Лиепайский концлагерь 1934-1935. Часть 3

[port_alexandra3]

Продолжение. Начало - Часть 1 - Часть 2

Валтерс Щербинскис
Лиепайский концентрационный лагерь и его режим. Май 1934 - март 1935

Режим лагеря (Продолжение)
Изначально комендант Лиепайского лагеря задумывался о том, чтобы создать возможность трудоустройства для тех, кто этого желал и хорошо себя вел. Трудоустройство предполагалось вести за отдельную плату на работах по благоустройству Лиепайского военного порта. Однако командир армии письмом от 18 июля запретил трудоустройство интернированных за пределами лагеря14, очевидно опасаясь возможных реакций со стороны общества. Тем не менее, в архиве сохранились данные о количестве групп интернированных, которые вывозились из лагеря на общественные работы в октябре и ноябре 1934 года. Почти каждый день на работу на кухню отправлялись 10-16 интернированных, на работе они находились разное время: от одного до трех часов. Каждые несколько дней примерно 10 интернированных отправлялись на работы по колке и распиливанию дров. Эти работы длились полтора-три часа. Еще интернированные периодически были заняты чисткой бани и охранного помещения, что по времени занимало примерно от получаса до двух часов.15
За свои личные средства интернированные могли приобрести товары первой необходимости, а также дополнительные продукты. В январе 1935 года было установлено, что в распоряжении интернированных имелось 4245,52 лата, из которых примерно половина в течение данного месяца была потрачена на приобретение продуктов, газет, стирку белья, ремонт обуви.16 Деньги тратились также на услуги парикмахера, получение рентгеновских снимков, отправку посылок. Разумеется, объем денег у каждого был разный. Подробную информацию о расходах дают денежные книги интернированных лиц Лиепайского лагеря.17 Установлено, что в июне 1934 года у 55 из 238 интернированных полностью отсутствовали средства, и стирка их белья осуществлялась за счет государства. Деньги обычно приносили родственники, но у некоторых они были с собой уже во время ареста.
В распоряжении интернированных находились и некоторые личные вещи. Все они были педантично пересчитаны (включая карандашные огрызки и конверты). У интернированных не отнимались ножи, бритвенные ножи, не было ограничений на подписку газет, издаваемых внутри страны. Как свидетельствует статистика о газетной подписке за сентябрь и октябрь (показатели в скобках) 1934 года среди интернированных на газету Rīts подписались 8(3) человек, на Brīvā Zeme - 6 (5), Pēdējā Brīdī - 3(4), Jaunākās Ziņas - 15(14), Valdības Vēstnesis - 2 (один - Ф. Мендерс) и Kurzemes Vārds - один (один) подписчик. Восемь интернированных в сентябре также подписались на Latvis.18
Учитывая, что интернированные были заняты трудовой деятельностью сравнительно короткое время, бо́льшую часть дня занимало провождение свободного времени. Во время прогулок интернированные играли в волейбол, загорали. Некоторые посвящали свободное время самообразованию, многие читали книги, играли в шахматы, прочие настольные игры, играли на скрипке, зачастую дискутировали по различным вопросам.
У интернированных была возможность получить временное освобождение. Данной возможностью они пользовались сравнительно часто. Например, в конце 1934 года Карлис Цейкелис представил в Министерство народного благополучия пенсионный запрос, а в январе 1935 года был отпущен из лагеря на три дня.19 По схожей причине на пять дней лагерь покинул И. Муйжниекс. Другой интернированный - Карлис Эрихс - на пять дней отправился на похороны тестя, а Клавс Лоренцс на похороны матери. Фрицис Мендерс получил семь свободных дней с целью лечения в Риге. Основанием для кратковременного освобождения также служило урегулирование судебных и финансовых дел, семейные обстоятельства. Интернированные освобождались под роспись и обещали вернуться в лагерь.
