(no subject)
через десять минут после всех, не более того, мы выходим из танцевального зала. он выковыривает ключи из моей
безвольной ладошки, давай я сам, быстрее. вставляет в трухлявую скважину, практически против воли проворачивает.
замок хекает и захлебывается.
я иду первая, он через паузу и в другую сторону. я ясно представляю, как мы женаты. вот он возвращается с работы,
на столе запеченная курица с коричневой хрустящей кожей. он отрывает бедро своими огромными руками. молча и быстро жует не поднимая глаз от стола. дальше курицы я ничего не могла придумать про наш брак. в случае чего разберусь на месте. у нас одинаковый или похожий цвет радужной оболочки. этого достаточно. был еще момент, что у него уже есть почти жена и приемная почти дочь, неважно.
я набрала маму. мама спросила, как нас кормят. ягодные лукошки с черникой, кефир на полдник, каша с комочками, брусок масла на булку, прозрачный суп с куском лука и синей картошки, кормят хорошо. не хуже чем у всех, кажется, возможно я беременна. через некоторое количество секунд мама сказала со своей стороны трубки, что тогда нужно есть сыр и кальций иначе вывалятся зубы.
сначала он думал, что мне пятнацать, когда мы познакомились.ха-ха, семнадцать! я вывалилась из окна, а он поднял меня за шкирку. не так.
мы с подругой поехали в лагерь на практику вожатыми. есть фотография, где мы стоим приобнявшись на фоне еще бездетного корпуса. там я в любимых серых штанах. мы морщимся от солнца и такая свобода и раздрай впереди. сосны, залив, распаковать вещи, обустроиться, жить. корпус еще не согрелся - самое начало лета, пахнет плесенью, побелкой, кальцием. мы визжим на каждого паука, мы прыгаем в окно ночью, чтобы писать на траву, так как санузел далеко и там пауки, мы поймали ежика пока писали на траву, похохотали, отпустили, мы распределили воспитательные роли. я буду плохим полицейским, а она хорошим, потому что у нее милое лицо.
я вывалилась из окна по причине протирания подоконника для подготовки приема среднего возраста отряда в корпус. я старалась вскарабкаться обратно, прилагая физические и моральные возможности, но упала еще раз, получив некоторое количество ушибов. все это было осмеяно моей подругой и мной. а потом какая-то огромная рука схватила мена за плечо, втянула в окно и посадила на еще не заправленную кровать комнаты на шесть мальчиков.
он спросил, не ударилась ли я. я из вежливости приподняла юбку и показала ему внутреннюю сторону бедра, где располагалась свежая ссадина размером с ладонь мальчика среднего возраста. он сказал, что надо подуть. и подул.
еще. он рукой провел по мне от макушки до копчика, типа погладил, как кошку какую-то.
я не высыпалась. размер ноги сорок шесть, рост сто девяносто восемь.очень старый, под тридцать. он мыл себя только хозяйственным мылом, даже волосы на голове, по которым если проведешь пальцем, колются и торчат, как искусственный газон. по ночам он подтягивался и бегал. я показывала ему сальто с места на песке. он был моим прямым начальником. он клал матрас на пол, потому что решетка лагерной кровати адски визжала на выдохе. через его плотно закрытые занавески пробивалось утро, он брал мою гитару и тихонечко тренькал "она не вышла замуж за хромого еврея", я говорила "еще!" и он пел еще и еще раз. он знал всего две песни - эту и скучную про наркотики.
днем мы называли друг друга на вы и по отчеству. наталья сергеевна - это я. отряд переходного возраста был неуправляем. остальные отряды очень ровно по парам ходили в столовую. я сорвала голос. мальчики неустойчивые, плачут, убегают в чернику. расчесывают укусы до ровной струйки крови. девочки взрослые, болезненно инициативные, делают стенгазету, спят в бигудях. все ищут хоть какой-то смысл. в тихий час никто не спит. долбят в дверь ногами. он шипит: нас здесь нет. он шипит: прогни поясницу, ты же танцовщица.
его жена меня сразу не полюбила. хотя я относилась к ней с уважением как к любому пожилому человеку. ей было тридцать два. она приехала на вторую смену быть моим прямым начальником. она вообще не выполняла своих обязанностей, спала целыми днями выходила к полднику заплаканной. под конец смены говорила, что у нее токсикоз. сосала лимон, запивала кипятком. я знала, что это вранье, неважно.
в мой выходной мы встретились с ним на воле. ехали в метро, вышли на невском, ели мясо с картошкой в горшочках ножом и вилкой, он пытался взять меня за руку. было ужасно. дома было очень чисто, мебель из икеи. дома он достал креветки из морозилки и отварил их с солью и укропом, показал свое спальное место, что спят они в разных кроватях, включил гребенщикова. "мы одни в этом доме. не бойся стука в окно, трам там там аделаида" его кот порвал мои колготки. наутро он пихал в меня деньги за колготки, я взяла, села в автобус и поехала домой. я люблю деньги.
по слухам, следущим летом у них родилась девочка, назвали аделаидой, неважно.
что случилось с ней, с той девочкой из танцевального зала, с которой я занималась там танцами? которая ко мне подошла перед отчетным концертом и сказала, что не может убрать волосы в высокий хвост. я спросила почему, а она сказал "уши" и показала мне уши. я даже не помню ее имени. уши были очень большими. заостренными. она сказала, что все будут смеяться. я сказала, ладно, оставь распущенными. по лбу бы себе дала сейчас за такие слова. этой девочке сегодня двадцать три или двадцать пять. она где-то живет, хорошо танцует, у нее красивые уши, надеюсь она их не прячет.
