Метаморфозы
***
По новой открыл для себя Твардовского.
Зашел в книжный - вижу «Василий Тёркин», свежеизданный, красуется. Снял томик с полки, заглянул и залип.
В детстве-то Тёркин воспринимался иначе. Безусловно положительно - его даже включение в школьную программу засушить не могло. Но все же отношение к нему было как - трудно сейчас подобрать определение... - как к кино про войну.
Помните, как их было много - хороших фильмов про войну? Искренних, не без боли, но с надеждой, нередко на мощной литературной основе лейтенантской прозы. Такая «правда - правда», но уже настолько далекая, что в нее хочется играть, бегая с заткнутым под отцовский офицерский ремень собственноручно выструганным из доски «пекалем».
Вот и Тёркин, тем более с его юмором, был для меня не столько про войну, сколько про войнушку.
Тогда был.
И вдруг раскрываю я Твардовского на сорок пятом году жизни, а он-то совсем другой. Что казалось «приключенческой фильмой» воспринимается рассказом очевидца. Что мнилось шуткой - оказалось правдой. Причем правдой, подмеченной очень наблюдательным человеком. Весь этот быт окопный. Всякие «харч не тот», или когда в тылу на чистой постели не спится, пока шапку на голову не наденешь, все эти штрихи, в детстве проходившие по разряду вымысла, обрели плоть. И страшную такую плоть. Отчего мимоходом брошенная насмешка над ними уже не кажется хохмой, а становится чертой характера смеющегося. И в чем-то уже узнаешь свое пережитое, а в чем-то еще не узнаешь (и слава Богу), но уже понимаешь, что так оно и есть, и от этого что-то становится еще смешнее, а что-то - болезненней. И стою я в книжном, пялясь в стишки из школьной программы, и за ними мне открывается абсолютно не представимая прежде глубина.
Короче, «Тёркина» я уже на полку не вернул, а потом настолько взахлеб делился впечатлениями с Братушкой, что и он проникся:
- Пожалуй, стоит и перечитать.
- Непременно перечитай. - не унимаюсь, - И ведь, что характерно - и у меня, и у тебя наверняка «Тёркин» в родительской библиотеке был. Но сейчас, после стольких переездов, попробуй его сыскать. А с переизданием очень удобно - зашел в любой книжный, двести рублей делов и все перед тобой, пахнет краской, на хорошей бумаге...
- Да ты эстет... - отвечает Братушка, - а я по-старинке - в читалку закачаю.
По новой открыл для себя Твардовского.
Зашел в книжный - вижу «Василий Тёркин», свежеизданный, красуется. Снял томик с полки, заглянул и залип.
В детстве-то Тёркин воспринимался иначе. Безусловно положительно - его даже включение в школьную программу засушить не могло. Но все же отношение к нему было как - трудно сейчас подобрать определение... - как к кино про войну.
Помните, как их было много - хороших фильмов про войну? Искренних, не без боли, но с надеждой, нередко на мощной литературной основе лейтенантской прозы. Такая «правда - правда», но уже настолько далекая, что в нее хочется играть, бегая с заткнутым под отцовский офицерский ремень собственноручно выструганным из доски «пекалем».
Вот и Тёркин, тем более с его юмором, был для меня не столько про войну, сколько про войнушку.
Тогда был.
И вдруг раскрываю я Твардовского на сорок пятом году жизни, а он-то совсем другой. Что казалось «приключенческой фильмой» воспринимается рассказом очевидца. Что мнилось шуткой - оказалось правдой. Причем правдой, подмеченной очень наблюдательным человеком. Весь этот быт окопный. Всякие «харч не тот», или когда в тылу на чистой постели не спится, пока шапку на голову не наденешь, все эти штрихи, в детстве проходившие по разряду вымысла, обрели плоть. И страшную такую плоть. Отчего мимоходом брошенная насмешка над ними уже не кажется хохмой, а становится чертой характера смеющегося. И в чем-то уже узнаешь свое пережитое, а в чем-то еще не узнаешь (и слава Богу), но уже понимаешь, что так оно и есть, и от этого что-то становится еще смешнее, а что-то - болезненней. И стою я в книжном, пялясь в стишки из школьной программы, и за ними мне открывается абсолютно не представимая прежде глубина.
Короче, «Тёркина» я уже на полку не вернул, а потом настолько взахлеб делился впечатлениями с Братушкой, что и он проникся:
- Пожалуй, стоит и перечитать.
- Непременно перечитай. - не унимаюсь, - И ведь, что характерно - и у меня, и у тебя наверняка «Тёркин» в родительской библиотеке был. Но сейчас, после стольких переездов, попробуй его сыскать. А с переизданием очень удобно - зашел в любой книжный, двести рублей делов и все перед тобой, пахнет краской, на хорошей бумаге...
- Да ты эстет... - отвечает Братушка, - а я по-старинке - в читалку закачаю.