ФИЛОСОФИЯ И НАУКА
Сегодня - Всемирный день философии. (В 2002 году ЮНЕСКО объявила о проведении ежегодно в третий четверг ноября Дня философии. Этот день отмечают более чем в 70 странах, а в России этот праздник отмечают с 2003 года.) Поэтому сегодня есть смысл порассуждать о важности философского мышления для познания окружающего нас мира.
Кажется бездна времени отделяет нас от тех давних времен, когда бог Зевс на небесах гремел громами и молотил молниями. Однако как раз в ту эпоху древний грек Демокрит сформулировал космическую онтологию, теорию бытия, лаконичный очерк порядка природы вещей: «атомы и пустота» - и эта доктрина остается базовой для науки и спустя 2500 лет. Конечно, к наивной картине первозданного хаоса ученые добавили представления о метрике континуума, законах движения и силовых полях. Но стоит напомнить: всего лишь 300 лет назад немецкий философ Лейбниц высмеивал английского философа Локка, который прославлял ньютоновскую концепцию тяготения. Также совсем недавно в науке считалось естественным трактовать пространство как эфирную среду: это требовалось не только для переноса электромагнитных волн, но и для того, чтобы главное свойство материи - протяженность как атрибут телесности - не повисло в пустоте, лишившись своей субстанции. А сама эта злополучная пустота отождествлялась Рене Декартом и тем же Лейбницем с полным отсутствием расстояний: «Следует признать, что у «ничего» нет никакой протяженности, и это правильное положение обращено против тех, кто утверждает существование какого-то воображаемого пространства. … Многие из тех, кто отстаивает существование пустоты, принимают пространство за субстанцию, и аргументы картезианцев здесь бессильны…» Лейбниц считал нелепой мысль о силовом воздействии одной массы на другую через пустоту пространства, а когда Локк сказал, что Бог мог наделить материю свойством, механизм которого нам пока не понятен, саксонский мыслитель ехидно поинтересовался: почему тогда основатель сенсуализма отказал Богу в способности наделять нас идеями, минуя чувства? (Готфрид Вильгельм Лейбниц. Сочинения в четырех томах. Т. 2. М.: «Мысль», 1983.) Лейбниц часто спорил с Декартом и даже подтрунивал над самовлюбленным Картезием, который, по слухам, указание о преобразовании философии получил в юношеском сновидении. Однако в споре об отсутствии пустоты немец был солидарен с французом. (Готфрид Вильгельм Лейбниц. Сочинения в четырех томах. Т. 3. М.: «Мысль», 1984. С. 188-189.)
Тем не менее, эфирная телесность была удалена из пространства, а на замену ей пришла метрика пустоты как некая независимая субстанция, способная к искривлению и разного рода деформациям. Свет же превратился в самостоятельно летящий волновой пакет: с одной стороны, это взаимопревращающиеся электрическое и магнитное поля, а, с другой стороны, частицы-фотоны, размазанные по объему и локализующиеся в тех или иных местах сообразно волне вероятности. Таким образом, демокритовская пустота продолжила бытийствовать (нарастив мускулы Минковского и Римана), а неделимые античные атомы превратились в многообразие элементарных частиц, которые на части не делятся, но способны менять модификации. (Только носители электрических зарядов электрон и протон сохраняют самость, подобно вечным сферам Парменида, но и они иногда гибнут, аннигилируя со своими античастицами и рождая свет).
Когда в первой половине ХХ века осуществлялись все эти изменения онтологии мироздания, умственные горизонты теоретических небес воистину переворачивались - возникали и рушились целые миры. Так всегда бывает при изменении концептуальной основы базовых понятий. Можно успокаивать себя, позитивистски возглашая, дескать, все наши мысленные модели - суть произведения субъективности, создаваемые для жизненного удобства и развития технологий, подлинная реальность как таковая нам никогда не откроется (кантовская вещь в себе). Но тогда, получается, все эти метрики, протоны-электроны, поля и кванты - просто наши мысленные лего-фигурки для игрового конструирования, не более того. К счастью, вопреки позитивистским заклинаниям, ни один физик на такое не согласится, как подчеркнул - это равносильно отказу от мышления. И, наверное, в последнем счете прав Курт Гёдель, рассуждавший о двух типах математики: объективной и субъективной. Последняя - всегда игра ума, а вот объективная - априорная субстанция мышления, вселившаяся в нашу голову, минуя чувственные данные. Но как разделить обозначенные так два типа идей?
