всякая встреча обязует, - за подаренное прошлое отплатить хоть каким-нибудь будущим...
Оригинал взят у olia_ialo в всякая встреча обязует, - за подаренное прошлое отплатить хоть каким-нибудь будущим...
Отвлекшись от информационных войн, ринусь во спасительную книгу. Сказано же в детстве, что книги друзья, а в дружбе надо быть верным. На заре туманной собирается библиотека, заполняется записная книжка. Но проходят десятилетия, как недели, и наполняются призраками. Кто-то умер, кто-то узнан, вызнан и прожит, лишь ровный лампадный свет мерцает едва-едва и тени пробегают по рельефу корешка. Возвращаюсь к книгам, что когда-то напечатлели в душе тайну языка. И читаю между, вдоль и над строками… Врачующее душу вещество смыслов, истин и знаков.
Кто бы мне сказал, что мой любимый Сименон - это не только Мегре с налетцем гуманистического пафоса. Но «Часовщик из Эвертона» и «Ноябрь» - как это мне удалось пройти мимо в юности? а сейчас задыхаясь от усталости, читаю урывками и с тоской, что нельзя завалиться с книгой на весь день.
А уж какие грани смирения, любви и подвига нахожу в литературе самой что ни на есть мирской, из чего следует бесхитростный вывод: всякая литература, где есть такие откровения - богословская. Речь, конечно, о достойном тексте, и особенно - переводе, с хорошим чутьем к идиоматике и смысловой нюансировке.
И Стейнбек. Не весь, не весь! Беспощадную «Зиму» читаю в n-й раз, язык - восторг и упоение, и все эти узнаваемые осязательные подтексты - с моей души как будто списанные. И космический «Автобус», блистательно исполненный Голышевым, чудесным человеком в вислоухой ушанке, с которым мы некогда обсуждали верстку оруэлловских статей в метро у бюста Ногина. До сих пор дышу озоном от этих встреч…
А Сигизмунд Кржижановский? Его драгоценная, умная, закодированная для будущего (которое случится ли?) проза. Ему принадлежит афоризм, который так подходит к нынешнему времени с явными признаками вырождения культуры: "Самое омерзительное на свете: мысль гения, доживающая свои дни в голове бездарности". Вот лишь краешек света читален из моей возлюбленной «Книжной закладки» Сигизмунда Доминиковича:
«…в пути нет-нет да попадались книги: сначала редко - потом чаще и чаще; но они не нуждались в закладках. Это были кой-как вклеенные в криво срезанную обложку расползающиеся листы; по шершавой и грязной бумаге, ломая шеренги строк, торопились серые - солдатского сукна - буквы; от них разило горелым маслом и клеем. С этими простоволосыми, грубо сработанными пачками не церемонились: сунув палец меж слипающихся листов, им отрывали страницы от страниц, чтоб тотчас же быстро залистать, нетерпеливо дергая за иззубленные, рваные поля. Тексты расходовались сразу, без медитаций и дегустаторства…
А затем опять: бортом о берег и сходней вниз. Библиотечные лесенки, обыскивающие корешки. Статика титул-блаттов. Тишина и зеленые колпачки читален. Страницы, трущиеся о страницы. И наконец она (кн. закладка - О.П.): такая же, как и раньше, до, - только вот шелк еще блеклее, да въигленный узор затушевало пылью. И потянулось сквозь память чередой: трудное восхождение с уступа на уступ Спинозовой "Этики", - чуть ли не после каждой страницы я оставлял ее одну, затиснутую меж метафизических пластов; прерывистое дыхание "Vita nuova"4, где у переходов из фрагмента в фрагмент терпеливой закладке не раз приходилось дожидаться, пока волнение, отнимающее книгу у рук, утишившись, позволит снова вернуться в слова. Тем более что практически важно,- поскольку всякая встреча обязует, - за подаренное прошлое отплатить хоть каким-нибудь будущим. Конкретнее: надо было, не откладывая мою старую знакомую в долгий ящик, включить ее в мое ближайшее очередное чтение, предложить гостье вместо череды воспоминаний очередную пачку книг. Я пересмотрел их: нет, эти не годились - без логических цезур, без крутых поворотов мысли, требующих оглядки и роздыха, зовущих на помощь книжную закладку. Я пустил глаза вдоль свежеоттиснутых заглавий: среди этой путаницы скудных измыслов негде было остановиться. Моей четырехуглой гостье не отыскивалось угла. Я отвел глаза от книжной полки и попробовал вспомнить: сквозь память прогрохотали литературные порожняки последних лет. Книжной закладке и здесь не виделось места...»
И вот, человецы! В каком чадном быте мы подвисаем, чью мнящуюся правоту делим, от какого надменного одиночества страдаем? Богатство наше заперто в хранилище, и кто расскажет о нём нашим детям, кто передаст им ключ от заветного ларя?
