ХРАМ СПАСА-НА-КРОВИ (из восспоминаний Ю.В.Кашина)

Apr 30, 2007 19:16


 Родился я в городе Бийске. Еще младенцем переехал в Москву. В Москве очень часто болел, до 36 ангин в год. Родители мои решили в 1939 году переехать в Ленинград, поменяв 11-метровую комнату в Москве на 30-метровую в Ленинграде. Здесь я перестал болеть. Этот «гнилой» климат стал для меня целебным.
 В 1944 году, когда я вновь вернулся в Ленинград после эвакуации, меня не хотели брать ни в одну из школ, т.к. в моем аттестате за 7 классов в графах «дисциплина» и «прилежание» стояли «четверки». Это был «волчий билет».
 Я был не подарок. Как сейчас любят говорить, «безбашенный». Быстро стал своим среди местной шпаны, подружился с ее «интеллектуальной элитой».
 Однажды в классе на перемене устроил пальбу из браунинга, который сам переделал для стрельбы мелкокалиберными патронами. Настоящего боевого оружия у мальчишек того времени было великое множество. Сколько у меня его перебывало, всего и не припомнишь. Отец, когда находил у меня оружие, разбирал его и выкидывал. А я быстро что-нибудь еще заводил.
 Когда я был в эвакуации в Сталинске (Новокузнецке), то во время сбора металлолома мы с ребятами проникали с санками на территорию металлургического комбината, брали из огромной кучи оружия, привезенного на переплавку, какие-нибудь пулеметы потяжелей и сдавали их в лом. Потом приезжал с комбината самосвал и снова увозил их на комбинат. Так что с оружием проблем не возникало. Помню, что у меня долгое время хранился французский штык -четырехгранный, с ярко выраженными ребрами, 600-миллиметровый, красивый до безумия, почти рапира.
А вот моя мечта стать владельцем парабеллума так и не осуществилась. Красивая машина...
 Учился я в школе на Пионерской улице, она занимала 4-й и 5-й этажи обычного жилого дома. Наш военрук Аркашка, комиссованный по ранению, без одной руки, обучал нас стрельбе из мелкокалиберной винтовки, сам великолепно стрелял «по-пистолетному», т.е. держа ее на весу, хотя она весила немало, почти как боевая винтовка ТОЗ. Мы с моим другом решили похитить эти винтовки. Забрались в кабинет военной подготовки, спрятали винтовки в одежду: ствол - в брюки, приклад - под пиджак. Спускаемся вниз - навстречу Аркашка, очень подозрительно смотрит на нашу хромоту, ногу-то не согнуть. Прошел. ничего не сказав. Не помню, чтобы был какой-то большой шум по поводу пропажи. Из мелкашки мы стреляли из чердачного окна по трамваям. Ума-то не было. Потом стволы у винтовок мы отпилили, превратив их в обрезы. Из обрезов стреляли в воткнутый в землю штык, перерезая таким образом свинцовые пули пополам.
 Слава Богу, у меня была тяга к практическим знаниям, благодаря этому я не пошел по криминальной стезе. В 10-м классе я увлекся радиотехникой, мы, с одноклассником Левкой, делали в школе первый в Ленинграде школьный радиоузел. Нас для этого даже освобождали от занятий. И сделали. Про нас напечатали в газете «Ленинские Искры», опубликовав нашу фотографию, оклеветав нас, назвав комсомольцами. Ими мы никогда не были, свою партийную принадлежность я остановил на стадии пионера.
 Но пижоном и шалопаем я оставался страшным. Втроем - Генка Порховник. Сашка Бруханский и я решили забраться в Спас-на-Крови. Тогда в нем было хранилище декораций Малого оперного театра.
 Генка Порховник отличался маленьким ростом из-за необычайной коротконогости. Садясь верхом на «Ижа», он не доставал ногами до земли. Позднее он стал хорошим адвокатом. В его адвокатской практике была одна курьезная история.
 Один мужик поджег в деревне дом. Ущерб был не очень большим. На суде Генка защищал злоумышленника. Благодаря своему красноречию и энергии он довел приговор до статьи мелкое хулиганство с наказанием что-то около года исправительных работ. Мужик отбыл срок, вернулся в деревню и тут же спалил полдеревни. Разъяренные сельчане повсюду разыскивали Генку, чтобы устроить ему «темную».
 Сашка Бруханский - самый закадычный друг моей молодости. Отец его, профессор-психиатр, был репрессирован, кажется расстрелян, потом реабилитирован посмертно. Мама -  Нина Александровна Крышова-Иснар - возглавляла психиатрическую клинику на Васильевском острове. Сводным братом Нины Александровны был знаменитый «искатель снежного человека» профессор Борис Поршнев.
 Как-то Нине Александровне вручили международную женскую премию, одновременно с женой Эйзенхауэра, так Нине Александровне порекомендовали от нее отказаться, что она и сделала.
 Однажды, вернувшись из заграничной командировки поздно вечером и обнаружив в квартире беспорядок и пустоту в холодильнике, она ругать Сашку не стала (я в это время был у них в гостях), как-то быстро привела все в порядок, и я слышу ее голос из прихожей, она с кем-то разговаривала по телефону:
  - Вот приехала. Саша жил один. Все запасы смел подчистую. Даже нечем поужинать. Но голь на выдумки хитра - я заказала пирог в «Астерии»...