Рассмотрим ситуацию. Пространство - это не только и не столько философская категория или, скажем, геометрическое построение, нет, это еще и простирающаяся вокруг нас протяженность. А главное: людям удалось узнать об этой пустоте нечто: оказывается, у неё есть мерность (измерения), а по теореме Пифагора можно рассчитать соотношения длин отрезков, ограничивающих ту или иную фигуру. Оказалось, правильных многогранников в пространстве ровно пять, а один из них - куб - может стать единицей объема пустоты, поскольку большие кубы распадаются на малые - пропорционально уменьшая меры. Есть у реальной пустоты и некий полный поворот, связанный с числом «π», а бесконечная протяженность структурируется периодической константой «е». Таким витиеватым образом люди выяснили, что математическое пространство - это не просто создание нашего ума, а точная модель реальной простирающейся вокруг нас пустоты. Прозорливые ученые развивают мысленную модель, поскольку ожидают, что, в силу непостижимой эффективности математики, их открытия окажутся соответствующими реальности (как это случилось, например, с псевдоевклидовым континуумом Минковского). Это всё так, и вряд ли кто-то, кроме заигравшегося неопозитивиста, возьмется тут спорить.
Но вот какая хрупкая тонкость обнаруживается. Если математическое пространство - репрезентация реальной протяженной пустоты, то, как быть с точкой, с геометрической точкой, с точкой в пространстве? И опять древняя эпоха отзывается эхом. Скептик Секст Эмпирик писал в работе «Против геометров»: «Итак, точка, которую они называют знаком, не содержит никаких промежутков, мыслится или в качестве тела, или в качестве бестелесного. Но телом она у них не может быть, поскольку то, что не имеет протяжения, не есть тело. Следовательно, остается, чтобы она была бестелесной. А это опять не убедительно. Ведь бестелесное не мыслится способным что-нибудь порождать, будучи как бы тем, к чему нельзя и прикоснуться. А точка мыслится способной порождать линию…» (Секст Эмпирик. Сочинения в двух томах. Т. 2. М.: «Мысль», 1976. С. 148.)
Иными словами, перед нами стоит вопрос: что в реальности соответствует геометрической точке? Анри Пуанкаре мог, конечно, говорить, что это просто абстракция кончика пальца или учительской указки, но с психологической мотивировкой математических истин успешно расправились современники великого француза - Гуссерль и Кассирер. Да, и не объяснишь субъективистской математикой эту неуловимую точку - уж слишком она укоренена в эйдосе самого пространства. Так что геометрическая точка претендует на бытие в реальности не в меньшей мере, нежели метрика протяженности.
Впрочем, ХХ век уже приучил нас к экзотике вроде «виртуальных частиц» и, значит, нам не составит труда сформулировать концепт реальных точек. Но тогда мы должны признать, что такие точки - правомерные разрывы пространственного континуума, реальная пустота, истинное ничто. Так древняя онтология «атомы и пустота» превращается в онтологию: «атомы + метрика пространства + пустота небытия». Актуальность проблемы ничто выразилась, например, в том, что редакция журнала New Scientist сформировала и издала специальный тематический сборник Nothing. From absolute zero to cosmic oblivion -amazing insights into nothingness (См: Ничто / под ред. Д. Уэбба. М.: Лаборатория знаний, 2016. Также укажем статью Мельникова Г. С. «“Nihility” - 0D или 0T?» в сборнике Проблема времени в современной науке: подходы и модели. Серия «Библиотека времени». Вып. 13. Ростов-на-Дону: Изд-во ‹‹НОК››, 2016. С. 24-33.) Кстати, в научно-фантастическом романе Сергея Снегова «Люди как боги», написанном на заре космической эры, полеты к далеким звездам осуществляются с помощью «аннигиляторов пространства», которые уничтожают метрику, а вместе с ней и астрономические расстояния. (Сергей Снегов. Сочинения в трёх томах. Азбука-Терра, 1996.)
