НАУЧНАЯ ИДЕОЛОГИЯ
Хочу высказать некоторые свои мысли о формах современного научного знания - в контексте взаимоотношений такового с философской проблематикой.
Известно, что термином "научная идеология" в советском дискурсе обозначался марксизм-ленинизм. Но уже тогда было ясно, что сие выражение - оксюморон. Ведь у Маркса и Энгельса идеологией именовалось так называемое "ложное сознание" - "превращенные формы", порожденные политическими условиями. (См.: 1 и 2.)
Негативное отношение к "идеологии" задал еще Наполеон Бонапарт, ругая абстрактную казуистику кабинетных теоретиков, которые принадлежали к течению идеологов (последователи Кондильяка и Де Траси). Проще говоря, идеология - это софистика, оторванная от реальности и не желающая считаться с нею.
Впрочем, известный тезис Маркса о том, что "философы лишь различным способами объясняли мир, а наша задача - изменить его", в определенной мере оправдывал идеологическую методологию. Ведь, получается, научное объяснение - не главное, а главное, чтобы существовала система идей, способная подвигнуть массы на борьбу и общественные преобразования.
Этот марксов подход, как ни странно, хорошо согласуется с позитивистским отношением к научным теориям и в других областях познания. Там вопрос об истинности выносится за скобки, а целью объявляется эффективность научной теории. Наука выступает в роли модели, которая помогает делать технологические расчеты - от неё не требуется большего. Тогда объективный смысл и обоснованность модели могут даже не рассматриваться (в лучшем случае это область интерпретаций). Уравнения-модели можно просто угадывать и подбирать, варьируя параметры, и, не случайно, ведущую роль в научном поиске ныне играют умозрительные построения и математический формализм.
Однако в обоих описанных случаях присутствует и некое оправдательное пояснение.
Марксисты говорили, что пролетарская идеология становится научной, поскольку интерес пролетариата совпадает со всеобщим. Иными словами, риторическая функция "ложного сознания" (защищать и оправдывать или же обличать-порочить) теряет негативные коннотации. Идеологическим аргументом становится именно научность, поскольку подразумевается, что социальная революция объективно обусловлены законами общественного развития.
С другой стороны, в естествознании главным оправдательным аргументом стала математизация. Было признано, что "Великая книга Природы написана математическими символами" (Галилей) и что "суть явлений проще всего представить математически" (Эйнштейн). Говорилось о "непостижимой эффективности математики в естествознании" (Вигнер), объявлялось, что "уравнения знают больше, чем мы" (Гейзенберг) и т. п. Как откровенно выразился Бертран Рассел: «Математическая концепция дает абстрактную логическую схему, под которую можно подогнать подходящими манипуляциями эмпирический материал.» (3)
А тогда математические построения приобретают значимость сами по себе. Все они равноистинны, если самосогласованны и непротиворечивы - остается только удостовериться в их ценности как модели, в их предсказательной силе. Однако и это не столь важно. Например, в современной физике математическая стройность струнной теории служит достаточным основанием для её признания и долгосрочного развития, в то время как подтвержденных предсказаний у концепции нет. (4) А в отношении космологических моделей ранней Вселенной об этом и речи не идет, поскольку моделируются состояния космоса, которые давно миновали и не наблюдаемы в принципе. Здесь правомернее говорить даже не о моделировании, а просто о фантазировании. (5)
Таким образом, в естествознании надо констатировать наличие научной идеологии в новом смысле этого выражения: то есть определить форму бытия науки, существующей в качестве идеологии. Действительно, если критерием научности служит математический характер концептуального построения, которое к тому же не из фактов дедуцируется, а создается умозрительным путем, то это тождественно теоретическим продуктам идеологов и схоластов-софистов. Более того, такая научная идеология поневоле приобретает черты религии. Во-первых, она все же претендует на истинность, представляя свои концепции как глобальную картину мира, толкуя о происхождении Вселенной и о структуре реальности. Во-вторых, она определяет касту посвященных, обладающих своим особым языком и охраняющих область своего определения от вторжения критиков.
