постмодернистская архитектура и публичность постсоциалистического города
В связи с тем, что думаю в последнее время практически исключительно о разного рода оградах, стенах, заборах и прочих материальных проявлениях дисциплинирующих практик в городе, интересной показалась мысль Сеннета в "Падении публичного человека". Он там пишет о дизайне современных [постмодернистских] городов, в которых воплощена концепция выхолащивания смысла публичности. Все эти выполненные в "эстетике зримости и социальной изоляции" небоскребы из стекла, огромные пространства офисов, холлы зданий, как места транзита, реализуют лишь попытку видимости публичности. Современная публичность перестает быть общим делом, и становится делом личым в том смысле, что рассматривается лишь через призму "личного". Тотальный нарциссизм современного человека как погруженность в свое личное приводит к тому, что публичность становится мертвой.
Но если так, то можем ли мы вообще рассматривать современную публичность как res publica , как "общее дело", о чем упоминает Латур и, у нас, - Хархордин и др.? Если смысл современной публичности настолько меняется, есть ли смысл прилагать понятия, обозначавшие нечто совершенно иное?
И еще,если посмотреть на современные постсоциалистические города, например кажущиеся столь различными в своих настоящих устремлениях евроазиатскую Казань, [нео]советский Минск и западноориентированный Вильнюс (да и, собственно, - любой развитый город), то в стилях строящихся новых зданий мы увидим много общего: много стеклянного хай-тека, включая жилые дома.
Но сколько незашторенных окон вы видели в них в темное время суток?
Здесь коллега пишет интересно, ссылаясь на немецкоязычную книгу Бона о постсоциалистических городах. По ее мнению, "...основной особенностью городов в этом регионе стали дефицит гражданской общественности и взаимовлияние напластовывшихся культурных пространств", в том смысле, что индустриализация проводилась в условиях отсуствия опытного рабочего класса, а в основе урбанизации лежал процесс бегства из деревни." В межвоенный период крупные города рассматриваемого региона отличались от городов Западной Европы наличием остатков сословной структуры и присутствием конкурирующих между собой этнических и конфессиональных групп, претендовавших на политическое участие в жизни общества... Политизация общественной сферы является их отличительной чертой... В итоге встает вопрос о том, происходила ли в ХХ в. в Вост.Европе "урбанизация общества" или "рурализация городов".
Но, может есть смысл в таком случае говорить о разных типах публичности? О публичности мертвой, как о ней говорит Сеннет, с незашторенными окнами и возможностью видеть все, что делается внутри приватного пространства дома - потому, что концепция приватности настолько тотализирующа, что даже визуальная прозрачность и публичное присутствие ограничено невидимой внешне, но инкорпорированной стеной - маркером границы, и публичности постсоциалистической, общинной, с рудиментами гражданского общества и практиками "товарищеских судов", той публичности, где приватное оказывается сферой сакрального. В том смысле, что чем-то трансцендентным и внешним. Это то, что нужно защищать, и, очерчивая его границы, выстраивать ограду. Зашторивать окна. Завершивать постерами стеклянные стены офиса. Нагромождать коробки, чтобы не видеть соседа по рабочему столу. Тонировать все, включая окна машины, хотя ездить в такой машине темно и не очень-то удобно.
Но если так, то можем ли мы вообще рассматривать современную публичность как res publica , как "общее дело", о чем упоминает Латур и, у нас, - Хархордин и др.? Если смысл современной публичности настолько меняется, есть ли смысл прилагать понятия, обозначавшие нечто совершенно иное?
И еще,если посмотреть на современные постсоциалистические города, например кажущиеся столь различными в своих настоящих устремлениях евроазиатскую Казань, [нео]советский Минск и западноориентированный Вильнюс (да и, собственно, - любой развитый город), то в стилях строящихся новых зданий мы увидим много общего: много стеклянного хай-тека, включая жилые дома.
Но сколько незашторенных окон вы видели в них в темное время суток?
Здесь коллега пишет интересно, ссылаясь на немецкоязычную книгу Бона о постсоциалистических городах. По ее мнению, "...основной особенностью городов в этом регионе стали дефицит гражданской общественности и взаимовлияние напластовывшихся культурных пространств", в том смысле, что индустриализация проводилась в условиях отсуствия опытного рабочего класса, а в основе урбанизации лежал процесс бегства из деревни." В межвоенный период крупные города рассматриваемого региона отличались от городов Западной Европы наличием остатков сословной структуры и присутствием конкурирующих между собой этнических и конфессиональных групп, претендовавших на политическое участие в жизни общества... Политизация общественной сферы является их отличительной чертой... В итоге встает вопрос о том, происходила ли в ХХ в. в Вост.Европе "урбанизация общества" или "рурализация городов".
Но, может есть смысл в таком случае говорить о разных типах публичности? О публичности мертвой, как о ней говорит Сеннет, с незашторенными окнами и возможностью видеть все, что делается внутри приватного пространства дома - потому, что концепция приватности настолько тотализирующа, что даже визуальная прозрачность и публичное присутствие ограничено невидимой внешне, но инкорпорированной стеной - маркером границы, и публичности постсоциалистической, общинной, с рудиментами гражданского общества и практиками "товарищеских судов", той публичности, где приватное оказывается сферой сакрального. В том смысле, что чем-то трансцендентным и внешним. Это то, что нужно защищать, и, очерчивая его границы, выстраивать ограду. Зашторивать окна. Завершивать постерами стеклянные стены офиса. Нагромождать коробки, чтобы не видеть соседа по рабочему столу. Тонировать все, включая окна машины, хотя ездить в такой машине темно и не очень-то удобно.