Если же привлечь сюда еще и линии, как порождения точек, мы получим космос, наполненный безразмерными точками пустоты и линиями, внутри коих исчезает расстояние, но вдоль которых тянется протяженность пространства, а также областями метрики, где протяженность внешне задается, но внутренне отсутствует. Всю эпопею с «темной материей» можно объяснить подспудной тенденцией «материализации ничто», особенно когда «темной материи» хотят придать свойства противоположные материи реальной, «отзеркаливая» её или наделяя небывалым причиндалами, вроде нитевидных атомов или гигантских галактических волос. А ведь это лишь конструкция, проявленная оппозицией Бытие-Ничто.
Гейзенберг писал, что его друг Вайцзеккер стремился выстроить систему элементарных частиц, а с ними в конечном счете и весь мир, из альтернативных парных категорий - «таким же образом, как Платон хотел выстроить свои правильные объемные тела и тем самым мир из треугольников. Альтернативы настолько же нематериальны, как и треугольники в платоновском «Тимее». Но если исходить из логики квантовой теории, то альтернатива будет той же основополагающей формой, из которой через повторение возникают другие, более сложные формы». И он заключает, обращаясь к своему собеседнику Карлу Фридриху фон Вайцзеккеру, вспоминает о математических закономерностях: «Если я правильно тебя понял, путь ведет здесь от альтернативы к симметричной группе, т. е. к определенному свойству; представители одного или многих свойств - математические формы, отображающие элементарные частицы, они, так сказать, идеи элементарных частиц, которым в конечном счете соответствуют материальные частицы как объект. Эта универсальная конструкция мне понятна...»и(Гейзенберг В. Физика и философия. Часть и целое. М.: Наука. 1989.)
Немецкие физики приходят к осознанию того, что системная связь между логическими категориями может быть основой для репрезентации действительности. Собственно, в этом нет ничего необычного (в диалоге не случайно упоминается Платон), ведь люди дают рациональное объяснение объективному миру как раз с помощью понятий. Но дело в том, что в физике принято считать репрезентацией реальности исключительно математические формулы, а логические формы в лучшем случае годятся для языкового сопровождения. Между тем, философская традиция, считающая систему категорий «домом бытия», известна уже тысячелетия - здание научного мышления так или иначе опирается на этот фундамент. В самом деле, за примерами далеко ходить не будем: вот «энергия» - это греко-латинское философское понятие, которое вдруг обрело статус физической сущности (однако эта странная «материализация идеи» сейчас никого не смущает и кажется естественной).
С другой стороны, смущает то, что все проекты построения систем категорий, моделирующих реальность, так и не привели на деле к завершенному результату: мир идей Платона и силлогистика Аристотеля, средневековая схоластика и «субстанционально-атрибутивная метафизика» (выражение Рассела), «универсальная характеристика» Лейбница, «диалектика» гегельянцев идеалистического и материалистического толка - все они суть лишь попытки найти «ангельский язык», «язык Адама», «язык Натуры», лежащий в основе всего. Попытки, оказавшиеся безрезультатными, не смотря на все философские достижения минувших столетий. Впрочем, уточнение смысла общих понятий в итоге всегда приводило к формированию конструктивных идей, используемых в науке.
