поколение "P", повседневность и современная социология: некоторые размышления о "Путях России"
Пожалуй, позволю себе сделать кое-какие выводы о характере современного российского социологического дискурса по итогам «Путей России» - 2010. Не знаю, насколько свеж этот тренд, ибо была на подобном мероприятии впервые. Однако то, что я решила на него поехать, игнорируя предыдущие сборища, уже вполне может свидетельствовать мне самой о пертурбациях в отечественных академиях. Впрочем, далеко ходить не надо - поле отечественной социологии трансформируется, и это совершенно отчетливо видно не только по проблематике вопросов, обсуждавшихся на симпозиуме, но и по всему тому корпусу текстов о [внутри]социологическом производстве, институциях и статусе интеллектуала, который активно обсуждается сегодня на разного рода публичных площадках.
Балом современной российской социологии правит поколение тридцати - сорокалетних. Они не стесняются в свои тридцать не только задавать сложнейшие, и в некотором роде трансцендентальные для социологии, вопросы о смысле ее существования, но и уверенно давать на них ответы, не боясь быть обвиненными со стороны более старших коллег в бесполезности своих размышлений (к истории о том, как Ядов упрекнул Вахштайна в интеллектуальном трепе и что он ему ответил http://www.polit.ru/science/2010/02/01/puti_2010.html).
Это поколение имеет, несомненно, мужское лицо столичного если уж не совсем метросексуала, то хотя бы человека, придающего важное значение тому, как он выглядит и насколько handsome (здесь очень уж показателен был сравнительный пример философа - социолога- антрополога такого поколения и довольно неряшливого и а-сексуального «ретро» философа, чье тридцатилетие пришлось на 1980е. См. круглый стол «Социология социологии VS Социология эпистемологии»).
Это также те персоны, кто в полной мере признают значимость разного рода сетей и верят в силу интеллектуального PR’ а. Стать деканом в 27 не кажется им чем-то из ряда -вон выходящим, скорее наоборот - совершенно закономерным и таким же забавным, как и вполне затеваемые в стиле постмодернистской иронии интеллектуальные баталии с себе или не очень [себе - см. лаконичный ответ М. Соколова на пространную тираду на все том же круглом столе «Социология социологии VS Социология эпистемологии». Текст, надеюсь, скоро будет доступен] подобными.
Этот новый российский интеллектуал (ибо он именно интеллектуал, чем собственно социолог) по-французски слегка невнятен, однако невнятность эта, как и прочие атрибуты его образа, - скорее результат искусной работы, нежели «промашек» (о, вспомним эти изящные Волковские “error” и “mistake”). Стихия его - повседневность, стиль его - фланирование. И словно бодлеровский фланер он сам не слишком-то уверен в том, куда приведут его интеллектуальные потоки. Он словно «потерян», однако потерянность эта намеренна.
Между тем, он в чем-то мере демонстрирует собой то, что Билл Ридингс в «Университете в руинах», вслед за Жаком Барзуном, назвал субъектом «Университета Совершенства». Они, практически с «инвестбанкирским» (©ivangogh ) изяществом следуют этой идее технобюрократизма, согласно которой университет воспринимается не как посредник культуры (национальной, в частности), а как коммерчески выгодное и эффективное предприятие.
В этом смысле чрезвычайно показателен собственно основной message Симпозиума, как ориентированный на «культуру», и те множество секций по культурным и прочим «культурно» - ориентированным дисциплинам, которые были заявлены. Риддингс пишет, что в эпоху глобализации и утраты идеи национального государства, идея гумбольдовского университета, как агента национальной культуры теряет смысл, ибо спецификация как таковая больше не важна. Распространение и институциональное становление культурных исследований при этом свидетельствует о том, что культурой может быть назван любой объект, а не только тот, что имеет специфическую отсылку к той или иной социальной группе. Эта «дереференциализация», как называет ее Риддингс, говорит о драматических изменениях в университете.
С другой стороны, вся эта «смелость» интеллектуалов -междисциплинарщиков поколения “P”, с такой легкостью оспаривающая авторитеты [теперь уже] прошлого отечественной социологии, и задающего бесконечно модусы вопрошания о смысле социологии и смыслов его в целом, дает, возможно, некий шанс к построению той актуальной модели науки и образования в лице университета, о которой говорит Риддингс. Наивности в этом предположении тут не занимать, и вопрос может ли сообщество российских социологов быть тем сообществом и той академией, как об этом пишет Риддингс и другие, возможно, в принципе неверен.
