Раньше я считала, что любовь одна. Не бывает такого, чтоб разлюбить. Била себя, как дурная мартышка, лысым кулачком в грудь, что другие, которые разлюбили, и не любили вовсе. Потому что если такое огромное, всеобъемлющее и пронизывающее насквозь вдруг закончилось, несовместимое с жизнью, как гемофилия у девушек, если б они ей болели, то его не было. Совсем. Потому что любовь есть жизнь. А за жизнь надо сражаться, потому что это самое ценное.
В общем, логика железная и совершенно вредная для процессов жизнедеятельности, потому как прерывающаяся отчаянным сердцебиением, потемнением в глазах, резким нездоровым румянцем и дрожанием конечностей. У меня никогда не было вопросов, почему мое описание любви - это какой-то сплошной извращенный садомазохизм. Нет, бабочки в животе, конечно, всплывали, летели на огонь, какое-то время шуршали крыльями в экстазе и возрождались фениксом, но Жанне д'Арк было все ни по чем. Потому что no pain no gain и воспитание в стиле "конфетку надо заслужить". Мой безудержный временами шопоголический приступ - какое-то эхо желания доказать то, что что-то можно получить просто так. Не потому что я добрая, умная, нежная, похудела на 2 кг и написала очередную главу диссертации. Просто так. Захотела, получила и ни перед кем не оправдалась.
А потом кончается подзавод. Совершенно внезапно, как будто квота топлива в виде эмоционального ресурса на этот процесс закончена, а на заводе все бастуют и готовы умереть на баррикадах, но только не снова бег лошадки по замкнутому кругу. И стоишь, растерянная, в белом пальто. И вроде как, это другие должны быть дураки и не лечатся. А чувствуешь, что ни фига, это тебя таки вылечат и перекроют еще тысячу раз скальпелем. А остальные, как были, так и останутся.
И это не нелюбовь. Любовь не может превратиться в антиматерию. Это по-прежнему хорошее, доброе и вечное, только это не хочется заграбастать в кулачок, прижать и не отпускать.
Отсутствие влюбчивости вроде бы должно пугать тем, что можно заморозиться и не оттаять. Но почему-то просто легко и спокойно.