Архивные материалы о Лиепайском лагере свидетельствуют только об одном случае открытого сопротивления. Интернированный Готхардс Бутлерс отказался принимать пищу, утверждая, что ему якобы не предоставляется врачебная помощь, а он болен сифилисом и до попадания в лагерь им было принято решение пройти три лечебных курса. Г. Бутлерс желал пройти еще два, но вызванный из больницы врач-специалист признал, что пока что на это нет необходимости. Г. Бутлерс протестовал, и его отправили на врачебную комиссию, которая назначила ему один специальный курс в Лиепайской военной больнице. Характерно, что сообщение о протесте этого интернированного - отказ принимать пищу - было в срочном порядке передано телеграммой правительству, что свидетельствует о том, что данный случай в лагере считался чрезвычайным.20
Режим лагеря хорошо характеризует еще один задокументированный эпизод. Надзиратель П. Киршбалтс сообщил, что без его разрешения интернированные жарили на кухне мясо с картофелем. Он указал интернированным, что без разрешения надзирателя заходить на кухню нельзя. На вопрос как зовут интернированного он (Эдуардс Дзелзитис) ответил, что надзиратель может сходить в канцелярию и посмотреть в бумагах, но в присутствии всей камеры пренебрежительно сказал: «Вы можете идти, мне до вас нет никакого дела».21 В результате инцидента интернированным оборудовали специальную плиту для жарки присылаемого мяса, но никакого наказания после вызывающего поведения интернированного не последовало. Данное происшествие иллюстрирует как отношение интернированных к лагерному режиму, так и отношение охраны к интернированным, а также общую атмосферу в концентрационном лагере.
Царившую в лагере атмосферу хорошо характеризуют и отношения интернированных с администрацией. К. Дзильлея в своих заметках о проведенном в лагере времени одобрительно высказывался об обоих комендантах лагеря. Я. Стулпиньш казался ему добрым, корректным и даже любезным, он уже в самом начале сказал, что то, каким «будет режим, зависит от вас самих».22 В свою очередь Т. Рутулис остался в его памяти неприветливым, неразговорчивым, с виду очень грозным и недоступным, однако К. Дзильлея казалось, что в своей работе он заботился об улучшении жизненных условий интернированных. Как Я. Стулпиньш, так и отдельные надзиратели нередко допускали отклонения от официального лагерного режима. К. Дзильлея писал, что двое из прикомандированных офицеров армии - капитан-лейтенант Теодорс Краулис и старший лейтенант Маршанс - были сдержанными, интеллигентными и тактичными людьми, правильно понимавшими как свое положение, так и положение интернированных.23 Анонимный автор в опубликованном в газете Rīts дневнике также писал: поначалу некоторые считали, что военная администрация лагеря будет «верхом ездить» на интернированных, но впоследствии офицеры оказались на редкость гуманными, корректными и интеллигентными людьми. Тюремные надзиратели из внутренней охраны по указаниям офицеров также поменяли свое поведение.24 Куда более негативную оценку лагерных надзирателей, офицеров дает в своем дневнике Э. Орехов. Вероятно, что так же как взаимоотношения среди интернированных (правление ЛСДРП, партийная интеллигенция с одной стороны и простые члены партии с другой) были неоднозначными, так и отношение администрации к некоторым группам интернированных было разным.
В своих записях и Э. Орехов, и К. Дзильлея посвятили немало места отношениям между различными группами интернированных. «Малые» члены ЛСДРП, как их называл Э. Орехов (и сам принадлежал к этой группе) очень болезненно воспринимали то, что большая часть партийной элиты дистанцировалась от них. Эти действия воспринимались и как высокомерие, и как неумение контролировать и объяснять свое поведение в этих тяжелых для партии условиях.25 Символично, что и правое и левое крыло партийного руководства проживало в разных камерах. Руководитель ЛСДРП Ф. Мендерс не смог сплотить интернированных социал-демократов. В предшествовавших перевороту условиях рядовые социал-демократы, одурманенные боевыми лозунгами о борьбе против ужасов фашизма, не понимали бездействия партийного руководства. В результате, как писал К. Дзильлея, незадолго до первых освобождений, в среде интернированных начался процесс политической деморализации.26 В особо сложной ситуации оказались немногочисленные интернированные правых партий, о положении которых нещадно иронизировали другие интернированные, в свою очередь коммунисты держались в лагере очень спокойно и тихо и лишь временами «задевали» социал-демократов, напоминая им о допущенных тактико-политических ошибках.27 Интересно отметить, что когда началась волна прошений об освобождении, почти все из них (в отличие от многих социал-демократов) писали их и вскоре были освобождены.

Когда интернированные помещались в лагерь и когда освобождались из него?