Рассмотрим в этой связи назидательную и поучительную историю. Известно, что во времена Византии регулярно созывались Вселенские Соборы, которые в те времена являлись своего рода всемирными научными конгрессами, где мудрейшие люди той эпохи собирались, дабы уточнить общезначимую систему философских понятий. Шли острые дискуссии, сопровождавшиеся накалом политических страстей. (Поэтому Вселенские соборы можно уподобить не только всемирным философским конгрессам, но и партийным съездам советских времен, когда уклоняющихся от ортодоксальной теории подвергали остракизму.) Наиболее острым был, как известно, спор об арианстве, который разгорелся на первом Никейском соборе в 325 году. Дискуссия шла о единстве сущности Троицы, а подоплекой была идея подчинения Бога потоку времени (в котором Отец должен предшествовать Сыну). Борьба с ересью Ария шла долго и сотрясала Византийскую империю почти 70 лет. Но спустя тысячелетие сэр Исаак Ньютон демонстративно называл себя последователем арианства и на этом основании утверждал концепцию абсолютного времени, - ставшую идеологической основой классической физики.
Долгое время эта концепция казалась естествоиспытателям само собой разумеющейся, пока она не была поставлена под сомнение в мысленных экспериментах Эйнштейна с его постулатом о предельности скорости света. Таким образом, категориальная матрица определяет контур понимания реальности, и уточнение этой матрицы - важнейшее дело науки.
Или, скажем, категории Единого и Многого - это, очевидно, противоположности-альтернативы. Они кажутся обыденными привычными словами, чуть ли не архаикой из исторического анекдота про папуасов, считавших пальцы: «один, два, много…» А теперь вспомните современные космологические теории: Большой взрыв (Фридман, Леметр и др.) и модель устойчивого состояния (Хойл, Бонди и др.). Легко заметить здесь эту самую альтернативность: с одной стороны, один Больший взрыв, а, с другой стороны, он же, представленный в виде множества маленьких взрывчиков, порождающих материю из ничего незаметным образом. Теоретическая мысль науки, как запрограммированная, воспроизводит логические возможности, заложенные в категориальной матрице.
Логико-философский фундамент укоренен глубоко - так, что люди зачастую и не подозревают о его наличии. Наглядный пример - ситуация, когда трехмерная евклидовость считалась единственно возможной для пространства, а затем неевклидовы изменения исходных постулатов открыли принципиально другой тип понимания окружающей нас протяженности.
В этом сомневался уже великий математик Карл Фридрих Гаусс, который проводил в 1821-23 гг. геодезические измерения для проверки суммы углов треугольника с вершинами соответствующими макушкам трех знаменитых немецких гор - Брокен, Хохехаген и Инзельберг. А американец Ричард Фейнман недвусмысленно намекал, что геометрическое подобие разноразмерных форм противоречит физическому факту - уникальным величинам физических объектов (ведь нет микрочастиц диаметром с планету и галактик размером с грецкий орех). «Я сильно подозреваю, что простые представления геометрии, распространенные на очень маленькие участки пространства, неверны. Говоря это, я, конечно, всего лишь пробиваю брешь в общем здании физики, ничего не говоря о том, как её заделать. Если бы я это смог, то я закончил бы лекцию новым законом.» (Фейнман Р. Характер физических законов. М.: «Мир», 1968. С. 184.) Интересно, что галактика в стеклянном орехе - основа сюжета голливудской комедии «Люди в черном», а электрон размером с собаку - персонаж из фантастической повести Андрея Платонова «Эфирный тракт».
Итак, коварная категориальная матрица определяет понимание реальности. Может, она выступает в роли декартовского злого духа? («Итак, я сделаю допущение, что не всеблагой Бог, источник истины, но какой-то злокозненный гений, очень могущественный и склонный к обману, приложил всю свою изобретательность к тому, чтобы ввести меня в заблуждение: я буду мнить небо, воздух, землю, цвета, очертания, звуки и все вообще внешние вещи всего лишь пригрезившимися мне ловушками, расставленными моей доверчивости усилиями этого гения», - писал Рене Декарт в своих «размышлениях о первой философии». [Электронный ресурс] - Режим доступа: http://modernlib.ru/books/dekart_rene/razmishleniya_o_pervoy_filosofii/read/)
Однако, я не буду спонсировать субъективную идеалистичность новодельной аргументацией. Я просто скажу: пришла пора перенастраивать наши теоретические приборы - надо занться оптикой объектива.