Однако, очевидно одно: пока мы тут разговариваем, это новое поколение, уже могло бы написать статью. Об экспансионистской ловушке социологизма или осциллирующих схемах анализа социальной реальности. Легко.
Балом современной российской социологии правит поколение тридцати - сорокалетних. Они не стесняются в свои тридцать не только задавать сложнейшие, и в некотором роде трансцендентальные для социологии, вопросы о смысле ее существования, но и уверенно давать на них ответы, не боясь быть обвиненными со стороны более старших коллег в бесполезности своих размышлений (к истории о том, как Ядов упрекнул Вахштайна в интеллектуальном трепе и что он ему ответил http://www.polit.ru/science/2010/02/01/puti_2010.html).
Это поколение имеет, несомненно, мужское лицо столичного если уж не совсем метросексуала, то хотя бы человека, придающего важное значение тому, как он выглядит и насколько handsome (здесь очень уж показателен был сравнительный пример философа - социолога- антрополога такого поколения и довольно неряшливого и а-сексуального «ретро» философа, чье тридцатилетие пришлось на 1980е. См. круглый стол «Социология социологии VS Социология эпистемологии»).
Это также те персоны, кто в полной мере признают значимость разного рода сетей и верят в силу интеллектуального PR’ а. Стать деканом в 27 не кажется им чем-то из ряда -вон выходящим, скорее наоборот - совершенно закономерным и таким же забавным, как и вполне затеваемые в стиле постмодернистской иронии интеллектуальные баталии с себе или не очень [себе - см. лаконичный ответ М. Соколова на пространную тираду на все том же круглом столе «Социология социологии VS Социология эпистемологии». Текст, надеюсь, скоро будет доступен] подобными.
Этот новый российский интеллектуал (ибо он именно интеллектуал, чем собственно социолог) по-французски слегка невнятен, однако невнятность эта, как и прочие атрибуты его образа, - скорее результат искусной работы, нежели «промашек» (о, вспомним эти изящные Волковские “error” и “mistake”). Стихия его - повседневность, стиль его - фланирование. И словно бодлеровский фланер он сам не слишком-то уверен в том, куда приведут его интеллектуальные потоки. Он словно «потерян», однако потерянность эта намеренна.
Между тем, он в чем-то мере демонстрирует собой то, что Билл Ридингс в «Университете в руинах», вслед за Жаком Барзуном, назвал субъектом «Университета Совершенства». Они, практически с «инвестбанкирским» (©ivangogh ) изяществом следуют этой идее технобюрократизма, согласно которой университет воспринимается не как посредник культуры (национальной, в частности), а как коммерчески выгодное и эффективное предприятие.
В этом смысле чрезвычайно показателен собственно основной message Симпозиума, как ориентированный на «культуру», и те множество секций по культурным и прочим «культурно» - ориентированным дисциплинам, которые были заявлены. Риддингс пишет, что в эпоху глобализации и утраты идеи национального государства, идея гумбольдовского университета, как агента национальной культуры теряет смысл, ибо спецификация как таковая больше не важна. Распространение и институциональное становление культурных исследований при этом свидетельствует о том, что культурой может быть назван любой объект, а не только тот, что имеет специфическую отсылку к той или иной социальной группе. Эта «дереференциализация», как называет ее Риддингс, говорит о драматических изменениях в университете.
С другой стороны, вся эта «смелость» интеллектуалов -междисциплинарщиков поколения “P”, с такой легкостью оспаривающая авторитеты [теперь уже] прошлого отечественной социологии, и задающего бесконечно модусы вопрошания о смысле социологии и смыслов его в целом, дает, возможно, некий шанс к построению той актуальной модели науки и образования в лице университета, о которой говорит Риддингс. Наивности в этом предположении тут не занимать, и вопрос может ли сообщество российских социологов быть тем сообществом и той академией, как об этом пишет Риддингс и другие, возможно, в принципе неверен.
Однако, очевидно одно: пока мы тут разговариваем, это новое поколение, уже могло бы написать статью. Об экспансионистской ловушке социологизма или осциллирующих схемах анализа социальной реальности. Легко.