На основании заключительного пункта статьи 19 Постановления о военном положении 16 мая и спустя несколько дней позднее под арестом оказалось большое число потенциальных оппозиционеров переворота. Члены партий и различных политических организаций арестовывались в самых разных частях страны, что дало повод интернированному Э. Орехову с иронией отметить то, что каждое должностное лицо на местах в самоуправлениях стремилось внести свою лепту в послепереворотные репрессии. После ареста эти люди попадали в тюрьмы или в полицейские камеры для арестованных.
Значительное число арестованных постепенно отправлялось в Лиепайский концентрационный лагерь в конце мая, когда лагерь начал работу. Больше всего заключенных за день было принято лагерем 31 мая, в самый первый день. Бо́льшая часть интернированных попала в лагерь в первой половине июня.



Количество интернированных в Лиепайском концентрационном лагере в 1934 году.

В середине и конце июня большое число интернированных подало просьбы об освобождении. Первые освобождения произошли уже 22 июня, а за летнее время всего было освобождено 86 человек. В количественном выражении систематические и более-менее равномерные освобождения с перерывами в несколько дней или недель продолжались вплоть до конца января 1935 года (таблица).


Для освобождения из лагеря интернированные подавали прошения, а начальник Политического управления давал свое заключение. Формальное решение об освобождении принимал командир армии. Начиная с сентября, ни в одном случае командир армии не отклонил прошение. Например, 20 сентября в Политическом управлении находилось 100 прошений об освобождении, все они были утверждены, а процесс освобождения был разбит на несколько дней в период с 24 по 29 сентября. Только в одном случае (социал-демократ Р. Дукурс), когда интернированный был освобожден командиром армии 20 сентября, Политическое управление по поступившим «неблагоприятным сведениям, препятствующим его освобождению» попросило аннулировать предыдущее распоряжение, что и было сделано 5 октября.28 Следует отметить, что лагерные надзиратели побуждали интернированных писать прошения об освобождении и подчеркивать при этом сожаление о партийной работе и отказ от дальнейшей политической деятельности.
После подачи прошения об освобождении интернированных допрашивали чиновники Политического управления. Во время допроса они должны были представить сведения о настроениях в лагере. Симанис Маквицс свидетельствовал, что среди интернированных в лагере были разногласия касательно подачи прошений. Одна часть интернированных, «которые по-прежнему не согласны с текущим устройством государства и переменами в нем», считали, что отправлять прошения не стоит. По мнению С. Маквицса, в 18-ом корпусе таковыми были Язепс Танкелс, Иевс Нейшулс, Борис Аролович и Хомирскис. Я. Танкелс и Б. Аролович даже подрались с помещенными в лагерь Юдасом Юделсоном и Фукуером из-за того, что последние подали прошения об освобождении. Я. Танкелс и его единомышленники пренебрежительно относились к тем, кто подавал прошения.29 В свою очередь Михаил Трокулс рассказал допрашивающим, что к нему (как к бывшему айзсаргу) и учителю Янису Зейглишсу некоторые интернированные относились как к провокаторам. По свидетельствам М. Трокулса настроения нескольких заключенных социал-демократов были воинственными.30 Э. Орехов писал 29 июня в дневнике, что «чума писания прошений распространяется все шире».31 Его отношение к подаче прошений об освобождении тоже было осудительным. Большая часть интернированных считала это унижением, поскольку они не делали ничего такого, что запрещал бы закон до переворота. В тоже самое время другой интернированный - К. Дзильлея - считал, что прошение об освобождении, или как он называл его «реверзал», было подготовлено в приемлемой, корректной форме. Он писал, что в день освобождения комендант лагеря всем освобожденным подавал руку и желал работать на благо Латвии. 32
11 освобожденных были переведены в Лиепайскую тюрьму, один - в Мадонскую тюрьму, один - в Рижскую центральную тюрьму, а двое были отправлены в части вооруженных сил. 28 марта 1935 года двое освобожденных - Эдгарс Витолс и Янис Гайлис - были отправлены в распоряжение начальника Лиепайского военного округа как призванные на военную службу. 11 из 17 освобожденных 30 марта (Арнолдс Сердантс, Паулс Граузе, Адолфс Стефенхагенс, Рафаэлс Юнгелсонс, Карлис Бушевицс, Александрс Чандерс, Ото Брикшкис, Ноийс Майзелис, Изакс Рабиновичс, Готхардс Бутлерс и Карлис Озолиньш) были переправлены в Лиепайскую тюрьму. Еще раньше один из интернированных был переправлен в Рижскую центральную тюрьму, а еще один в Лиепайскую тюрьму. Последним освобожденным 1 апреля интернированным был офицер Волдемарс Бейкертс.