 У них была дача в Комарове. Их соседями по участку была семья профессора-химика Николая Николаевича Качалова, его женой была актриса Тиме. Через проволочное ограждение видел я, как они принимали у себя в гостях балерину Галину Уланову. Та им что-то станцевала. До сих пор в ушах стоит крик профессора Качалова:
  - Браво, Галочка! Браво!
 Другим соседом по даче был Владимир Иванович Павлов, сын знаменитого физиолога Ивана Петровича Павлова, тоже физиолог. С его дочерьми, Людой и Машей, у нас с Сашкой были романтические отношения.
 Еще одна история, связанная с Ниной Александровной.
 Очень хотелось нам с Сашкой попробовать устриц. Купили мы в Елисеевском магазине устриц и бутылку водки. Как их есть - понятия не имели. Выпили мы водки, отважились сунуть в рот по устрице, обоих тут же вырвало. Мы их отодвинули в сторону. Допили водку без закуски.
 Тут входит Нина Александровна:
 - Ой. ребята, какие вы молодцы, устриц купили! -в одно мгновение расправилась со всем десятком или сколько их было, не помню, мы на нее и смотреть-то боялись, становилось не по себе. - Как давно я не ела устриц, спасибо, побаловали!
Вот что значит старая русская интеллигенция.
 Сашка по окончании средней школы поступил в ЛГУ на Восточный факультет, на индо-тибетское отделение. Я из-за своего поведения отстал от него на год. Но очень часто приходил в университет на лекции.
 Но через год туда же. на Востфак, поступил и я. Правда, в тот год на индо-тибетское отделение приема не было. Мне предложили финно-угорское, я это предложение отверг, попросился на китайское. На китайском был перебор, предложили корейское, и я согласился.
  В нашей группе были весьма колоритные личности. Оля Цой, совершенно темная, деревенская кореянка из Казахстана, когда-то отличилась во время уборки сахарной свеклы, да так, что была награждена званием Герой Социалистического Труда и была направлена в Ленинград на учебу, но не в Сельскохозяйственный институт, а почему-то в Университет, на Востфак. Чтобы ей не было скучно, туда же были направлены ее родной брат и два односельчанина.
 Еще одной колоритной фигурой был грузин по фамилии Нацлавадзе. Он был великолепный танцор лезгинки и благодаря ей, в общем-то, университет и закончил. Когда-то, во время военной службы, будучи в карауле, он застрелил двух человек, не откликнувшихся на его призыв; «Стой! Кто идет?» и был оправдан.
  Еще был монгол по имени Сократ, фамилию его не помню. Очень симпатичная личность. Еще два русских парня и одна русская девушка. Вот и все.
  Заведующим кафедрой был Холодович Александр Алексеевич, пожилой профессор, прекрасный лектор и педагог. Он читал лекции по общему языкознанию. По окончании лекции аудитория ему аплодировала. Часть его архива как-то была приобретена Гелием Донским.
  Профессор Холодович пестовал студента Блюмберга, видя в его лице своего преемника. Но тот погиб, попав под автобус. После этого Александр Алексеевич обратил свой взор на меня. Но и я его надежд не оправдал. Сдав на «отлично» первую сессию, ко второй я допущен не был из-за прогулов.
  В Университете я был членом редколлегии стенгазеты «Востоковед», вместе с Каракозом и Львом Цуцульковским, который стал впоследствии режиссером. Помню, что нас постоянно ругали за идеологическую невыдержанность.
 В Университете я впервые опубликовал свои вирши в рукописном журнале «Наши знакомые», который мы издавали вместе с Василием Бетаки, ставшим впоследствии известным поэтом Русского зарубежья.
 Так вот, Генка, Сашка и я решили проникнуть в Спас-на-Крови.
 Выбрали маршрут: лезем по водосточной трубе со стороны канала Грибоедова.
 Взобрались по трубе, влезли в окно, погрузившись во тьму. У нас были фонарики. Мы спустились вниз. Осветив стены, впервые увидели мозаичные иконы, потом решили побывать в подвале. На уровне груди был лаз в стене, туда полезли Сашка с Генкой, я страховал. Долго их не было, минут двадцать. Но ничего интересного они там не обнаружили, там был архив, перевязанные веревкой стопки папок. Потом мы полезли наверх, под купол. Наразных уровнях располагались настилы из досок, связанные между собой деревянными лестницами. В конце концов, мы залезли под самый купол и раскидали в нем мелочь. Чтобы вернуться.
  Таким образом мы побывали здесь еще раз пять или шесть. (Видимо примета сработала).
 Как-то, прогуливаясь с девушками, одной из которых была Элка Фингарет, (полное имя Самуэлла, студентка-египтолог, старше на два курса, стала впоследствии детской писательницей), мы решили покрасоваться перед подружками и взобраться на Спас.
 Со стороны, наверно, это выглядело очень эффектно - как мы грациозно снимали и вручали подругам свои модные черные плащи-мантеле и огромные широкополые шляпы, как кинули в шляпы пистолеты (у меня был ТТ, у Сашки -рот-штейер), я еще туда же поместил свое пенсне «бериевского» типа (я в то время носил пенсне) и полезли на Спас.
 Благополучно добравшись до купола, мы во время спуска попали в руки милиции. Хорошо, что оружие было не при нас.
  В отделении был составлен протокол приблизительно такого содержания; «Влезли наСпас-на-Крови в состоянии алкогольных напитков с целью обозрения окрестностей».

Кашин

Previous post Next post
Up