга. Ему можно рассказать про мои встречи с Богом, то, что, возможно, никому из моих друзей никогда я не смогу рассказать - не поверят ведь. Не поймут. А он сам живет этим призванием - мы с ним на одном языке говорим.
Помочь Вере Олеговне Дробинской финансово:
Карта Сбербанка: 4276 8050 1736 2980
Яндекс деньги: 41001283359963
PayPal: verasreten@yandex.ru