Одним из последствий появления научной идеологии стало, как ни странно, распространение паранауки и лженауки. Если наука как институция и сами официальные ученые оперируют с мифическими сущностями типа "темной материи", "темной энергии", рассуждают о "черных дырах", "кротовых норах", то почему бы и всем желающим не порассуждать об эфирных телах и тонких материях? А на верхних этажах научного знания стало уже хорошим тоном говорить о смыкании научных истин и тех, якобы, прозрений, что обнаруживаются в древних мифах.
В этом контексте становится понятным, почему научные институции вынуждены использовать административные механизмы для борьбы с т. н. "лженаукой", ведь ясно, что в глазах финансирующих структур наукообразные паранаучные измышления выглядят столь же солидно, как и любая патентованная научность.
Расскажу историю. Однажды мне предложили провести неофициальную экспертизу толстой книги с названием что-то вроде "Космоантропоэкология". Это был как бы научный отчет об исследованиях, которые финансировал один наш красноярский олигарх. Данный трактат соответствовал всем канонам современной научности: там были и математические формулы, и умные слова, графики и схемы экспериментов. Да, и цель была благородная: здоровье, продление жизни, подпитка энергией космоса... Критиковать такой трактат было трудно, поскольку аргументированный спор по неволе превращался в идеологическое соперничество. (Кстати, марксизм, соединившись с фрейдизмом в лице Вильгельма Райха, также привел к созданию паранауки о жизненной энергии оргоне и её использованию для повышения либидо.)
Ситуация, сложившаяся на данном этапе развития научного познания, представляет проблему. Но проблему, скорее, философскую, нежели практическую. Ведь пока научные теории дают технологические результаты, никого не волнует - что там происходит с точки зрения истинности и объективности. С другой стороны, миллионы слишком умных "яйцеголовых" надо чем-то занять - пусть они предаются математической схоластике о бранах и суперстрингах, обитая в своих академических заповедниках.
Однако и с философских позиций разрешить проблему демаркации научного знания и научной идеологии, судя по всему так просто не получится. По сути, мы имеем тут дело с вечным философским вопросом.
Уже в античности первые попытки создания онтологии проявились в умозрительных построениях. Что в основе всего? Вода, воздух, огонь или невыразимый в словах апейрон? А, может, все стихии равноправны? Или, может быть, вместо непрерывных субстанций надо подставить дискретные неделимые? Как известно, именно атомы Левкиппа и Демокрита стали гипотезой, оказавшейся адекватной реальности в её современном квантовом понимании. И анализируя ход процесса познания легче всего придти к выводу: так оно и должно быть - умозрение фантазирует, а практика проверяет. Если же практическая проверка умозрения невозможна, будем рассматривать мысленный конструкт в качестве абстрактного объекта (например, кварки не наблюдаемы, но полезны для моделирования).
Если так, разница между научной идеологией и наукой оказывается чисто количественной. Что-то будет более обоснованным - доказанным на опыте, а что-то останется гипотетичным.
В конце концов, во весь рост встает основной вопрос онтологии: мы обязаны признать, что онтология - это теория бытия, а теоретическое не может быть тождественно реальности просто потому, что это теория, а не само бытие, как таковое.
Тождественными они могут стать в одном единственном случае, если бытие оказывается инобытием идеи, объективацией логики, персонификацией категорий, воплощением чисел.
Таким образом, ситуация сложившаяся в современной науке явно "льёт воду на мельницу идеализма и религии". Марксистам-ленинцам это пришлось бы не по нраву.
ЛИТЕРАТУРА
1. Маркс К., Энгельс Ф. Избранные письма. - М.: ОГИЗ, 1947. С. 462-463.
2. Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Собрание сочинений. - 2-е изд. - М.: Политиздат, 1955. Т. 3. - 689 с.
3. Рассел Б. Введение в математическую философию. - М.: Гнозис, 1996. С. 101.
4. Sophie Ritson and Kristian Camilleri, Contested Boundaries: The String Theory Debates and Ideologies of Science, Perspectives on Science, Volume 23, Number 2, Summer 2015, pp. 192-227. Там, в частности, утверждается, что струнная теория является доминирующей концепцией, но при этом струнные теоретики вынуждены защищать научную легитимность своей области исследований от обвинений в вырождении и превращении в некую форму «метафизики», «дурной науки» и «вообще не науки».
