"Я не участвую в войне - она участвует во мне..."
Семён Гудзенко (1922-1953)
ПЕРЕД АТАКОЙ
Когда на смерть идут, - поют, а перед этим можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою - час ожидания атаки.
Снег минами изрыт вокруг и почернел от пыли минной.
Разрыв - и умирает друг. И, значит, смерть проходит мимо.
Сейчас настанет мой черед, за мной одним идет охота.
Ракеты просит небосвод и вмерзшая в снега пехота.
Мне кажется, что я магнит, что я притягиваю мины.
Разрыв - и лейтенант хрипит. И смерть опять проходит мимо.
Но мы уже не в силах ждать. И нас ведет через траншеи
окоченевшая вражда, штыком дырявящая шеи.
Бой был коротким. А потом глушили водку ледяную,
и выковыривал ножом из-под ногтей я кровь чужую.
1942
Дмитрий Кедрин (1907-1945)
* * *
Это смерть колотит костью по разверзшимся гробам:
«Дранг нах Остен! Дранг нах Остен!» - выбивает барабан.
Лезут немцы, и пойми ты: где изъяны в их броне?..
«Мессершмитты», «Мессершмитты» завывают в вышине.
Шарит враг незваным гостем по домам и погребам...
«Дранг нах Остен! Дранг нах Остен!» - выбивает барабан.
Толпы спят на полустанках, пол соломой застеля.
Где-то близко вражьи танки пашут русские поля.
Толстый унтер хлещет в злости баб смоленских по зубам...
«Дранг нах Остен! Дранг нах Остен!» - выбивает барабан.
Рвутся бомбы. Дети плачут. Первой крови горек вкус.
Воет пьяный автоматчик: «Рус капут! Сдавайся, рус!..»
1941
УБИТЫЙ МАЛЬЧИК
Над проселочной дорогой пролетали самолеты...
Мальчуган лежит у стога, точно птенчик желторотый.
Не успел малыш на крыльях разглядеть кресты паучьи.
Дали очередь - и взмыли вражьи летчики за тучи...
Все равно от нашей мести не уйдет бандит крылатый!
Он погибнет, даже если в щель забьется от расплаты.
В полдень, в жаркую погоду он воды испить захочет,
Но в источнике не воду - кровь увидит вражий летчик.
Слыша, как в печи горячей завывает зимний ветер,
Он решит, что это плачут им расстрелянные дети.
А когда, придя сторонкой, сядет смерть к нему на ложе, -
На убитого ребенка будет эта смерть похожа!
1942
Илья Сельвинский (1899-1968)
Я ЭТО ВИДЕЛ!
Можно не слушать народных сказаний, не верить газетным столбцам,
Но я это видел. Своими глазами. Понимаете? Видел. Сам.
Вот тут дорога. А там вон - взгорье. Меж нами вот этак - ров.
Из этого рва поднимается горе. Горе без берегов.
Нет! Об этом нельзя словами... Тут надо рычать! Рыдать!
Семь тысяч расстрелянных в мерзлой яме, заржавленной, как руда.
Кто эти люди? Бойцы? Нисколько. Может быть, партизаны? Нет.
Вот лежит лопоухий Колька - ему одиннадцать лет.
Тут вся родня его. Хутор "Веселый". Весь "Самострой" - сто двадцать дворов
Ближние станции, ближние села - все заложников выслали в ров.
Лежат, сидят, всползают на бруствер. У каждого жест. Удивительно свой!
Зима в мертвеце заморозила чувство, с которым смерть принимал живой,
И трупы бредят, грозят, ненавидят... Как митинг, шумит эта мертвая тишь.
В каком бы их ни свалило виде - глазами, оскалом, шеей, плечами
Они пререкаются с палачами, они восклицают: "Не победишь!"
Парень. Он совсем налегке. Грудь распахнута из протеста.
Одна нога в худом сапоге, другая сияет лаком протеза.
Легкий снежок валит и валит... Грудь распахнул молодой инвалид.
Он, видимо, крикнул: "Стреляйте, черти!"
Поперхнулся. Упал. Застыл.
Но часовым над лежбищем смерти торчит воткнутый в землю костыль.
И ярость мертвого не застыла: она фронтовых окликает из тыла,
Она водрузила костыль, как древко, и веха ее видна далеко.
Бабка. Эта погибла стоя. Встала из трупов и так умерла.
Лицо ее, славное и простое, черная судорога свела.
Рядом истерзанная еврейка. При ней ребенок. Совсем как во сне.
С какой заботой детская шейка повязана маминым серым кашне...
Матери сердцу не изменили: идя на расстрел, под пулю идя,
За час, за полчаса до могилы мать от простуды спасала дитя.
Но даже и смерть для них не разлука: не властны теперь над ними враги -
И рыжая струйка из детского уха стекает в горсть материнской руки.
Как страшно об этом писать. Как жутко. Но надо. Надо! Пиши!