Возможно, что самым тяжким для интернированных было именно незнание того, когда ждать освобождения и какова будет жизнь после возвращения на свободу. Их настроения хорошо характеризует написанное Э. Ореховым: «Ни один из нас, за исключением разве что нескольких человек, не знает когда двери лагеря откроются и мы получим свободу. И для заключенного это тяжелее всего, ведь при бессрочном заключении, не зная конца этим дням, нет возможности и вести их счет. Было бы и то легче, если бы сказали, что срок наш пожизненный, а так, не сделав ничего преступного, антигосударственного и противоречащего тогдашним законам Латвии, ты вынужден сидеть…без надежд, без мыслей о будущем».33

Кто помещался в лагерь?
Почти все лица, арестованные 16 марта и несколько позднее, были помещены в тюрьмы, а уже оттуда перевезены в лагерь. Списки арестованных составляла политическая полиция вместе с Информационным отделом Штаба армии. Позднее в эмиграции Алфредс Берзиньш, один из участников переворота и идеологов авторитарного режима, признал, что в переломный момент не было возможности оценить каждый случай отдельно и допустил, что по этой причине кто-то мог быть арестован (интернирован) незаслуженно.34 Не ясно и то по каким критериям их пересылали из тюрем в лагерь. Среди интернированных были главным образом те, кто был арестован без предъявления обвинения, и лишь немногие совершили какое-либо правонарушение до или после переворота. Например, Карлис Алдерс в 1933 году сказал, через год такого государства как Латвия больше не будет существовать, а Густавс Гутманис после переворота заявил, что дома «насильников» задымятся, под чем понималось то, что его целью было поджечь дом начальника Бириньского отдела айзсаргов и дома других айзсаргов; у некоторых было найдено оружие, листовки с воззваниями.
Обозначение статуса помещаемых в лагерь наглядно демонстрирует неопределенность, связанную с лагерем. В начале обитатели лагеря в официальной переписке назывались арестованными или заключенными. С начала июня, как кажется, их статус прояснился - официально все они числились как интернированные.
Бо́льшая часть интернированных (322 или 87%) являлась членами Латвийской социал-демократической рабочей партии или членами связанных с ней обществ и профсоюзов. В Лиепайском лагере находились депутаты Сейма и ведущие партийные работники - Флорианс Анкипанс, Волдемарс Бастъянис, Ансис Бушевичс, Карлис Декенс, Робертс Дукурс, Эдуардс Дзелзитис, Херманис Каупиньш, Паулс Леиньш, Фрицис Мендерс, Изидорс Муйжниекс, Эдуардс Радзиньш, Микелис Розенталс, Ансис Рудевицс, Андрейс Вецкалнс, Янис Вишня, Петерис Зейболтс. В лагерь также попали многие другие известные социал-демократы: Янис Аугшкалнс-Абербергс (член Рижского партийного комитета, а также член Рижской городской управы), Рудолфс Дриллис (член Рижской городской управы), Карлис Эртнерс (голова города Сигулда), писатель Валдис Гревиньш, Янис Ягарс (товарищ Рижского городского головы), Клавс Лоренцс, Ноийс Майзелис, бывший депутат Эрнестс Морицс, Отомарс Ошкалнс, Владимир Пигулевский (начальник Управления белорусских школ Министерства образования), Таливалдис Скрейя, Арнолдс Сердантс, писатель Карлис Тифенталс (Дзильлея), Эрнестс Бирзниекс (товарищ Лиепайского городского головы) Вулфс Хиршхорнс (товарищ Айзпутского городского головы), директор Ипотечного банка Робертс Билманис. Восемь интернированных являлись членами Латвийской объединенной партии сионистов-социалистов (среди них Макс Лазерсон).
26 интернированных политическая полиция считала принадлежащими к Латвийской коммунистической партии. Среди них был член районного комитета Рижской партийной организации Борух Беркович, член Лиепайской думы Карлис Мацкусс, публицист Мейнхардс Рудзитис. Формально все интернированные коммунисты работали в легальных левых организациях. В лагерь был также интернирован председатель Центрального комитета Русской рабоче-крестьянской партии, депутат Сейма и член Даугавпилсской думы Мелетий Каллистратов, партию которого Политическое управление подозревало в тесных связях с коммунистами.
