Теория «постиндустриального общества» как «стратегическая ловушка» для России
Когда Д. Белл в 1950-е годы приступил к разработке концепта «постиндустриального общества», немногое, казалось бы, давало к тому основания. Запад испытывал очередной индустриальный подъем. Гонка вооружений обусловливала приоритетность развития ВПК, а он был напрямую связан с соответствующими отраслями промышленности. Белловская футурологическая проекция на отказ от производства не вытекала из существовавших экономических трендов, а реструктуризация экономики Запада произошла уже после появления концепции постиндустриализма. Вряд ли Белл мог столь точно предвидеть будущее, тем более, что прогностический потенциал постиндустриальной теории невысок. Поэтому концепт о «новом» обществе вполне может имеет характер проекта.
Новой геополитической реальностью в тот период стал распад мировых колониальных систем. На карте мира одно за другим появлялись самоопределившиеся государства, а, следовательно, Запад мог потерять положение мировой метрополии. Новая модель неоколониального управления миром (когда реальные блага вымениваются на довольно дешевую по своей себестоимости зеленую «бумагу») стала для США логичной заменой традиционному колониализму.
Постиндустриализм и неоколониализм возникли фактически одновременно. После выдвижения постиндустриального концепта в Штатах начался активный процесс вывода реального промышленного производства в страны третьего мира. Это было необходимо не только с точки зрения рентабельности (дешевизна рабочей силы), но и в геоэкономическом смысле: выводя индустрию в третий мир, Запад обеспечивал его новую привязку к неометрополии золотого миллиарда. Привязку не только экономическую, но и финансовую, через международное долларовое кредитование, в том числе целевое - в системе МВФ.
Еще одна скрытая сторона теории «постиндустриального общества» определялась контекстом «холодной войны». Советский Союз, как известно, сделал основную ставку на развитие производственного сектора экономики, индустриализация страны была главной экономической задачей. Теория постиндустриализма как бы опровергала приоритет труда, она исходила из иных стратегических ориентиров. Появление этой концепции совпало по времени с изменением соотношения сил в мировой исторической гонке СССР и США. Советский Союз с начала индустриализационного рывка последовательно догонял Соединенные Штаты по совокупным объемам промышленного производства. К началу 1960-х годов разрыв стал минимальным. Сохранение существовавших на тот момент трендов означало, что СССР в течение десятилетия должен был обойти США. И, вероятно, именно так бы всё и произошло, если бы не отчетливый перелом в ситуации, совпавший по времени со вбросом в мировое информационное пространство Теории постиндустриального развития. Темпы промышленного роста в США продолжали возрастать, тогда как в СССР (РСФСР) началось торможение производственных мощностей. На постсоветском же этапе темпы роста промышленности в России и вовсе приобретают отрицательное значение. США, между тем, продолжают увеличивать объемы промышленного производства.
Возможно, этот синхронизм случаен. Но далеко не секрет, что экономическая политика стран подразумевает не только развитие собственной экономики, но и подрыв экономики конкурентов. Одним из приемов в этой борьбе является дезинформация, выражающаяся, в частности, в подсказке ложных стратегий развития.
Далеко не все страны, подобно России, приняли на вооружение идеалы постиндустриализма. Более того, один из геоэкономических вызовов современности состоит в явлении «неоиндустриалов». Ряд стран, прежде периферийных, избрали ориентиром своего развития не развитие сервиса и сферы услуг, а стратегию форсированного индустриального роста, на которую в свое время ориентировался СССР. (К ним относятся Ю. Корея, Тайвань, Сингапур, Гонконг.) Россия же в ходе своих экономических реформ от нее отказалась.
Распад СССР хронологически совпал с активизацией процесса сервисной трансформации. Сервис одолел производство. Еще в 1990 году доля товаров в ВВП России почти вдвое превосходила долю услуг. Не прошло и двух лет, как все принципиально изменилось: уже в 1992 году удельный вес услуг стал выше. За два года доля товарного производства снизилась на 14,3%. Интересно что доля сервиса вновь достигает своего максимума в 1998 году - во время дефолта.
Показательны изменения, произошедшие в структуре занятости населения. Еще в 2000 году больше всего россиян были трудоустроены в сфере обрабатывающего производства, на второй позиции находилось сельское хозяйство. В 2008 году первую строчку занимает направление торговли и ремонта. По доле торговцев и ремонтников Россия превосходит сегодня любую из западных стран. Помимо обрабатывающего производства и сельского хозяйства, снизили свое значение добыча полезных ископаемых, производство и распределение электроэнергии, газа и воды, даже образование.
При этом, форсированное развитие сервиса сопровождается общей деградацией экономики. Об этом свидетельствует тенденция наметившегося по ряду постсоветских республик «промышленного отката». Как только экономическое падение прекратилось, перейдя в фазу роста, доля добавленной стоимости сектора промышленности в ВВП соответствующих государств начала возрастать. Чем увереннее восстанавливала свои позиции сфера индустриального производства, тем выше оказывался рост экономики. Напротив, там, где упадок не был остановлен, происходило дальнейшее сокращение сектора промышленности (Молдова, Киргизия, Таджикистан). Следовательно, деиндустриализация 1990-х годов являлась вовсе не переходом к новому постиндустриальному укладу, а сокращением связанных преимущественно с индустриальным сектором базовых потенциалов постсоветских экономик.
В целом тенденции российского развития в условиях избранной постиндустриальной модели за 10 лет (2000-2010 годы) выглядят катастрофически. Происходит общее ухудшение большей части экономических, социальных, гуманитарных показателей страны.
Из графика очевидно, что растут избыточно замороженные суверенные финансовые средства, поддерживаемый нефтяными экспортными ценами ВВП (да и то только до кризиса!) и внешнеторговый оборот. Все прочие параметры остаются на неприемлемом уровне. Подобная ситуация характерна для стран классического колониального типа. Вероятно, навязанные России идеалы сервисного общества внесли свой вклад в общую картину упадка.
Безусловно, теория постиндустриализма содержит в себе отдельные элементы достоверного описания происходящих процессов, позволяет строить отдельные проекции будущего. Но если теория не описывает всей имеющейся эмпирической базы, её необходимо либо усовершенствовать, либо отбросить, как неверную. И уж тем более, она не может возводиться в ранг «всесильного учения». Важно также понимать, что всегда, во все времена достижения науки прежде всего использовались на нужды войны, агрессии, а не обороны или строительства. Гуманитарные науки не исключение, и их «военный» продукт - информационное оружие. Особо интенсивное развитие этот тип оружейного производства получил как раз с 70-80-х годов ХХ века. Именно тогда в мир были запущены и раскручены глобальные дезинформации, например, СОИ. На сегодня эта масштабная информационная кампания разоблачена, и факт, что одной из её целей было нанесение экономического ущерба СССР, общепризнан. Отчего же невозможно сделать предположение, что одновременно разворачивались и иные, менее технократизированные дезинформационные проекты, которые в большей степени вовлекали в процесс гуманитарные науки, охотно занимающиеся цитированием, интерпретацией не фактов и эмпирики, а чужих работ?
Страны, которые не утруждают себя тем, чтобы разобраться в этих манипуляционных атаках и следующие предписаниям подобных теорий, наносят себе значимый ущерб. В любом геополитическом противоборстве на оружие и тактику агрессии противника должны вырабатываться средства противодействия. Эти вопросы должны входить в актуальную повестку и гуманитарной науки, и национальных властных структур. И до тех пор, пока этого не происходит, эффективность государственного управления развитием не может быть высокой.
Полный текст читайте на сайте Rusrand.Ru