Фашизму теперь не отделаться шуткой: ты вымерил низость фашистской души,
Ты осознал во всей ее фальши "сентиментальность" пруссацких грез,
Так пусть же сквозь их голубые вальсы горит материнская эта горсть.
Иди ж! Заклейми!
Ты стоишь перед бойней.
Ты за руку их поймал - уличи!
Ты видишь, как пулею бронебойной дробили нас палачи,
Так загреми же, как Дант, как Овидий, пусть зарыдает природа сама,
Если все это сам ты видел - и не сошел с ума.
Но молча стою я над страшной могилой. Что слова? Истлели слова.
Было время - писал я о милой, о щелканье соловья.
А тут? Да ведь тут же нервы, как луки. Но строчки... глуше вареных вязиг.
Нет, товарищи: этой муки не выразит язык.
Здесь нужно бы... Нужно созвать бы вече, из всех племен от древка до древка
И взять от каждого все человечье, все, прорвавшееся сквозь века, -
Вопли, хрипы, вздохи и стоны, эхо нашествий, погромов, резни...
Не это ль наречье муки бездонной словам искомым сродни? Но
есть у нас и такая речь, которая всяких слов горячее:
Врагов осыпает проклятьем картечь. Глаголом пророков гремят батареи.
Вы слышите трубы на рубежах? Смятение... Крики... Бледнеют громилы.
Бегут! Но некуда им убежать от вашей кровавой могилы.
Ослабьте же мышцы. Прикройте веки. Травою взойдите у этих высот.
Кто вас увидел, отныне навеки все ваши раны в душе унесет.
Ров... Поэмой ли скажешь о нем? Семь тысяч трупов. Семиты... Славяне...
Да! Об этом нельзя словами.
Огнем! Только огнем!
1942, Керчь
Семен Липкин mso-ansi-language:RU;mso-fareast-language:RU;mso-bidi-language:AR-SA">(1911-2003)
ВОЕННАЯ ПЕСНЯ
«Что ты заводишь песню военну...»
Державин
Серое небо. Травы сырые. В яме икона панны Марии.
Враг отступает. Мы победили. Думать не надо. Плакать нельзя.
Мертвый ягненок. Мертвые хаты. Между развалин - наши солдаты.
В лагере пусто. Печи остыли. Думать не надо. Плакать нельзя.
Страшно, ей-богу, там за фольварком. Хлопцы, разлейте «старку» по чаркам,
Скоро в дорогу. Скоро награда. А до парада плакать нельзя.
Черные печи да мыловарни. Здесь потрудились прусские парни.
Где эти парни? Думать не надо. Мы победили. Плакать нельзя.
В полураскрытом чреве вагона - детское тельце. Круг патефона.
Видимо, ветер вертит пластинку. Слушать нет силы. Плакать нельзя.
В лагере смерти печи остыли. Крутится песня. Мы победили.
Мама, закутай дочку в простынку.
Пой, балалайка, плакать нельзя.
1981
Владимир Павлинов (1933-mso-ansi-language:RU;mso-fareast-language:RU;mso-bidi-language:AR-SA">1985)
ХОЛОДА
Маме
К печи поленья поднеси, оладьи замеси.
Трещат морозы на Руси, морозы на Руси.
Безмолвен лес, безлюден сад, и в поле ни следа -
такие холода стоят, такие холода!
Ах, мама! Ты едва жива. Постой, ты вся в снегу.
Оставь тяжёлые дрова, давай я помогу.
Зачем ты всё - сама, сама? Не стой на холоду…
Какая долгая зима в сорок втором году!
Не тает иней по углам, а ночь - над головой.
Мука - с картошкой пополам, над полем - волчий вой.
Дымятся снежные холмы, и ночи нет конца.
Эвакуированы мы, и нет у нас отца.
Так страшно дует из окна, и пруд промёрз до дна.
Так вот какая ты, война!.. Что говорить? Война.
Забыл я дом арбатский наш, тепло и тишину.
Я брал двухцветный карандаш. Я рисовал войну.
Шли танки красные вперёд. Под ливнем красных стрел
вниз падал чёрный самолёт и чёрный танк горел…
Лютее, снежнее зимы не будет никогда.
Эвакуированы мы из жизни навсегда.
Метёт, а небо так черно, что кажется: сейчас
на нас обвалится оно - да и придавит нас.
Павел Шубин (1914-mso-ansi-language:RU;mso-fareast-language:RU;mso-bidi-language:AR-SA">1951)
Пакет
Не подвигались стрелки «мозера». И ЗИС, казалось, в землю врос.
И лишь летело мимо озера шоссе с откоса на откос.
От напряжения, от страха ли - шофёр застыл, чугунным став,
А за спиной снаряды крякали, на полсекунды опоздав.
Прижавшись к дверце липкой прядкою, чтобы шофёру не мешать,
Фельдъегерь всхлипывал украдкою и вновь переставал дышать.