На фоне большого числа интернированных представителей левых сил, количество интернированных в лагере работников правых партий было крайне незначительным. В лагере находился депутат Сейма от партии Новых хозяев и мелких землевладельцев Албертс Эрниньш, а также Валдис Шлаканс и секретарь партии Рихардс Кронбергс. В лагерь был помещен и лидер Нового союза крестьян Петерис Лейкартс и легионер, кавалер Военного ордена Лачплесиса и секретарь Яунелгавского отделения общества борцов за свободу «Легион» Алфредс Стакс.35 В литературе о легионерах интернированным считается также и Паулс Блузикс, работник силовой станции Рижской городской электросети, однако в документации Политического управления он фигурирует как коммунист. Автор опубликованного в газете Rīts дневника указывает на то, что в лагере было еще несколько легионеров, но доступные архивные материалы этот факт не подтверждают.36 Интернирование членов партии Новых хозяев и мелких землевладельцев и П. Лейкартса было обосновано работой в партии после ее закрытия и враждебными настроениями против перемен, происходящих в жизни государства.
Среди интернированных было также несколько военных, находящихся на активной воинской службе, которые были уволены из армии в срочном порядке: полковник-лейтенант Робертс Лиелбиксис, капитан Екабс Домбровскис, капитан Эдгарс Ратниекс, капитан-лейтенант Эрнестс Маршалс, старший лейтенант Волдемарс Бейкертс, заместители офицера Паулс Карстайс, Янис Лиепиньш (оба служили в охране Сейма), а также ранее уволенный полковник-лейтенант Петерис Озолс. 9 октября офицер Штаба армии Скритулис телеграммой сообщил, что командир армии приказал освободить П. Озолса и Р. Лиелбиксиса, распоряжение было отправлено еще 5 октября, но до сих пор не выполнено. Телеграмма была получена в 12:07, а уже в 15:45 оба уволенных офицера были освобождены из лагеря. П. Озолсу и Э. Ратниексу было объявлено, что впоследствии они не вправе носить форму. 37 Следует отметить, что и среди социал-демократов было двое офицеров, уже давно уволенных из армии Латвии (Юлийс Трейманис и Рудолфс Дриллис).

Условия содержания и материальное обеспечение
Для внутренней охраны лагеря были прикомандированы тюремные надзиратели из различных тюрем Латвии.38 В соответствии со штатным проектом охраны от 8 июня для внутренней охраны было предусмотрено 15 внешних охранников, 36 внутренних охранников, три старших надзирателя, девять надзирателей-сопроводителей и смена выходного дня.39 Когда стало выясняться, что интернированные прибывали большим числом, спустя пару дней комендант запросил еще 20 надзирателей. В июле охрану осуществляли 60 надзирателей, в сентябре - 48, в октябре - 33, а в декабре всего 25 надзирателей. Внешнюю охрану лагеря осуществляли военные из частей Лиепайского гарнизона.
Изначально лагерь состоял из пяти зданий, в которых размещались интернированные (по две группы - четыре здания в одном ограждении и одно двухэтажное здание в другом ограждении - 3, 18, 19, 20, 21-й корпус). С ноября 1934 года интернированные находились только в двух зданиях (в 18-м и 19-м корпусе). В здании № 21 находилась канцелярия (офицеры, два писаря, дежурный телефонист, вспомогательные помещения, а также четыре комнаты), в здании № 23 - помещение дежурного офицера, помещения охраны и  вспомогательные помещения, в здании № 18 - лагерные помещения (шесть комнат площадью 14-26 кв. м., а также ванная комната, кухня, помещение для умывания и две уборные), в здании № 19 - (12 комнат площадью 11-31 кв. м.; одна комната 96,55 кв. м., две уборные, помещение для умывания и кухня).40 Следует отметить, что для шести уволенных офицеров были отведены особые помещения, они жили отдельно от остальных по трое в одном помещении. В отдельных помещениях были размещены и почти все интернированные евреи. В самом начале интернированные могли выбрать товарищей, с которыми они будут находиться в одном помещении. В результате в одну камеру, как правило, попадали друзья, знакомые, поэтому закономерно, что партийное руководство, интеллигенция находились в разных помещениях с рядовыми членами партии и рабочими социал-демократами низших звеньев. По предложению коменданта летом каждый корпус выбирал старшего для решения вопросов с ведома руководства лагеря. В июне 1934 года в ходе работ по обустройству лагеря он был обнесен вокруг в два ряда проволочным забором длиной в 3990 м в районе военной больницы.