5. Бриллюэн Л. Новый взгляд на теорию относительности. - М., 1972. С. 28. Французский физик именует космологию «научной фантастикой».
Известно, что термином "научная идеология" в советском дискурсе обозначался марксизм-ленинизм. Но уже тогда было ясно, что сие выражение - оксюморон. Ведь у Маркса и Энгельса идеологией именовалось так называемое "ложное сознание" - "превращенные формы", порожденные политическими условиями. (См.: 1 и 2.)
Негативное отношение к "идеологии" задал еще Наполеон Бонапарт, ругая абстрактную казуистику кабинетных теоретиков, которые принадлежали к течению идеологов (последователи Кондильяка и Де Траси). Проще говоря, идеология - это софистика, оторванная от реальности и не желающая считаться с нею.
Впрочем, известный тезис Маркса о том, что "философы лишь различным способами объясняли мир, а наша задача - изменить его", в определенной мере оправдывал идеологическую методологию. Ведь, получается, научное объяснение - не главное, а главное, чтобы существовала система идей, способная подвигнуть массы на борьбу и общественные преобразования.
Этот марксов подход, как ни странно, хорошо согласуется с позитивистским отношением к научным теориям и в других областях познания. Там вопрос об истинности выносится за скобки, а целью объявляется эффективность научной теории. Наука выступает в роли модели, которая помогает делать технологические расчеты - от неё не требуется большего. Тогда объективный смысл и обоснованность модели могут даже не рассматриваться (в лучшем случае это область интерпретаций). Уравнения-модели можно просто угадывать и подбирать, варьируя параметры, и, не случайно, ведущую роль в научном поиске ныне играют умозрительные построения и математический формализм.
Однако в обоих описанных случаях присутствует и некое оправдательное пояснение.
Марксисты говорили, что пролетарская идеология становится научной, поскольку интерес пролетариата совпадает со всеобщим. Иными словами, риторическая функция "ложного сознания" (защищать и оправдывать или же обличать-порочить) теряет негативные коннотации. Идеологическим аргументом становится именно научность, поскольку подразумевается, что социальная революция объективно обусловлены законами общественного развития.
С другой стороны, в естествознании главным оправдательным аргументом стала математизация. Было признано, что "Великая книга Природы написана математическими символами" (Галилей) и что "суть явлений проще всего представить математически" (Эйнштейн). Говорилось о "непостижимой эффективности математики в естествознании" (Вигнер), объявлялось, что "уравнения знают больше, чем мы" (Гейзенберг) и т. п. Как откровенно выразился Бертран Рассел: «Математическая концепция дает абстрактную логическую схему, под которую можно подогнать подходящими манипуляциями эмпирический материал.» (3)
А тогда математические построения приобретают значимость сами по себе. Все они равноистинны, если самосогласованны и непротиворечивы - остается только удостовериться в их ценности как модели, в их предсказательной силе. Однако и это не столь важно. Например, в современной физике математическая стройность струнной теории служит достаточным основанием для её признания и долгосрочного развития, в то время как подтвержденных предсказаний у концепции нет. (4) А в отношении космологических моделей ранней Вселенной об этом и речи не идет, поскольку моделируются состояния космоса, которые давно миновали и не наблюдаемы в принципе. Здесь правомернее говорить даже не о моделировании, а просто о фантазировании. (5)
Таким образом, в естествознании надо констатировать наличие научной идеологии в новом смысле этого выражения: то есть определить форму бытия науки, существующей в качестве идеологии. Действительно, если критерием научности служит математический характер концептуального построения, которое к тому же не из фактов дедуцируется, а создается умозрительным путем, то это тождественно теоретическим продуктам идеологов и схоластов-софистов. Более того, такая научная идеология поневоле приобретает черты религии. Во-первых, она все же претендует на истинность, представляя свои концепции как глобальную картину мира, толкуя о происхождении Вселенной и о структуре реальности. Во-вторых, она определяет касту посвященных, обладающих своим особым языком и охраняющих область своего определения от вторжения критиков.
Одним из последствий появления научной идеологии стало, как ни странно, распространение паранауки и лженауки. Если наука как институция и сами официальные ученые оперируют с мифическими сущностями типа "темной материи", "темной энергии", рассуждают о "черных дырах", "кротовых норах", то почему бы и всем желающим не порассуждать об эфирных телах и тонких материях? А на верхних этажах научного знания стало уже хорошим тоном говорить о смыкании научных истин и тех, якобы, прозрений, что обнаруживаются в древних мифах.