Этим мы и займемся.
Кажется бездна времени отделяет нас от тех давних времен, когда бог Зевс на небесах гремел громами и молотил молниями. Однако как раз в ту эпоху древний грек Демокрит сформулировал космическую онтологию, теорию бытия, лаконичный очерк порядка природы вещей: «атомы и пустота» - и эта доктрина остается базовой для науки и спустя 2500 лет. Конечно, к наивной картине первозданного хаоса ученые добавили представления о метрике континуума, законах движения и силовых полях. Но стоит напомнить: всего лишь 300 лет назад немецкий философ Лейбниц высмеивал английского философа Локка, который прославлял ньютоновскую концепцию тяготения. Также совсем недавно в науке считалось естественным трактовать пространство как эфирную среду: это требовалось не только для переноса электромагнитных волн, но и для того, чтобы главное свойство материи - протяженность как атрибут телесности - не повисло в пустоте, лишившись своей субстанции. А сама эта злополучная пустота отождествлялась Рене Декартом и тем же Лейбницем с полным отсутствием расстояний: «Следует признать, что у «ничего» нет никакой протяженности, и это правильное положение обращено против тех, кто утверждает существование какого-то воображаемого пространства. … Многие из тех, кто отстаивает существование пустоты, принимают пространство за субстанцию, и аргументы картезианцев здесь бессильны…» Лейбниц считал нелепой мысль о силовом воздействии одной массы на другую через пустоту пространства, а когда Локк сказал, что Бог мог наделить материю свойством, механизм которого нам пока не понятен, саксонский мыслитель ехидно поинтересовался: почему тогда основатель сенсуализма отказал Богу в способности наделять нас идеями, минуя чувства? (Готфрид Вильгельм Лейбниц. Сочинения в четырех томах. Т. 2. М.: «Мысль», 1983.) Лейбниц часто спорил с Декартом и даже подтрунивал над самовлюбленным Картезием, который, по слухам, указание о преобразовании философии получил в юношеском сновидении. Однако в споре об отсутствии пустоты немец был солидарен с французом. (Готфрид Вильгельм Лейбниц. Сочинения в четырех томах. Т. 3. М.: «Мысль», 1984. С. 188-189.)
Тем не менее, эфирная телесность была удалена из пространства, а на замену ей пришла метрика пустоты как некая независимая субстанция, способная к искривлению и разного рода деформациям. Свет же превратился в самостоятельно летящий волновой пакет: с одной стороны, это взаимопревращающиеся электрическое и магнитное поля, а, с другой стороны, частицы-фотоны, размазанные по объему и локализующиеся в тех или иных местах сообразно волне вероятности. Таким образом, демокритовская пустота продолжила бытийствовать (нарастив мускулы Минковского и Римана), а неделимые античные атомы превратились в многообразие элементарных частиц, которые на части не делятся, но способны менять модификации. (Только носители электрических зарядов электрон и протон сохраняют самость, подобно вечным сферам Парменида, но и они иногда гибнут, аннигилируя со своими античастицами и рождая свет).
Когда в первой половине ХХ века осуществлялись все эти изменения онтологии мироздания, умственные горизонты теоретических небес воистину переворачивались - возникали и рушились целые миры. Так всегда бывает при изменении концептуальной основы базовых понятий. Можно успокаивать себя, позитивистски возглашая, дескать, все наши мысленные модели - суть произведения субъективности, создаваемые для жизненного удобства и развития технологий, подлинная реальность как таковая нам никогда не откроется (кантовская вещь в себе). Но тогда, получается, все эти метрики, протоны-электроны, поля и кванты - просто наши мысленные лего-фигурки для игрового конструирования, не более того. К счастью, вопреки позитивистским заклинаниям, ни один физик на такое не согласится, как подчеркнул - это равносильно отказу от мышления. И, наверное, в последнем счете прав Курт Гёдель, рассуждавший о двух типах математики: объективной и субъективной. Последняя - всегда игра ума, а вот объективная - априорная субстанция мышления, вселившаяся в нашу голову, минуя чувственные данные. Но как разделить обозначенные так два типа идей?