И из виска, совсем беззвучная, темно-вишнёвая на цвет,
Текла, текла струя сургучная на штемпелёванный пакет. Август 1945, Харбин
Жена приехала на фронт
Гуляла стужа-именинница по одиночкам-номерам,
Тюрьмоподобная гостиница без ламп сдавалась вечерам.
Шли сапоги, шуршали валенцы, в кромешной тьме стучали лбы,
Дрались неведомые пьяницы, летела сажа из трубы.
Толпилась очередь у нужника, ворчали краны без воды,
И хвост крысиный из отдушника свисал с сознаньем правоты.
Но - бог свидетель - я не сетую, благословляя в сотый раз
Окно, закрытое газетою, кровати ржавый тарантас;
И стол с базарною закускою, и - в заоконочье - ледок,
Зимой просёлочною, русскою заполонённый городок...
На спинке стула платье синее всю ледяную ночь цвело
Той васильковою Россиею, где нам с тобой всегда светло! 1943
Константин Симонов (1915-mso-ansi-language:RU;mso-fareast-language:RU;mso-bidi-language:AR-SA">1979)
* * *
Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди,
Как слезы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали: - Господь вас спаси! -
И снова себя называли солдатками,
Как встарь повелось на великой Руси.
Слезами измеренный чаще, чем верстами,
Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась,
Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в бога не верящих внуков своих.
Ты знаешь, наверное, все-таки Родина -
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.
Не знаю, как ты, а меня с деревенскою
Дорожной тоской от села до села,
Со вдовьей слезою и с песнею женскою
Впервые война на проселках свела.
Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом,
По мертвому плачущий девичий крик,
Седая старуха в салопчике плисовом,
Весь в белом, как на смерть одетый, старик.
Ну что им сказать, чем утешить могли мы их?
Но, горе поняв своим бабьим чутьем,
Ты помнишь, старуха сказала:- Родимые,
Покуда идите, мы вас подождем.
"Мы вас подождем!" - говорили нам пажити.
"Мы вас подождем!" - говорили леса.
Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется,
Что следом за мной их идут голоса.
По русским обычаям, только пожарища
На русской земле раскидав позади,
На наших глазах умирали товарищи,
По-русски рубаху рванув на груди.
Нас пули с тобою пока еще милуют.
Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,
Я все-таки горд был за самую милую,
За горькую землю, где я родился,
За то, что на ней умереть мне завещано,
Что русская мать нас на свет родила,
Что, в бой провожая нас, русская женщина
По-русски три раза меня обняла.
1941
Давид Самойлов (1920-mso-ansi-language:RU;mso-fareast-language:RU;mso-bidi-language:AR-SA">1990)
Сороковые
Сороковые, роковые, военные и фронтовые,
Где извещенья похоронные и перестуки эшелонные.
Гудят накатанные рельсы. Просторно. Холодно. Высоко.
И погорельцы, погорельцы кочуют с запада к востоку...
А это я на полустанке в своей замурзанной ушанке,
Где звёздочка не уставная, а вырезанная из банки.
Да, это я на белом свете, худой, весёлый и задорный.
И у меня табак в кисете, и у меня мундштук наборный.
И я с девчонкой балагурю, и больше нужного хромаю,
И пайку надвое ломаю, и всё на свете понимаю.
Как это было! Как совпало - война, беда, мечта и юность!
И это всё в меня запало и лишь потом во мне очнулось!..
Сороковые, роковые, свинцовые, пороховые...
Война гуляет по России, а мы такие молодые!
Юрий Левитанский (1922-mso-ansi-language:RU;mso-fareast-language:RU;mso-bidi-language:AR-SA">1996)
Ну что с того, что я там был...
Ну что с того, что я там был? Я был давно, я всё забыл.
Не помню дней, не помню дат, ни тех форсированных рек.
Я неопознанный солдат, я рядовой, я имярек.
Я меткой пули недолёт, я лёд кровавый в январе.
Я прочно впаян в этот лёд, я в нём, как мушка в янтаре.
Ну что с того, что я там был? Я всё избыл, я всё забыл.
Не помню дат, не помню дней, названий вспомнить не могу.
Я топот загнанных коней, я хриплый окрик на бегу,
Я миг непрожитого дня, я бой на дальнем рубеже,
Я пламя Вечного огня и пламя гильзы в блиндаже.
Ну что с того, что я там был, в том грозном быть или не быть?
Я это всё почти забыл. Я это всё хочу забыть.
Я не участвую в войне - она участвует во мне.
И отблеск Вечного огня дрожит на скулах у меня.
Уже меня не исключить из этих лет, из той войны,
Уже меня не излечить от тех снегов, от той зимы.
Вдвоём - и с той землёй, и с той зимой уже меня не разлучить,
до тех снегов, где вам уже моих следов не различить.
Ну что с того, что я там был?!
http://vsdn.ru/