Мы подъезжали к Ростову Великому.
И вот из-за кущи деревьев неожиданно, вдруг, раскрылась до горизонта бескрайняя водная гладь - озеро Неро.
"Финские названия, земли финно-угров", - лицо мужа рядом с моими глазами.
Вспомнилось: и речка у нашего дома в деревеньке - Ишня. Да здесь финно-угорских метин пруд пруди. "И в лицах - шофёр, который вёз нас с вокзала", электрик, продолжаю я, и, неожиданно, - дед Савелий. Ведь отсюда Поповы, с Ярославщины!
И вдруг меня пронзает догадка.
"А мордва - не финно-угры?" - "Финно-угры, конечно".
В мамином лице так много было именно от мордвы. На одном рисунке XIX века точь-в-точь моя мама в молодости, только в мордовском костюме. А папа так похож на отца своего, Савелия, с его округлым светлым лицом, которое и сейчас нередко встретишь в окрестностях Ростова.
ВОТ ОНО ЧТО!
Вот, оказывается, как он выбирал в жёны мою будущую маму!
Да и выбирал ли он?
Выбирала кровь.
Нащупала в кромешной тьме, зацепилась за родственное, услышала родную мелодию или звук и пошла, повела его на этот звук и вывела строчки в письме из Армавира, куда папа вернулся после войны, в Дебрецен, к маме, медсестре военного госпиталя:"Приезжай!".
И она на этот мерцающий свет поехала к нему, по сути незнакомому и в незнакомое. "Мама, знакомься, это моя невеста", - это мой отец моей бабке Василисе. "Це дальняя, аль ближняя?". Это моя мама помнила до старости. Значит была и ближняя...
Но разве мама решала? Решала за неё кровь - почуяла, нащупала, уловила, привязала, несмотря на обиды, а уж они были и не о всех-то я знаю.
ТАК ВОН ОНО ЧТО!
Значит, финно-угры.
А в бабке Василисе - русское, подмосковное. И всё ли?
И я решала ли?
Кровь решала. И в Москву привела и под Ростов поселила у речки Ишни.
И всё ли?
"А ты почему не ешь?" - "Я её не очень люблю". - Это мой муж о мушмуле. Мы в Сухуме. Мушмула, не поймёшь, фрукт ли, ягода ли. Но для меня вкуснейшая. Вот и сейчас купили два килограмма на базаре и я уминаю, наполняя блестящими, как драгоценные камешки, косточками зелёную миску. Густого жёлтого, неяркого карри, цвета, кожица шершавая, суховатая, мякоть сочная и тоже как бы драгоценная - мало её очень, косточки уложились в плотный шар и заняли почти всё пространство под кожицей. Мушмула дразнит - съешь! А там её так мало, на укус. Обманывает! Зато обещание манящее.
"Ведь мушмула, наверно, субтропическая? Откуда она в Сухуме?" - "Из Японии, с японских островов каких-то".
ВОН ОНО ЧТО!
Вот и моя Япония высветилась. И Мурасаки Сикибу, и Китагава Утамаро, и Ямамото, моя любовь (а, впрочем и не любовь, а родственность, а она прочнее, с корнями) проясняются.
Вот и поймите СЕБЯ, то скрытое, то тайное, что только в потёмках, в кромешной тьме, в сумерках нащупывается, напряжённо всматриваешься, угадывая, а не видя, едва намеченные контуры.
И это Я.
Стиль - разве он создаётся? Разве он - нечто осознанное, понимаемое, зависимое от твоей воли, хотения, то есть своеволия? Тёмное, глубокое, сумеречное, где рациональное бессильно.
УГАДЫВАЕШЬ.
И он вдруг выплывает - ТВОЙ СТИЛЬ, ты истинная, которая до сих пор пребывала в потёмках, в сумерках.
И всё странное, непонятное, неясное, казалось бы несоединимое (настолько разное и противоречивое!) соединяется и проясняется.
И что-то очень важное, основополагающее в тебе, высвечивается.
И ты вглядываешься.
Твой СТИЛЬ.