Рассмотрим ситуацию. Пространство - это не только и не столько философская категория или, скажем, геометрическое построение, нет, это еще и простирающаяся вокруг нас протяженность. А главное: людям удалось узнать об этой пустоте нечто: оказывается, у неё есть мерность (измерения), а по теореме Пифагора можно рассчитать соотношения длин отрезков, ограничивающих ту или иную фигуру. Оказалось, правильных многогранников в пространстве ровно пять, а один из них - куб - может стать единицей объема пустоты, поскольку большие кубы распадаются на малые - пропорционально уменьшая меры. Есть у реальной пустоты и некий полный поворот, связанный с числом «π», а бесконечная протяженность структурируется периодической константой «е». Таким витиеватым образом люди выяснили, что математическое пространство - это не просто создание нашего ума, а точная модель реальной простирающейся вокруг нас пустоты. Прозорливые ученые развивают мысленную модель, поскольку ожидают, что, в силу непостижимой эффективности математики, их открытия окажутся соответствующими реальности (как это случилось, например, с псевдоевклидовым континуумом Минковского). Это всё так, и вряд ли кто-то, кроме заигравшегося неопозитивиста, возьмется тут спорить.
Но вот какая хрупкая тонкость обнаруживается. Если математическое пространство - репрезентация реальной протяженной пустоты, то, как быть с точкой, с геометрической точкой, с точкой в пространстве? И опять древняя эпоха отзывается эхом. Скептик Секст Эмпирик писал в работе «Против геометров»: «Итак, точка, которую они называют знаком, не содержит никаких промежутков, мыслится или в качестве тела, или в качестве бестелесного. Но телом она у них не может быть, поскольку то, что не имеет протяжения, не есть тело. Следовательно, остается, чтобы она была бестелесной. А это опять не убедительно. Ведь бестелесное не мыслится способным что-нибудь порождать, будучи как бы тем, к чему нельзя и прикоснуться. А точка мыслится способной порождать линию…» (Секст Эмпирик. Сочинения в двух томах. Т. 2. М.: «Мысль», 1976. С. 148.)
Иными словами, перед нами стоит вопрос: что в реальности соответствует геометрической точке? Анри Пуанкаре мог, конечно, говорить, что это просто абстракция кончика пальца или учительской указки, но с психологической мотивировкой математических истин успешно расправились современники великого француза - Гуссерль и Кассирер. Да, и не объяснишь субъективистской математикой эту неуловимую точку - уж слишком она укоренена в эйдосе самого пространства. Так что геометрическая точка претендует на бытие в реальности не в меньшей мере, нежели метрика протяженности.
Впрочем, ХХ век уже приучил нас к экзотике вроде «виртуальных частиц» и, значит, нам не составит труда сформулировать концепт реальных точек. Но тогда мы должны признать, что такие точки - правомерные разрывы пространственного континуума, реальная пустота, истинное ничто. Так древняя онтология «атомы и пустота» превращается в онтологию: «атомы + метрика пространства + пустота небытия». Актуальность проблемы ничто выразилась, например, в том, что редакция журнала New Scientist сформировала и издала специальный тематический сборник Nothing. From absolute zero to cosmic oblivion -amazing insights into nothingness (См: Ничто / под ред. Д. Уэбба. М.: Лаборатория знаний, 2016. Также укажем статью Мельникова Г. С. «“Nihility” - 0D или 0T?» в сборнике Проблема времени в современной науке: подходы и модели. Серия «Библиотека времени». Вып. 13. Ростов-на-Дону: Изд-во ‹‹НОК››, 2016. С. 24-33.) Кстати, в научно-фантастическом романе Сергея Снегова «Люди как боги», написанном на заре космической эры, полеты к далеким звездам осуществляются с помощью «аннигиляторов пространства», которые уничтожают метрику, а вместе с ней и астрономические расстояния. (Сергей Снегов. Сочинения в трёх томах. Азбука-Терра, 1996.)
