Каждая счастливая семья счастлива по-своему
***Братушке на новый год старшее чадо подарило бинокль. Качественный бинокль с тридцатикратным увеличением. Братушка о таком много лет мечтал. Казалось бы - зачем в районе современной застройки бинокль? До окон соседнего дома и так всего десять метров плюс начинающаяся возрастная дальнозоркость…
…А вот Петрович о бинокле не мечтает. Он и без него все отлично видит. Особенно если Люсенька-Малюсенька оборачивается вздорной Люсиндой и прекращает с ним разговаривать.
Вообще, это бесчеловечно. Ну представьте - поутру выбираешься ты на кухню. В черепе куранты, в горле сушняк, в роту - кошки нассали и это, увы, не винтажный совиньон-блан. Обращаешься к дражайшей половине с мольбой:
- Люсенька, налей мне лекарства…
А половина, презрев полвека совместной жизни, с интонациями строгой училки отрезает:
- С тобою, пьянь, я не разговариваю!
И действительно замолкает.
Пьет чай и надменно смотрит на супруга.
Но моряки не сдаются.
Сперва Петрович пытается воздействовать на человечность:
- Люсенька… - по-малышовски переступает он с ноги на ногу - Мне так плохо… Головушка бо-бО. В роте кАка. Ы-ы-ы-ы.- делано потирает Петрович глаза кулачищами. - Спаси меня, Люсенька.
Минут через пять ритуальных танцев Люсенька приподнимает застилающую стол клеенку, достает оттуда тетрадный лист и демонстрирует его Петровичу.
На листе печатными буквами написано: «АЛКАШ!»
- Люсенька! - через силу возмущается Петрович, - Я не это слово! Я твой любимый муж-надежда-и-опора. Я - хозяин! А если я без лекарства умру?
Люсенька опять приподнимает клеенку, долго под ней роется, заставляя Петровича страдать подольше, после чего вытаскивает новый лист: «ИДИ В ЖОПУ!»
- Ой-ой-ой, как некрасиво! У тебя же мама учительница, а папа 35 лет был завучем! - сокрушается Петрович, всплескивая руками и переминаясь дрессированным медведем. В другую минуту Люсенька - Малюсенька ответила бы, что она и сама учитель и 35 лет проработала завучем. Но сейчас она сама загнала себя в ловушку молчания. Поэтому она снова лезет под клеенку и копается в поиске подходящей таблички.
А Петрович не сдается. Он знает, что набор табличек под скатертью у супруги изряден, может быть даже - неимоверен, но не бесконечен, а хороший вкус запрещает ей во время одной сцены использовать таблички дважды. Поэтому Петрович лишь усиливает давление по всему фронту:
- Люсенька-Любоф-Моя-Любимая! Ты же знаешь, как я тебя люблю? А я сегодня собирался все дорожки вытряхнуть и двор промести! Я же у тебя хороший? Я же самый - пресамый большой Люсенькин друг!
Супруга достает из-под скатерти табличку: «ПРОСТИТУТКА!»
Впрочем, разворачивая ее перед Петровичем, супруга уже начинает трансформацию из суровой Люсинды в смешливую Люсеньку - Малюсеньку.
Вскоре в семье восстановится мир, а Петровичу царственной рукой хозяйки будет отмерена порция «лекарства».
…А причем тут бинокль?
Так я же пишу - каждая счастлива по-своему. Это у Петровича половина, осерчав, молчит. Но не у Братушки.
Братушкино Солнце, негодуя, выскажет все что думает, и чего не думает и никуда от этого не деться. Не спрятаться, не скрыться - только переслушать до донышка, до полного Солнцева (и Братушкиного) изнеможения.
И вот тут-то и пригождается бинокль!
- Это просто чудо! - восхищается Братушка, - Встал я первого января в девять утра. Прошел на кухню. Допил шампанское. Только мне стало хорошо, как на кухню выходит Солнце и начинает выговаривать за это шампанское. Что еще утро. Что мне это с газиками вообще нельзя. Что сколько мне лет и сколько можно? И все громче, громче, громче… И тут я беру тридцатикратный бинокль, ПЕРЕВОРАЧИВАЮ(!) и… пам- парабам - смотрю на свое Солнце!
- В смысле «перевочачиваю»? Не приближаешь, а отдаляешь?
- Именно! Р-р-раз! И она уже кричит не трех метрах от меня, а в шестидесяти! Тишина. Благорастворение. Счастье.