Отвлекшись от информационных войн, ринусь во спасительную книгу. Сказано же в детстве, что книги друзья, а в дружбе надо быть верным. На заре туманной собирается библиотека, заполняется записная книжка. Но проходят десятилетия, как недели, и наполняются призраками. Кто-то умер, кто-то узнан, вызнан и прожит, лишь ровный лампадный свет мерцает едва-едва и тени пробегают по рельефу корешка. Возвращаюсь к книгам, что когда-то напечатлели в душе тайну языка. И читаю между, вдоль и над строками… Врачующее душу вещество смыслов, истин и знаков.
Кто бы мне сказал, что мой любимый Сименон - это не только Мегре с налетцем гуманистического пафоса. Но «Часовщик из Эвертона» и «Ноябрь» - как это мне удалось пройти мимо в юности? а сейчас задыхаясь от усталости, читаю урывками и с тоской, что нельзя завалиться с книгой на весь день.
А уж какие грани смирения, любви и подвига нахожу в литературе самой что ни на есть мирской, из чего следует бесхитростный вывод: всякая литература, где есть такие откровения - богословская. Речь, конечно, о достойном тексте, и особенно - переводе, с хорошим чутьем к идиоматике и смысловой нюансировке.
И Стейнбек. Не весь, не весь! Беспощадную «Зиму» читаю в n-й раз, язык - восторг и упоение, и все эти узнаваемые осязательные подтексты - с моей души как будто списанные. И космический «Автобус», блистательно исполненный Голышевым, чудесным человеком в вислоухой ушанке, с которым мы некогда обсуждали верстку оруэлловских статей в метро у бюста Ногина. До сих пор дышу озоном от этих встреч…
А Сигизмунд Кржижановский? Его драгоценная, умная, закодированная для будущего (которое случится ли?) проза. Ему принадлежит афоризм, который так подходит к нынешнему времени с явными признаками вырождения культуры: "Самое омерзительное на свете: мысль гения, доживающая свои дни в голове бездарности". Вот лишь краешек света читален из моей возлюбленной «Книжной закладки» Сигизмунда Доминиковича:
«…в пути нет-нет да попадались книги: сначала редко - потом чаще и чаще; но они не нуждались в закладках. Это были кой-как вклеенные в криво срезанную обложку расползающиеся листы; по шершавой и грязной бумаге, ломая шеренги строк, торопились серые - солдатского сукна - буквы; от них разило горелым маслом и клеем. С этими простоволосыми, грубо сработанными пачками не церемонились: сунув палец меж слипающихся листов, им отрывали страницы от страниц, чтоб тотчас же быстро залистать, нетерпеливо дергая за иззубленные, рваные поля. Тексты расходовались сразу, без медитаций и дегустаторства…
А затем опять: бортом о берег и сходней вниз. Библиотечные лесенки, обыскивающие корешки. Статика титул-блаттов. Тишина и зеленые колпачки читален. Страницы, трущиеся о страницы. И наконец она (кн. закладка - О.П.): такая же, как и раньше, до, - только вот шелк еще блеклее, да въигленный узор затушевало пылью. И потянулось сквозь память чередой: трудное восхождение с уступа на уступ Спинозовой "Этики", - чуть ли не после каждой страницы я оставлял ее одну, затиснутую меж метафизических пластов; прерывистое дыхание "Vita nuova"4, где у переходов из фрагмента в фрагмент терпеливой закладке не раз приходилось дожидаться, пока волнение, отнимающее книгу у рук, утишившись, позволит снова вернуться в слова. Тем более что практически важно,- поскольку всякая встреча обязует, - за подаренное прошлое отплатить хоть каким-нибудь будущим. Конкретнее: надо было, не откладывая мою старую знакомую в долгий ящик, включить ее в мое ближайшее очередное чтение, предложить гостье вместо череды воспоминаний очередную пачку книг. Я пересмотрел их: нет, эти не годились - без логических цезур, без крутых поворотов мысли, требующих оглядки и роздыха, зовущих на помощь книжную закладку. Я пустил глаза вдоль свежеоттиснутых заглавий: среди этой путаницы скудных измыслов негде было остановиться. Моей четырехуглой гостье не отыскивалось угла. Я отвел глаза от книжной полки и попробовал вспомнить: сквозь память прогрохотали литературные порожняки последних лет. Книжной закладке и здесь не виделось места...»
И вот, человецы! В каком чадном быте мы подвисаем, чью мнящуюся правоту делим, от какого надменного одиночества страдаем? Богатство наше заперто в хранилище, и кто расскажет о нём нашим детям, кто передаст им ключ от заветного ларя?