Если же привлечь сюда еще и линии, как порождения точек, мы получим космос, наполненный безразмерными точками пустоты и линиями, внутри коих исчезает расстояние, но вдоль которых тянется протяженность пространства, а также областями метрики, где протяженность внешне задается, но внутренне отсутствует. Всю эпопею с «темной материей» можно объяснить подспудной тенденцией «материализации ничто», особенно когда «темной материи» хотят придать свойства противоположные материи реальной, «отзеркаливая» её или наделяя небывалым причиндалами, вроде нитевидных атомов или гигантских галактических волос. А ведь это лишь конструкция, проявленная оппозицией Бытие-Ничто.
Гейзенберг писал, что его друг Вайцзеккер стремился выстроить систему элементарных частиц, а с ними в конечном счете и весь мир, из альтернативных парных категорий - «таким же образом, как Платон хотел выстроить свои правильные объемные тела и тем самым мир из треугольников. Альтернативы настолько же нематериальны, как и треугольники в платоновском «Тимее». Но если исходить из логики квантовой теории, то альтернатива будет той же основополагающей формой, из которой через повторение возникают другие, более сложные формы». И он заключает, обращаясь к своему собеседнику Карлу Фридриху фон Вайцзеккеру, вспоминает о математических закономерностях: «Если я правильно тебя понял, путь ведет здесь от альтернативы к симметричной группе, т. е. к определенному свойству; представители одного или многих свойств - математические формы, отображающие элементарные частицы, они, так сказать, идеи элементарных частиц, которым в конечном счете соответствуют материальные частицы как объект. Эта универсальная конструкция мне понятна...»и(Гейзенберг В. Физика и философия. Часть и целое. М.: Наука. 1989.)
Немецкие физики приходят к осознанию того, что системная связь между логическими категориями может быть основой для репрезентации действительности. Собственно, в этом нет ничего необычного (в диалоге не случайно упоминается Платон), ведь люди дают рациональное объяснение объективному миру как раз с помощью понятий. Но дело в том, что в физике принято считать репрезентацией реальности исключительно математические формулы, а логические формы в лучшем случае годятся для языкового сопровождения. Между тем, философская традиция, считающая систему категорий «домом бытия», известна уже тысячелетия - здание научного мышления так или иначе опирается на этот фундамент. В самом деле, за примерами далеко ходить не будем: вот «энергия» - это греко-латинское философское понятие, которое вдруг обрело статус физической сущности (однако эта странная «материализация идеи» сейчас никого не смущает и кажется естественной).
С другой стороны, смущает то, что все проекты построения систем категорий, моделирующих реальность, так и не привели на деле к завершенному результату: мир идей Платона и силлогистика Аристотеля, средневековая схоластика и «субстанционально-атрибутивная метафизика» (выражение Рассела), «универсальная характеристика» Лейбница, «диалектика» гегельянцев идеалистического и материалистического толка - все они суть лишь попытки найти «ангельский язык», «язык Адама», «язык Натуры», лежащий в основе всего. Попытки, оказавшиеся безрезультатными, не смотря на все философские достижения минувших столетий. Впрочем, уточнение смысла общих понятий в итоге всегда приводило к формированию конструктивных идей, используемых в науке.