В этом контексте становится понятным, почему научные институции вынуждены использовать административные механизмы для борьбы с т. н. "лженаукой", ведь ясно, что в глазах финансирующих структур наукообразные паранаучные измышления выглядят столь же солидно, как и любая патентованная научность.
Расскажу историю. Однажды мне предложили провести неофициальную экспертизу толстой книги с названием что-то вроде "Космоантропоэкология". Это был как бы научный отчет об исследованиях, которые финансировал один наш красноярский олигарх. Данный трактат соответствовал всем канонам современной научности: там были и математические формулы, и умные слова, графики и схемы экспериментов. Да, и цель была благородная: здоровье, продление жизни, подпитка энергией космоса... Критиковать такой трактат было трудно, поскольку аргументированный спор по неволе превращался в идеологическое соперничество. (Кстати, марксизм, соединившись с фрейдизмом в лице Вильгельма Райха, также привел к созданию паранауки о жизненной энергии оргоне и её использованию для повышения либидо.)
Ситуация, сложившаяся на данном этапе развития научного познания, представляет проблему. Но проблему, скорее, философскую, нежели практическую. Ведь пока научные теории дают технологические результаты, никого не волнует - что там происходит с точки зрения истинности и объективности. С другой стороны, миллионы слишком умных "яйцеголовых" надо чем-то занять - пусть они предаются математической схоластике о бранах и суперстрингах, обитая в своих академических заповедниках.
Однако и с философских позиций разрешить проблему демаркации научного знания и научной идеологии, судя по всему так просто не получится. По сути, мы имеем тут дело с вечным философским вопросом.
Уже в античности первые попытки создания онтологии проявились в умозрительных построениях. Что в основе всего? Вода, воздух, огонь или невыразимый в словах апейрон? А, может, все стихии равноправны? Или, может быть, вместо непрерывных субстанций надо подставить дискретные неделимые? Как известно, именно атомы Левкиппа и Демокрита стали гипотезой, оказавшейся адекватной реальности в её современном квантовом понимании. И анализируя ход процесса познания легче всего придти к выводу: так оно и должно быть - умозрение фантазирует, а практика проверяет. Если же практическая проверка умозрения невозможна, будем рассматривать мысленный конструкт в качестве абстрактного объекта (например, кварки не наблюдаемы, но полезны для моделирования).
Если так, разница между научной идеологией и наукой оказывается чисто количественной. Что-то будет более обоснованным - доказанным на опыте, а что-то останется гипотетичным.
В конце концов, во весь рост встает основной вопрос онтологии: мы обязаны признать, что онтология - это теория бытия, а теоретическое не может быть тождественно реальности просто потому, что это теория, а не само бытие, как таковое.
Тождественными они могут стать в одном единственном случае, если бытие оказывается инобытием идеи, объективацией логики, персонификацией категорий, воплощением чисел.
Таким образом, ситуация сложившаяся в современной науке явно "льёт воду на мельницу идеализма и религии". Марксистам-ленинцам это пришлось бы не по нраву.
ЛИТЕРАТУРА
1. Маркс К., Энгельс Ф. Избранные письма. - М.: ОГИЗ, 1947. С. 462-463.
2. Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Собрание сочинений. - 2-е изд. - М.: Политиздат, 1955. Т. 3. - 689 с.
3. Рассел Б. Введение в математическую философию. - М.: Гнозис, 1996. С. 101.
4. Sophie Ritson and Kristian Camilleri, Contested Boundaries: The String Theory Debates and Ideologies of Science, Perspectives on Science, Volume 23, Number 2, Summer 2015, pp. 192-227. Там, в частности, утверждается, что струнная теория является доминирующей концепцией, но при этом струнные теоретики вынуждены защищать научную легитимность своей области исследований от обвинений в вырождении и превращении в некую форму «метафизики», «дурной науки» и «вообще не науки».
5. Бриллюэн Л. Новый взгляд на теорию относительности. - М., 1972. С. 28. Французский физик именует космологию «научной фантастикой».