Что касается освещения и отопления, то помещения лагеря были приравнены к армейским казарменным помещениям. В январе средняя температура в комнатах была от +17 до +20 градусов, а наружная температура от -6 до +3.41 Инструкция по топке печей устанавливала, что в жилых помещениях температура должна быть примерно +15-18 градусов. Однако лагерная администрация признавала, что обогреть помещения интернированных должным образом при имеющейся норме дров нельзя, а потому в помещениях было холодно. 7 февраля начальник лагеря сообщил начальнику Лиепайского окружного гарнизона, что «помещения интернированных ничем не отличаются от помещений администрации, и температура для интернированных не должна быть ниже, поскольку им целый день приходится жить в отведенных помещениях».42 Начальник Управления по снабжению армии генерал Екабс Рушкевичс попросил у военного министра Я. Балодиса увеличить норму дров, указав, что с точки зрения отопления помещения интернированных приравнены к тюрьмам, а помещения администрации - к служебным помещениям военного ведомства. По мнению Рушкевичса, учитывая данную норму дров, невозможно достаточным образом обогреть помещения интернированных, а потому температура зачастую находится на отметке примерно +8 градусов. Военный министр согласился повысить норму дров для отопления.43
Постельные принадлежности, мебель поступали из военных частей Курземской дивизии, а все остальные необходимые вещи покупались у лиепайских торговцев. До августа не была известна специальная норма мыла для интернированных, поэтому оно выдавалось согласно военной норме.
Питание обеспечивалось по установленной Министерством юстиции норме питания для арестованных в местах заключения. В меню за июнь 1934 года значились следующие продукты: на завтрак 600 грамм ржаного хлеба, 12 грамм кофе; на обед мясной суп; на ужин каша или горох с заправкой - примерно 100 грамм мяса или 200 грамм рыбного супа, на ужин больше 600 грамм картофеля. С сентября 1934 года продовольственный паек был приравнен к военной норме: на весь день ржаной хлеб (300 г), белый хлеб (300 г), кофе (13 г), молоко (60 г), сахар (30 г), соленый шпик (35 г).44 На обед подавалась мясо или рыбный суп (из корнеплодов, макарон, с фрикадельками и т.п.), а также раз в неделю второе блюдо (мясной рулет, картофельная запеканка), а на ужин каша с заправкой. В случае болезни дневной паек на одного человека увеличивался: дополнительно выдавался мясной бульон (100 г), овсяные хлопья (100 г) и ягоды (100 г). Скудный рацион интернированные дополняли передачами от близких, а также пищей, которую они сами готовили на отведенной для них плите. В целом, особенно летом, объем питания для интернированных был недостаточным. Как свидетельствует дневник Э. Орехова, интернированные испытывали нехватку сахара и жиров, да и качество еды зачастую было плохим. Чтобы проще переносить нехватку еды, интернированные организовали взаимную помощь, при которой интернированные, получавшие поддержку из внешнего мира в виде передач, помогали тем, кто был лишен такой поддержки. По сведениям из дневника Э. Орехова администрация пыталась не допустить такую поддержку.45 В свою очередь автор анонимной публикации в газете Rīts утверждает, что администрация лагеря дала согласие на организацию такой помощи.46 Иное мнение насчет питания в лагере дает К. Дзильлея, который считал, что в целом питание было приемлемым.47 Здесь же стоит вспомнить, что К. Дзильлея был одним из тех, у кого регулярно была возможность получать дополнительные передачи с продуктами.
Кроме того, были выданы бритвенные принадлежности и машинки для стрижки волос, бывшая в употреблении обувь для тех, у кого не было средств на ремонт своей изношенной обуви. На содержание одного интернированного тратилось 32 сантима, а общее содержание и снабжение лагеря обходилось в 44 сантима в день.48 В целом, условия Лиепайского концентрационного лагеря и обеспечение были скромными, а расходы небольшими.