Рассмотрим в этой связи назидательную и поучительную историю. Известно, что во времена Византии регулярно созывались Вселенские Соборы, которые в те времена являлись своего рода всемирными научными конгрессами, где мудрейшие люди той эпохи собирались, дабы уточнить общезначимую систему философских понятий. Шли острые дискуссии, сопровождавшиеся накалом политических страстей. (Поэтому Вселенские соборы можно уподобить не только всемирным философским конгрессам, но и партийным съездам советских времен, когда уклоняющихся от ортодоксальной теории подвергали остракизму.) Наиболее острым был, как известно, спор об арианстве, который разгорелся на первом Никейском соборе в 325 году. Дискуссия шла о единстве сущности Троицы, а подоплекой была идея подчинения Бога потоку времени (в котором Отец должен предшествовать Сыну). Борьба с ересью Ария шла долго и сотрясала Византийскую империю почти 70 лет. Но спустя тысячелетие сэр Исаак Ньютон демонстративно называл себя последователем арианства и на этом основании утверждал концепцию абсолютного времени, - ставшую идеологической основой классической физики.
Долгое время эта концепция казалась естествоиспытателям само собой разумеющейся, пока она не была поставлена под сомнение в мысленных экспериментах Эйнштейна с его постулатом о предельности скорости света. Таким образом, категориальная матрица определяет контур понимания реальности, и уточнение этой матрицы - важнейшее дело науки.
Или, скажем, категории Единого и Многого - это, очевидно, противоположности-альтернативы. Они кажутся обыденными привычными словами, чуть ли не архаикой из исторического анекдота про папуасов, считавших пальцы: «один, два, много…» А теперь вспомните современные космологические теории: Большой взрыв (Фридман, Леметр и др.) и модель устойчивого состояния (Хойл, Бонди и др.). Легко заметить здесь эту самую альтернативность: с одной стороны, один Больший взрыв, а, с другой стороны, он же, представленный в виде множества маленьких взрывчиков, порождающих материю из ничего незаметным образом. Теоретическая мысль науки, как запрограммированная, воспроизводит логические возможности, заложенные в категориальной матрице.
Логико-философский фундамент укоренен глубоко - так, что люди зачастую и не подозревают о его наличии. Наглядный пример - ситуация, когда трехмерная евклидовость считалась единственно возможной для пространства, а затем неевклидовы изменения исходных постулатов открыли принципиально другой тип понимания окружающей нас протяженности.
В этом сомневался уже великий математик Карл Фридрих Гаусс, который проводил в 1821-23 гг. геодезические измерения для проверки суммы углов треугольника с вершинами соответствующими макушкам трех знаменитых немецких гор - Брокен, Хохехаген и Инзельберг. А американец Ричард Фейнман недвусмысленно намекал, что геометрическое подобие разноразмерных форм противоречит физическому факту - уникальным величинам физических объектов (ведь нет микрочастиц диаметром с планету и галактик размером с грецкий орех). «Я сильно подозреваю, что простые представления геометрии, распространенные на очень маленькие участки пространства, неверны. Говоря это, я, конечно, всего лишь пробиваю брешь в общем здании физики, ничего не говоря о том, как её заделать. Если бы я это смог, то я закончил бы лекцию новым законом.» (Фейнман Р. Характер физических законов. М.: «Мир», 1968. С. 184.) Интересно, что галактика в стеклянном орехе - основа сюжета голливудской комедии «Люди в черном», а электрон размером с собаку - персонаж из фантастической повести Андрея Платонова «Эфирный тракт».
Итак, коварная категориальная матрица определяет понимание реальности. Может, она выступает в роли декартовского злого духа? («Итак, я сделаю допущение, что не всеблагой Бог, источник истины, но какой-то злокозненный гений, очень могущественный и склонный к обману, приложил всю свою изобретательность к тому, чтобы ввести меня в заблуждение: я буду мнить небо, воздух, землю, цвета, очертания, звуки и все вообще внешние вещи всего лишь пригрезившимися мне ловушками, расставленными моей доверчивости усилиями этого гения», - писал Рене Декарт в своих «размышлениях о первой философии». [Электронный ресурс] - Режим доступа: http://modernlib.ru/books/dekart_rene/razmishleniya_o_pervoy_filosofii/read/)
Однако, я не буду спонсировать субъективную идеалистичность новодельной аргументацией. Я просто скажу: пришла пора перенастраивать наши теоретические приборы - надо занться оптикой объектива.
Этим мы и займемся.