безвольной ладошки, давай я сам, быстрее. вставляет в трухлявую скважину, практически против воли проворачивает.
замок хекает и захлебывается.
я иду первая, он через паузу и в другую сторону. я ясно представляю, как мы женаты. вот он возвращается с работы,
на столе запеченная курица с коричневой хрустящей кожей. он отрывает бедро своими огромными руками. молча и быстро жует не поднимая глаз от стола. дальше курицы я ничего не могла придумать про наш брак. в случае чего разберусь на месте. у нас одинаковый или похожий цвет радужной оболочки. этого достаточно. был еще момент, что у него уже есть почти жена и приемная почти дочь, неважно.
я набрала маму. мама спросила, как нас кормят. ягодные лукошки с черникой, кефир на полдник, каша с комочками, брусок масла на булку, прозрачный суп с куском лука и синей картошки, кормят хорошо. не хуже чем у всех, кажется, возможно я беременна. через некоторое количество секунд мама сказала со своей стороны трубки, что тогда нужно есть сыр и кальций иначе вывалятся зубы.
сначала он думал, что мне пятнацать, когда мы познакомились.ха-ха, семнадцать! я вывалилась из окна, а он поднял меня за шкирку. не так.
мы с подругой поехали в лагерь на практику вожатыми. есть фотография, где мы стоим приобнявшись на фоне еще бездетного корпуса. там я в любимых серых штанах. мы морщимся от солнца и такая свобода и раздрай впереди. сосны, залив, распаковать вещи, обустроиться, жить. корпус еще не согрелся - самое начало лета, пахнет плесенью, побелкой, кальцием. мы визжим на каждого паука, мы прыгаем в окно ночью, чтобы писать на траву, так как санузел далеко и там пауки, мы поймали ежика пока писали на траву, похохотали, отпустили, мы распределили воспитательные роли. я буду плохим полицейским, а она хорошим, потому что у нее милое лицо.
я вывалилась из окна по причине протирания подоконника для подготовки приема среднего возраста отряда в корпус. я старалась вскарабкаться обратно, прилагая физические и моральные возможности, но упала еще раз, получив некоторое количество ушибов. все это было осмеяно моей подругой и мной. а потом какая-то огромная рука схватила мена за плечо, втянула в окно и посадила на еще не заправленную кровать комнаты на шесть мальчиков.
он спросил, не ударилась ли я. я из вежливости приподняла юбку и показала ему внутреннюю сторону бедра, где располагалась свежая ссадина размером с ладонь мальчика среднего возраста. он сказал, что надо подуть. и подул.
еще. он рукой провел по мне от макушки до копчика, типа погладил, как кошку какую-то.
я не высыпалась. размер ноги сорок шесть, рост сто девяносто восемь.очень старый, под тридцать. он мыл себя только хозяйственным мылом, даже волосы на голове, по которым если проведешь пальцем, колются и торчат, как искусственный газон. по ночам он подтягивался и бегал. я показывала ему сальто с места на песке. он был моим прямым начальником. он клал матрас на пол, потому что решетка лагерной кровати адски визжала на выдохе. через его плотно закрытые занавески пробивалось утро, он брал мою гитару и тихонечко тренькал "она не вышла замуж за хромого еврея", я говорила "еще!" и он пел еще и еще раз. он знал всего две песни - эту и скучную про наркотики.
днем мы называли друг друга на вы и по отчеству. наталья сергеевна - это я. отряд переходного возраста был неуправляем. остальные отряды очень ровно по парам ходили в столовую. я сорвала голос. мальчики неустойчивые, плачут, убегают в чернику. расчесывают укусы до ровной струйки крови. девочки взрослые, болезненно инициативные, делают стенгазету, спят в бигудях. все ищут хоть какой-то смысл. в тихий час никто не спит. долбят в дверь ногами. он шипит: нас здесь нет. он шипит: прогни поясницу, ты же танцовщица.
его жена меня сразу не полюбила. хотя я относилась к ней с уважением как к любому пожилому человеку. ей было тридцать два. она приехала на вторую смену быть моим прямым начальником. она вообще не выполняла своих обязанностей, спала целыми днями выходила к полднику заплаканной. под конец смены говорила, что у нее токсикоз. сосала лимон, запивала кипятком. я знала, что это вранье, неважно.
в мой выходной мы встретились с ним на воле. ехали в метро, вышли на невском, ели мясо с картошкой в горшочках ножом и вилкой, он пытался взять меня за руку. было ужасно. дома было очень чисто, мебель из икеи. дома он достал креветки из морозилки и отварил их с солью и укропом, показал свое спальное место, что спят они в разных кроватях, включил гребенщикова. "мы одни в этом доме. не бойся стука в окно, трам там там аделаида" его кот порвал мои колготки. наутро он пихал в меня деньги за колготки, я взяла, села в автобус и поехала домой. я люблю деньги.
по слухам, следущим летом у них родилась девочка, назвали аделаидой, неважно.
что случилось с ней, с той девочкой из танцевального зала, с которой я занималась там танцами? которая ко мне подошла перед отчетным концертом и сказала, что не может убрать волосы в высокий хвост. я спросила почему, а она сказал "уши" и показала мне уши. я даже не помню ее имени. уши были очень большими. заостренными. она сказала, что все будут смеяться. я сказала, ладно, оставь распущенными. по лбу бы себе дала сейчас за такие слова. этой девочке сегодня двадцать три или двадцать пять. она где-то живет, хорошо танцует, у нее красивые уши, надеюсь она их не прячет.