Ликвидация лагеря и последствия
Планировалось, что после 1-го апреля 1935 года охрана лагеря ляжет на плечи армейских инструкторов сверхсрочной службы, однако новый командир армии К. Беркис выраженно протестовал против этого, полагая, что заведование лагерем и его охрана «не имеют ничего общего с военным ведомством».49 Несмотря на то, что К. Беркис очевидно принимал участие в принятии решения о создании лагеря, его долгосрочное существование «под крылом» армии было недопустимым. Ситуацию решила ликвидация лагеря.
13 апреля 1935 года работы по ликвидации лагеря были завершены. Печати, канцелярские принадлежности были переданы штабу Курземской дивизии. Имущество, полученное из военных частей, было передано обратно. Здания, заборы, сигнализация и осветительные устройства перешли в распоряжение Лиепайской военной больницы.
Нет полной ясности относительного того, что послужило причиной для прекращения работы лагеря. Историк А. Странга допускает возможность того, что руководство социал-демократов держалось бы в лагере еще дольше, соответственно и сам лагерь не был бы так быстро ликвидирован, если бы К. Улманису не приходилось считаться с настроениями, царившими в демократических западных странах. В пользу своего утверждения он упоминает факт, что бывший премьер-министр Франции Э. Эррио заявлял послу О. Гросвалдсу об освобождении Ф. Мендерса и А. Бушевицса.50
Однако это утверждение весьма гипотетично. Начиная уже с сентября 1934 года, интернированные систематически освобождались из лагеря (см. таблицу). Среди освобожденных были и ведущие работники социал-демократов. В 1935 году в лагере оставались в основном только те интернированные, против которых существовала возможность выдвинуть обвинения в суде.
Создание лагеря было связано с крайне большим объемом репрессий. В тюрьмах уже больше не было возможности размещать сотни арестованных, поэтому было принято решение создать особый концентрационный лагерь для интернированных. Не ясно, кому из устроителей переворота принадлежит эта идея, однако его существование стало следствием обширных арестов политических противников.
Среди значительно большей части интернированных были социал-демократы, действовавшие до этого в пределах закона. Тот факт, что в Лиепайском лагере присутствовало и руководство партии Новых хозяев и мелких землевладельцев лишь еще одно свидетельство тому, что единственной целью лагеря было психологическое запугивание.
Очень негативно настроенный против режима К. Улманиса социал-демократ К. Лоренцс был вынужден признать: «Почти год мы маялись за колючим забором в Лиепайском лагере. Но все-таки этот лагерь был курортом по сравнению с советскими лагерями ужасов 40-50-х годов».  С одной стороны, режим лагеря был на самом деле сравнительно мягким, с другой стороны, в нем все-таки были созданы тюремные условия, и лагерь не был курортом. Отношение должностных лиц к интернированным также не было однозначным. Часть офицеров и тюремных надзирателей в целом рассматривала интернированных как врагов государства, тогда как другие относились к ним с определенной долей уважения, понимая, что они не уголовные преступники или же обычные политические заключенные. Примечательно, что и один из главных идеологов нового режима Алфредс Берзиньш признал, что «возможно, в отдельных случаях задержания не были необходимыми и принесли задержанным незаслуженные трудности».
Вероятно факт существования лагеря создавал иллюзию законности. Главным постулатом обоснования переворота была угроза другого переворота. Нужно было продемонстрировать обществу, что новая власть способна на последовательные действия, направленные на устранение этого источника возможной угрозы. Однако уже сам факт существования лагеря был незаконностью. Как пишет А. Странга, «дело в принципе» - был создан лагерь, в котором держали безвинных людей. 
Сама смена обозначения «арестованные» или «задержанные» на «интонированные» означала, что в лагерь были помещены люди которые не воспринимались как лица, совершившие какое-либо преступление, а как лица, которые в результате обстоятельств могли бы преступление совершить. Об этом свидетельствует и то, что тем немногим интернированным, в отношении которых было вынесено наказание, нахождение в лагере не засчитали в срок отбытия наказания - после освобождения из лагеря они отправились в тюрьме далее отбывать присужденное наказание.
Главное значение концентрационного лагеря несло политико-психологический характер. Посредством таких угроз (интернирования) новый режим стремился удержать прежних политических работников от возможной оппозиции. Существование лагеря также считается демонстрацией определенной жесткости и последовательности действий нового режима. Ясно и то, что существование лагеря не было направлено на объединение общества, а как раз, наоборот - на исключение инакомыслящих из общественной жизни.

Оригинал на латышском языке и список использованной литературы